Дмитрий Лысков - ВЕЛИКАЯ РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ: 1905-1922
Твердые цены 25 марта 1917 года были повышены на 60 процентов. Но к осени продовольственный кризис настолько обострился, что Временное правительство было вынуждено удвоить твердые цены. Между тем, все ускоряющиеся темпы инфляции сводили эти попытки сбалансировать рынок на нет. Административное повышение твердых цен физически не могло угнаться за ростом цен «вольных», цен черного рынка.
Возникла ситуация, которая с легкой руки Троцкого гораздо позже, уже во времена НЭПа, получила название «ножницы цен». Промышленные товары, если рассчитать их стоимость в пудах пшеницы, оказывались многократно дороже, чем до войны. Ножницы цен не могли заинтересовать деревню в сдаче хлеба государству.
Но и альтернативы хлебной монополии и твердым ценам уже не существовало. Положиться на свободное ценообразование можно было только в том идеально чистом случае, если бы государство решило полностью уйти из экономики. Следовало остановить эмиссию и дать отношениям спроса и предложения постепенно стабилизировать ситуацию.
Однако вольные цены на хлеб в этом случае просто лишили бы государство возможности вести заготовки: никуда не делась ситуация, при которой уменьшение или приостановка эмиссии неизбежно вели к невозможности оплачивать государственные расходы. Между тем страна находилась в состоянии войны, требовалось снабжать фронт и поддерживать производство. Остановка эмиссии в таких условиях была бы изощренным способом самоубийства.
С другой стороны, отказ от хлебной монополии, введение рынка с продолжающим работу печатным станком привели бы к гиперинфляции и краху денежного обращения не в 1920, а к концу 1917 года. Инфляционный мультипликатор сделал бы свое дело — после полного обесценивания денег торговля вернулась бы к натуральному обмену, а теоретически выжившее в эти месяцы государство — к политике насильственных хлебозаготовок.
Собственно, уже первые попытки Временного правительства весной 1917 года провести в стране учет наличного хлеба вызвали эксцессы, часто кровавые. Н. Д. Кондратьев отмечал: «произвести учет… произвести его явно в целях отчуждения избытков хлеба при крайне недоброжелательном отношении населения оказалось невозможным» [3]. «На первых же днях революционная власть в регулировании заготовок использовала реквизицию как прямой путь получения хлеба», — пишет исследователь о положении марта 1917 года.
Главная проблема в сфере продовольственного обеспечения (как и в других сферах) в России заключалась в слишком медленном и непоследовательном введении мобилизационных мер и единовластного, если угодно «диктаторского», планового управления экономикой и хозяйством в условиях Первой мировой войны. Отрасли подвергались мобилизации по частям, где‑то действовали рыночные факторы, а где‑то административные, на смену выведенным из гражданского обращения или пришедшим в упадок в связи с войной структурам, не создавались новые. Так, нечем было заменить выбитый политикой «лицом к производителю» частноторговый аппарат, который постепенно деградировал до мешочничества. Введение твердых цен, а затем и монополии хлебной торговли не сопровождалось государственной программой снабжения деревни товарами первой необходимости.
Когда сложилось относительно централизованное управление продовольственной сферой, «провисла» экономика страны. Выяснилось, что «ножницы цен» толкают деревню на сокрытие хлеба — хозяйства предпочитали хранить зерно, а не все более обесценивающиеся ассигнации.
Попытка наладить товарообмен с деревней уперлась в проблему стагнирующей промышленности. Вопрос снабжения села товарами первой необходимости Временное правительство пыталось решить за счет импорта — в Америке, Швеции и Англии были заказаны 71 тысяча уборочных машин, другие орудия, большие объемы сноповязального шпагата [4]. Советы после Октября не имели даже такой возможности.
Более того, нарастающий хаос на железных дорогах создавал проблемы с отправкой в деревню даже того немногого, чем располагала новая власть. Если в мае 1917 года погрузка и выгрузка железнодорожных вагонов составляла 76 362 вагона, то летом–осенью 1918 года, после введения военного положения на всех железных дорогах страны, этот показатель удалось увеличить с 9 223 в августе до 14 662 в ноябре [5].
В апреле–мае 1918 года планировалось отправить для снабжения деревни 182,5 млн. аршин мануфактуры, а отправлено по 17 августа было всего 11,7 млн. аршин — 6 процентов от назначенного. С марта по июль шерстяных и суконных тканей планировали отправить 18,7 млн. аршин, а реально получилось отправить 2,4 млн. — 12,9% запланированного [6].
Организация внерыночного товарообмена (снабжения) крайне запоздала и не могла быть налажена в условиях экономической, хозяйственной и государственной катастрофы.
При этом правительство — любое правительство — остро нуждалось в хлебе. Абсурдны обвинения, что большевики осуществляли жесткую политику заготовок «для того, чтобы удержаться у власти». Как бы действовали на их месте любые другие силы, учитывая, что Наркомпрод был завален телеграммами о трагическом положении в городах: «Иваново-Вознесенск. Хлеба нет. Население голодает…» «Рыбинск. Настоятельная просьба о высылке муки. Голод». «Нижний Новгород. Просьба немедленно отправить в Нижний маршрутными поездами хлеб для судовых команд, нужда крайняя, запас хлеба весь истощился…» «Клин <Московской губернии> совершенно без хлеба. Происходят частые голодные бунты и организованные восстания деревенского и фабричного населения, грозящие перейти в голодный бунт… При настоящем положении планомерная работа становится невозможной. Шлите немедленно возможное количество хлебных продуктов, спасите от голодной смерти, не дайте погибнуть завоеваниям революции» [7].
Весной 1918 года Петроград оказался на грани голодной смерти. 9 мая Ленин телеграфировал «всем–всем»: «В Петрограде небывало катастрофическое положение. Хлеба нет, выдаются населению остатки картофельной муки, сухарей. Красная столица на краю гибели от голода… Именем Советской Социалистической Республики требую немедленной помощи Петрограду…» [8]
Но трагическая ситуация складывалась не только в городах. Анализ ситуации в деревне дает доктор исторических наук Т. В. Осипова на основе волостных документов того периода. С одной стороны хлеб на селе был и его действительно скрывали от учета и сдачи государству: «К весеннему севу <1918 года> государству удалось получить лишь 18% необходимых семян. Их пришлось брать с боем. Так, в Воронежской губернии, где имелось 7 млн. пудов хлебных излишков, из них 3 млн. обмолоченных, крестьяне скармливали хлеб скоту, изводили на самогон, но не давали заготовителям. В Бобровском уезде три дня шло сражение заготовителей с крестьянами, не дававшими вывозить хлеб с ссыпных пунктов на железнодорожную станцию, В результате боя было много убитых и раненых. Курская губерния из 16,7 млн. пудов излишков за четыре месяца 1918 г. поставила по нарядам центра только 116 вагонов (116 тыс. пудов), в то время как спекулянты и мешочники вывезли из губернии 14 млн. пудов хлеба» [9].
Но неверным было бы утверждать, что большевики (Временное правительство, царское правительство) своей политикой спровоцировали войну города и деревни. Такие обвинения звучали в адрес СНК и Наркомпрода со стороны «соглашателей», и сегодня повторяются рядом авторов. Война шла в самой деревне — не следует забывать, что Россия жестко делилась на потребляющие и производящие центры.
Вот обратная сторона трагедии: «В г. Вельске (Смоленская губ.) голодной толпой был расстрелян уездный Совет. В Смоленской губернии толпы крестьян по 300‑400 человек производили насилия над продовольственными работниками. В голодающей Калужской губернии крестьяне получали не более 2‑3 фунтов хлеба в месяц. Во многих местах к весне были съедены семена и поля остались незасеянными. Петроградская губерния за четыре месяца получила лишь 245 вагонов хлеба. В Псковской губернии к весне 50% детей опухли от голода. В поисках хлеба одна деревня нередко обыскивала другую, что приводило к кровопролитным столкновениям» [10].
Безо всякой политики хлебозаготовок вооруженные, обезумевшие от голода крестьяне обыскивали в поисках хлеба деревни друг друга в потребляющих губерниях, в то время, как производящие регионы отказывались сдавать зерно государству для распределения.
Как воспринимала деревня инициативы Советской власти, в том числе ее политику хлебозаготовок? Вот лишь несколько примеров: во Владимирской губернии 80% волостных Советов признавали хлебную монополию и продовольственную политику Советской власти, в Ярославской — 50, Нижегородской — 43, Тверской — 22,6% [11]. В губерниях, располагавших хлебными запасами, ситуация была иной. Например, в Вятской губернии наиболее активно против хлебной монополии выступали волостные Советы четырех южных, самых хлебных уездов, где излишки хлеба имелись у 50% крестьян и определялись в 5,5 млн. пудов. В Уржумском уезде твердые цены на хлеб признавали лишь 3 волостных Совета, остальные 18 категорически отвергли их. В Малмыжском уезде из девяти Советов, по которым выявлены сведения, только два провели учет и реквизицию излишков. Уездный Совет не мог наладить снабжение шести голодающих волостей, в то время, как мешочники вывезли из уезда около 300 тыс. пудов хлеба. В Яранском уезде лишь 3 из 11 волостных Советов проводили продовольственную политику центра. Уезд, традиционно и ежегодно поставлявший на рынок 1,5 млн. пудов товарного хлеба, руководство Совета потребовало перевести из производящих в потребляющие [12].
