Борис Соколов - Иосиф Сталин – беспощадный созидатель
Что же касается перечисленных советских военачальников, то ни один из них не собирался стать советским бонапартом. А если бы кто-то из них все-таки собирался это сделать, он должен был думать не о том, кто будет премьер-министром после свержения Сталина, а о том, как именно совершить переворот. Но как раз конкретной подготовки переворота ни за Тухачевским, ни за Якиром, ни за Уборевичем, ни за Гамарником, ни за другими советскими кандидатами в бонапарты замечено не было. На такую подготовку нет даже намека в опубликованных материалах следственных и судебных дел не только восьми главных обвиняемых, но вообще всех высокопоставленных командиров и комиссаров, обвиненных в участии в «военно-фашистском заговоре». А ведь и Тухачевский, и Якир, и Уборевич были профессиональными военными и понимали, что военный переворот – это весьма сложная военно-политическая операция. Для ее успеха требовалось наличие в Москве или рядом со столицей преданной заговорщикам воинской части, которая могла бы арестовать правительство и убить Сталина. Подготовка такой части – это самая рискованная часть любого переворота, поскольку именно на этой стадии разоблачение заговора наиболее вероятно. Ведь на сторону будущего переворота надо привлекать десятки, даже сотни солдат и командиров, агитируя их против Сталина. А об этом легко могут узнать и комиссары, и осведомители НКВД, и те командиры и красноармейцы, которые сохранят верность Сталину. А любой донос грозит привести к краху заговора.
Минаков склонен доверять показаниям бывшего первого заместителя наркома иностранных дел Н.Н. Крестинского и бывшего наркома внешней торговли А.П. Розенгольца, данным на процессе 1938 года. Они утверждали, что в конце марта или в начале апреля 1937 года у них состоялось совещание с Тухачевским на квартире Розенгольца. Последний утверждал, что на этом совещании Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указывал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая, ему удастся этот военный переворот осуществить». Правда, Крестинский заявил, что переворот намечался на вторую половину мая. Срок 15 мая был нереален, ибо Тухачевский в этот день должен был находиться в Англии. Его поездка была отменена только 23 апреля.
Возможно, мы так никогда достоверно не узнаем, встречались ли Розенгольц, Крестинский и Тухачевский в конце марта или в начале апреля 1937 года. Но вот в чем можно быть уверенным, так это в том, что они ничего не говорили о военном перевороте и его сроках. Если бы до переворота оставалось менее двух месяцев, Тухачевский должен был вовсю заниматься подготовкой задействованных для переворота войск. Но никаких признаков этого не было, и мнимые «подельники» Тухачевского об этом ничего не знали. А тот вариант переворота, о котором рассказал Розенгольц, был совершенно фантастическим:
«Один из вариантов, на который он (Тухачевский. – Б.С.) наиболее сильно рассчитывал, это возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире под каким-нибудь предлогом, проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства».
Квартира Тухачевского – явно не резиновая. Там могло собраться в лучшем случае 10–15 человек. Почему-то Розенгольц и Крестинский понятия не имели, каких именно военных думал привлечь Тухачевский, как они должны были проникнуть в Кремль, расправиться с охраной и добраться до Сталина. Очевидно, что все эти технические вопросы невозможно было разрешить, и придумать сколько-нибудь правдоподобную версию с конкретными деталями следователи так и не смогли. Весь рассказ о совещании и плане переворота выглядит сплошной фантастикой следователей. Минаков считает, что встреча Крестинского, Тухачевского и Розенгольца действительно имела место в начале апреля, но обсуждали там лишь предстоящую поездку в Лондон. На наш взгляд, нельзя даже с уверенностью подтвердить сам факт этой встречи.
Крестинский на суде говорил: «В самом начале мая выяснилось, что Тухачевский не едет в Лондон. К этому времени вернулся из Средней Азии Рудзутак. После возвращения Рудзутака и после выяснения того, что Тухачевский в Лондон не едет, он заявил, что может произвести это выступление в первой половине мая».
Получается, что до переворота оставалось всего несколько дней, и героические чекисты предотвратили его в последний момент. Но тогда Тухачевский должен был буквально ежедневно встречаться с непосредственными исполнителями переворота, что не могло пройти мимо бдительных чекистов и не отразиться в материалах дела. А поскольку не отразилось, можно быть уверенным, что про переворот придумали сами же чекисты.
Можно вполне согласиться с общим выводом С.Т. Минакова: «Таким образом, никаких конкретных данных о планировании и подготовке Тухачевским военного переворота в апреле – мае 1937 г. нет. Не было этих сведений и в распоряжении Сталина к июню 1937 г. Не было их, по существу, и к февралю 1938 г.». Надо только добавить: не располагал потому, что никаких планов переворота у Тухачевского и его товарищей по несчастью никогда не существовало.
Ю.З. Кантор полагает:
«Вопрос, «заговорщик» ли Тухачевский, не выдерживает критики. Как не выдерживает критики и вопрос – был ли он до конца, бездумно предан Системе. Он не был безоговорочно лоялен, но был, бесспорно, амбициозен. И способен (и вождь знал это) группировать вокруг себя единомышленников, и успешно делал это… Сталин видел в Тухачевском врага своей системы, где «шаг вправо и шаг влево» карались расстрелом. «Оппозиционность» Тухачевского не шла дальше непубличных, отслеженных Лубянкой, жестко критических рассуждений о сложившейся в стране ситуации. Поведение Тухачевского, судя по изученным документам, не дает оснований считать его «борцом антисталинского сопротивления». Стал бы он со временем таковым?»
С этим выводом можно согласиться лишь отчасти. Никакими убедительными доказательствами критики Сталина Тухачевским, пусть даже в узком кругу единомышленников (а такими доказательствами могли бы быть расшифровки прослушки разговоров Тухачевского) мы не располагаем. Нет также реальных свидетельств, что Тухачевский критиковал коллективизацию или какие-либо иные мероприятия Сталина. Он же прекрасно понимал, что в колхозы крестьян загоняют для того, чтобы получить от них хлеб, а через его продажу, в том числе за границу, – средства для модернизации Красной Армии. Да и тех же крестьян Тухачевский без колебания уничтожал, когда подавлял Тамбовское восстание. Наверное, Михаилу Николаевичу не нравился всеобщий дефицит. Но сам-то он от него не страдал, получая более чем щедрые пайки. Все показания об «антисоветских» настроениях Тухачевского были получены после того, когда свидетели сами были арестованы, и в большинстве случаев – уже после ареста и расстрела самого Тухачевского.
Необходимо также подчеркнуть, что никаких конкретных приготовлений к перевороту следствие и суд так и не выявили.
Когда при Хрущеве стали выяснять, что из предъявленного Тухачевскому и другим является чистым вымыслом, то оказалось, что, за исключением намерения добиться смещения Ворошилова (что само по себе не преступление), все остальное опровергается объективными данными документов и показаниями уцелевших свидетелей.
Так, Путна показал, что, когда в сентябре 1935-го узнал о своем отзыве с поста военного атташе в Англии в Москву, то сообщил об этом в Париж сыну Троцкого Льву Седову. От последнего в начале октября в Лондон был доставлен пакет с его запиской Путне и «доверительным письмом» самого Троцкого Тухачевскому. Ознакомившись с письмом, Михаил Николаевич якобы просил Путну передать Седову, что Троцкий может на него, Тухачевского, рассчитывать. Однако на суде маршал говорил о том, что получил письмо Седова, а не Троцкого, но эта нестыковка ни следователей, ни судей не волновала. Сценарий создавался в спешке, и не было времени согласовывать показания подсудимых во всех деталях. Зато удалось добиться от Путны и Тухачевского признания, что они встречались с Седовым в феврале 1936 года в парижском кафе «Вена» (встречу якобы организовал Путна).
Комиссия ЦК обратилась за информацией к бывшему парижскому резиденту НКВД в 1932–1938 годах Б. Афанасьеву, который охотно разъяснил абсурдность всего, что говорилось по этому поводу на процессе Тухачевского: «Я возглавлял нелегальную резидентуру в Париже, которая занималась, главным образом, разработкой деятельности сына Троцкого – Седова и его окружения… Мы были в курсе дела самой засекреченной конспиративной деятельности Троцкого и Седова. Поэтому, когда ставится вопрос, могли ли иметь место встречи Седова с Тухачевским, Путной и другими военными деятелями Советского Союза, о чем говорилось на процессах, имевших место в Москве с 1936 по 1938 год, то можно утверждать, что это не соответствует действительности… Те агентурные и документальные материалы, которые мы получали в процессе разработки Троцкого, Седова, Клемана и частично РОВСа в Париже, ни прямо, ни косвенно не подтверждали те обвинения, которые выдвигались против военных деятелей Красной Армии в связи с делом Тухачевского, Корка, Гамарника, Путны и др.».
