Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Книга XIV. 1766—1772
Два страстных охотника до приобретений: кипучий, беспокойный молодой человек и осторожный, спокойный, педантливый старик подле Марии-Терезии, знаменитой императрицы-королевы, которая взяла в соправители по наследственным австрийским землям сына своего германского императора Иосифа II и удержала старого канцлера князя Кауница; последний как олицетворенная опытность, практическая мудрость должен сдерживать кипучего Иосифа, руководить им согласно с ее видами, ведь Кауниц совершенно согласен с нею! Это была уже не прежняя Мария-Терезия, которая заставила венгерцев кричать: «Умрем за нашего короля Марию-Терезию!» Царствование, протекшее в тяжелой борьбе, когда нужно было отбиваться от врагов, нападавших отовсюду, когда нужно было с страшными усилиями спасать наследие предков от бесцеремонных хищников, такое царствование истомило Марию-Терезию. «Я прихожу в ужас при мысли, сколько крови пролито в мое царствование, — говорила она, — только крайняя необходимость может заставить меня быть виновницею пролития хотя одной капли еще». Кроме того, Мария-Терезия была религиозная, совестливая старушка: заступиться за Турцию и воевать с Россиею — об этом она и слышать не хотела, во-первых, потому, что это значило бы воевать с христианами за неверных; во-вторых, Россия вела справедливую войну, ибо ее вовсе не хотела, турки были зачинщиками. Одинаково Мария-Терезия не хотела и воевать с турками и отнимать у них земли, потому что считала себя обязанною Порте, которая не трогала Австрию во все время тяжелой борьбы ее с врагами; тем менее императрица-королева хотела делить Польшу, обижать страну, нисколько не враждебную, христианскую и, главное, католическую. И, несмотря, однако, на все свое отвращение к войне, на религиозность и совестливость, Мария-Терезия не выдерживала до конца, каждый план, противоречивший ее взглядам и желаниям, она встречала с отвращением, с протестами и воплями, затягивала дело своею нерешительностью, которою выводила из терпения своего пылкого сына, но наконец уступала, не переставая протестовать и жаловаться. Екатерина, не любившая Марию-Терезию, писала о ней: «Когда я прочла, что Мария-Терезия по кончине мужа ее уехала в монастырь, я заключила, что она постричься намерена, однако же по прошествии 24 часов она опять приехала. Бецкой говорит, знать она с Кауницем конферировала, а мне кажется, что у нас на Москве много есть подобных барынь». Но относительно политической невыдержанности нельзя смотреть очень строго на поведение Марии-Терезии: время ее царствования до окончания Семилетней войны, несмотря на всю свою тяжесть, отличалось простотою задачи; Мария-Терезия привыкла считать себя обиженною, ограбленною, жертвою величайшей несправедливости; и вся ее деятельность имела целию возвратить похищенное, охранить отцовское наследство от дальнейших расхищений.
Борьба кончилась; утомленная ею, Мария-Терезия хочет спокойно провести остальную жизнь, сохраняя славу честной, безукоризненной деятельности. Но тут, с одной стороны, сын-соправитель, с другой — канцлер твердят постоянно: нельзя сохранять спокойного, страдательного положения; Россия усиливается, Пруссия усиливается, Австрия, если не хочет быть ими задавленною, также должна усиливаться, брать, что только попадется под руки; дело идет о целости монархии, о благе подданных; что станется с ними, если Австрия окажется слабее своих соседей? И Мария-Терезия с горькими жалобами соглашается на меры, которые считает незаконными, которые отнимут у нее репутацию честности.
Мария-Терезия сначала не хотела и слышать о свидании Иосифа с заклятым врагом своим Фридрихом II, но потом согласилась; согласилась на первое свидание, согласилась и на второе, при котором должен был присутствовать сам Кауниц, ибо дело шло уже не о первом знакомстве только, не о размене взаимными комплиментами и уверениями, что старая вражда забыта и готовы жить в дружбе, теперь Россия одержала блистательные победы над турками на суше и на море; надобно было принять общие меры, как бы остановить эти успехи, как бы помешать, чтоб мир не был очень выгоден для России, не дать ей решительного преобладания в Восточной Европе. Турция, которая в начале года не хотела мира, приглашала Австрию выгнать русских из Польши и поделить последнюю, теперь Турция, испуганная Кагулом и Чесмою, обратилась к Австрии с просьбою о посредничестве, не отказываясь просить о том же и Пруссию. «В этом случае, — писал Кауниц Иосифу, — несчастие послужило к добру: турки наконец захотели мира и нашего посредничества. Теперь надобно заставить Россию захотеть того и другого — в этом-то все и дело, тут-то и весь труд (hoc opus, hic labor). Это нелегко в настоящую минуту энтузиазма; однако я думаю, что это не невозможно, если король прусский этого искренне захочет, а хотеть этого требует его интерес».
В начале сентября (н. с.) в Нейштадте моравском последовало второе свидание Иосифа и Кауница с Фридрихом. «В прусском короле я не нашел ни всего хорошего, ни всего дурного, что об нем мне наговорили, — писал Кауниц Марии-Терезии. — Фридрих начал разговор со мною с того, что сильно желает скорейшего заключения мира между Россиею и Портою; он хотел меня уверить, что это гораздо нужнее для нас, чем для него, ибо при несомненных успехах своего оружия русские перейдут Дунай, чего мы позволить не можем, и таким образом будем вовлечены в прямую войну с русскими, которая мало-помалу может произвести всеобщую войну, а это должно предупредить в интересе человечества и в интересе прусском и австрийском. Заключение мира, по его мнению, не может представлять больших затруднений, ибо, вероятно, русские удовольствуются Азовом; относительно же Молдавии и Валахии удовольствуются тем, что там будут владетели, независимые от Порты; турки по печальному положению своих дел, конечно, не отвергнут таких умеренных условий; и надобно стараться, чтоб мир был заключен нынешнею же зимою. Я, — продолжает Кауниц, — услыхав такие необдуманные мысли, отвечал, что на подобных условиях мир заключить нелегко: турки могут выдерживать войну долее, чем Россия, да и перемена военного счастия не невозможна; кроме того, русская армия подвержена чуме, которая в короткое время может сделать столько зла русской империи, что самые большие военные успехи будут не в состоянии ее вознаградить; Россия не может иметь химерических идей разрушить Оттоманскую империю или отнять у нее сколько-нибудь значительные области, зная, что мы, Австрия и Пруссия, не можем этого позволить. Король мне возразил, что я ошибаюсь насчет средств России продолжать войну, сухопутная война стоит ей очень дешево: до сих пор она обошлась ей в 200000 рублей; морская стоит немного дороже, но Россия сделала иностранный заем в 7000000 флоринов; русская императрица со времени вступления своего на престол значительно увеличила свои доходы, средства у ней для войны есть, и потому мы должны употребить все старания уговорить Порту и Россию к миру. Я отвечал, что мы готовы ускорить момент заключения мира, но без него все наши усилия останутся тщетны, особенно относительно России».
Во втором разговоре с Кауницем Фридрих, по словам австрийского канцлера, изменил предполагаемые условия мира. «Устроим мир как можно скорее, — сказал он, — русские, вероятно, будут требовать Азова и Крыма, но я надеюсь, что они отстанут от своих претензий на Молдавию и Валахию, быть может, даже не станут требовать, чтоб эти княжества имели владетелей, независимых от Порты». Кауниц повторял, что ускорение мира зависит от Фридриха, который должен употребить все свое влияние на русскую императрицу. «Вы не знаете русской императрицы, — отвечал король, — она очень горда, очень честолюбива, очень тщеславна, и поэтому ладить с нею трудно; так как она женщина, то с нею нельзя говорить, как мы говорим с министром; с нею надобно поступать осторожно, чтоб не раздражить ее. Впрочем, я последую вашим советам, только дайте мне оружие в руки, чтоб мне можно было ее напугать. Не можете ли вы написать Румянцеву, что вы надеетесь, что он не станет переходить Дунай; или не можете ли вы уговорить Францию объявить вам, что если русские перейдут Дунай и вы за это объявите войну России, то она пришлет вам на помощь 100000 войска; вы мне сообщите это известие, и я употреблю его в дело». Кауниц писал Марии-Терезии, что он изумился, услыхав от такого умного государя такие детские идеи, и поспешил отвечать, что оба средства не годятся: первое, потому что нельзя грозить, не решившись заранее исполнить угрозу, и что один переход русского войска через Дунай не может служить достаточной причиною разрыва Австрии с Россиею; второе, потому что Россия сочтет подобное объявление Франции шуткой и не обратит на него никакого внимания.
Напрасно австрийский канцлер поспешил назвать идеи Фридриха II детскими. Прусский король достиг своей цели: ему было нужно знать, в какой степени Австрия вместе с Франциею своим вмешательством в русско-турецкие отношения могли препятствовать его собственным планам; и Кауниц проговорился, что Австрия не решилась на войну и, конечно, не решится, не станет грозить, ибо не имеет средств привести угрозу в исполнение, даже переход Румянцева через Дунай не вызовет с ее стороны никакого движения; что, наконец, связь Австрии с Франциею, по-видимому столь внушительная, в сущности не представляет ничего важного. Фридрих увидал, что дело в его руках, что Австрия без него не двинется и будет служить для него орудием.
