Сергей Лавров - Лев Гумилев: Судьба и идеи
Чем же тут возмущаться, если всего 48 лет спустя, в 1968-м, в Прагу вошли танки, посланные туда сыновьями тех победивших с помощью чехов «комиссаров в пыльных шлемах», так «мужественно» воспетых Б. Окуджавой, чтобы покарать сыновей и внуков легионеров из Чехословацкого корпуса. Вот так объяснил мне историческую ситуацию Лев Николаевич Гумилёв и прибавил: «Господь наказывает за грехи до третьего и четвертого колена». Ибо сказано: «Мне отмщение и Аз воздам». И с этого момента я уже не могу слышать стенаний по поводу советских танков в Праге.
Поэтому по прочтении «культового» романа «Невыносимая легкость бытия» «культового» чешскоязычного писателя Милана Кундеры, живущего ныне (как указано в справке на обложке романа) в Париже, мне захотелось спросить его, муссирующего события августа 1968 года, а знает ли он о событиях в Сибири 1920-го. Так что за тогдашнее предательство чехов плата августом 68-го более чем умеренная.
И еще один международный вопрос мы обсуждали с Львом Николаевичем: Афганистан. В мае 1988 года, когда начался вывод советских войск оттуда, Гумилёв сказал: «Вот, впервые, после 45-го года мы показали миру, что нас можно победить». А ведь о поражении и речи не шло, просто объявили о выводе воинского контингента. Но он с болью говорил о поражении, о том, что нельзя было входить в Афганистан, что воевать там невозможно: неприступные горы. Афганцы в них как рыба в воде, а наши? Я по невежеству возражала: «при современном-то оружии...» Он объяснял: «Вот укрепленная крепость или пункт на горе. Как ее взять? По горной тропе можно идти цепочкой, но сверху снайпер всех по одному отстреляет. Артиллерию в горы не потянешь». – «А с вертолета?» – не унималась я. «Зависший над укреплением вертолет очень свободно можно сбить». Винил правительственных советников, которые ввергли страну и армию в афганскую аферу: «Ведь правительство, прежде чем предпринять подобную акцию, запрашивает специалистов, советуется с ними. В случае с Афганистаном советниками были либо некомпетентные, либо недобросовестные. Вспомнили бы опыт англичан. В свое время англичане пытались закрепиться в Афганистане, но сочли за лучшее покинуть его». Я слушала его и думала: вот специалист-востоковед, чьи знания так пригодились бы, сидит не у дел, а какие-то горе-советники при правительстве дают вредные советы.
Он говорил, что в царской России наместником Средней Азии назначался выпускник Царскосельского лицея, что в переводе на современный язык означает – очень образованный и верный Родине человек. Он, великолепно владея ситуаций, всегда знал, какого хана надо в данный момент поддержать, а какого, наоборот, придержать для сохранения стабильности в регионе, как по-умному выражаются сегодня.
Оказывается, «все сложно, а просто в голове у дурака» – этот устный афоризм Л.Н. Гумилёва я запомнила на всю жизнь, как запомнила его «уроки», каковыми для меня становились все беседы с ним. Как на многое он открыл мне, воспитаннице советской школы и советского вуза, глаза.
Да, настоящим «открытием» Америки было для меня утверждение Льва Николаевича, что американцы в массе своей давно уже не рожают – не могут. То ли от пищи с гормонами и продуктов генной технологии, то ли от других причин, но каждые 30 лет США объявляют иммиграцию и ввозят в страну молодых людей, которые родят детей, а их дети уже родить не могут. И чтобы закончить международную тему, скажу, что Лев Николаевич очень скептически отзывался о международной торговле. Приводил пример с колорадским жуком, ставшим бичом наших картофельных полей. Жил себе этот жук где-то в Колорадо на чахлых кустиках, но однажды вместе с импортным американским зерном попал в Советский Союз, освоил картофельную ботву и размножился невероятно. Я сама видала на Украине в Батурине – бывшей гетманской столице, усеянные жуком огороды. «Вот и вся «польза» от международной торговли», – итожил Гумилёв.
Как часто его мнения и взгляды не совпадали с общепринятыми. «Ненавижу декабристов», – цедил он сквозь стиснутые зубы. Они все до одного были масоны. С них началось раскачивание трона российского, а значит, государства, империи. У него, убежденного монархиста и горячего патриота, их тайная деятельность могла вызвать только ненависть.
Ему вторила Ольга Петровна Лихачева, часто бывавшая в доме, ныне тоже покойная: «Николаю I надо было повесить не пять, а все триста, чтоб неповадно было бунтовать». Ольга Петровна была старого дворянского рода и имела право на такое суждение. Доктор наук, она была научным сотрудником рукописного отдела Библиотеки Академии наук – БАН. (Женщин из БАНа Лев в шутку называл «банщицами», а из Публичной библиотеки – «публичными женщинами». И в той и в другой он был прилежным читателем.) Ольга Петровна жила напротив, через двор от Гумилёвых, и они часто встречались. Она была племянницей историка, академика Николая Петровича Лихачева, и академику Дмитрию Сергеевичу Лихачеву, происходившему из мещан, – только однофамилицей, но они были дружны. Об Ольге Петровне я завела речь, чтобы показать, что Лев Николаевич был не совсем одинок в своем отношении к декабризму. И все-таки преобладает всеобщее преклонение перед «подвигом» этих первых революционеров. Но и «революционеров последнего призыва» – диссидентов – он откровенно презирал. Диссидентскую тему мы с ним не обсуждали подробно, и я не стану домысливать, почему презирал, хотя, конечно, догадываюсь.
Зато объяснял, за что презирает писателя Владимира Набокова. Восхищения его талантом, прекрасным русским языком его романов, его стихами Лев Николаевич не разделял. Более того, с сарказмом говорил: «Набоков пишет: на противном берегу, когда по-русски – на противоположном берегу или на другом». А уж о бегстве его из России говорил и вовсе с гневом. Я пыталась защищать писателя: «Ведь тогда он был почти мальчиком». – «19 лет – это не мальчик. Он уже мог воевать, как воевали и гибли за Россию тысячи его ровесников». И он, увы, был прав. Сыну прекрасного русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева было 18, когда его расстреляли в Крыму красные. Мой родной дядя – юнкер, задолго до моего рождения, тоже совсем молодым погиб во время Кронштадтского мятежа. И несть числа им, юным павшим...
Молодым, 35-летним, расстрелян отец – Николай Степанович Гумилёв. Лев Николаевич, конечно, восхищался его личностью, очень высоко ценил поэзию отца. Знал наизусть, мне кажется, все стихи.
Это он сказал мне, что последняя статья Блока «Без божества, без вдохновенья» – донос на Николая Степановича. Статью эту я знала, конечно, раньше, но перечитав после слов Льва Николаевича, увидела ее совсем в другом свете. Да, это литературный донос, несомненно. Было ли это сведение счетов, или предсмертная болезнь Блока, которая дала о себе знать в середине апреля, потом рецидивы ее повторялись в середине мая, июня, пока в июле не приняла угрожающие формы, сведя его 7 августа 1921 года в могилу. Или это было искреннее мнение перешедшего на службу Советам человека, и потому он был так неосмотрителен в выборе выражений в дни, когда свирепствовал террор ЧК? Все это тема для отдельного исследования.
Здесь нам важно мнение Льва Николаевича – донос. И как он сработал! В апреле написана статья, 3 августа Гумилёв арестован, а 27 августа – расстрелян. После смерти красного Блока можно было не церемониться с обруганным им белым Гумилёвым.
Еще Лев Николаевич приводил слова отца: «Поэтом может считаться тот, у кого есть одно гениальное стихотворение. Исключение составляет Пушкин – у него гениальных стихотворений несколько».
О Пушкине мы также говорили со Львом Николаевичем. Он утверждал, что его убили масоны. Масоном был Геккерн – это общеизвестно. Пушкин вступил в ложу, а потом, прозрев, вышел из нее, чего члены масонской ложи никогда не оставляют безнаказанным. Как только Пушкин стал писать патриотические стихи, он был обречен. Дантес был выбран исполнителем убийства и не смел отказаться, иначе его самого бы убили. «Никакой измены, конечно, не было и не могло быть, – говорил Лев Николаевич. – При открытых анфиладах комнат и при тех дамских платьях – это практически невозможно».
В свете этих объяснений Гумилёва становятся понятными письма, которыми обменивались Л. Геккерн – голландский посланник – и Пушкин. Ведь анонимки, где Пушкин назначается «историографом ордена рогоносцев» сочинил и рассылал не Дантес, а Геккерн. Намек прозрачен: вышел из масонского ордена, так мы тебя припишем к ордену рогоносцев. И ведь это Геккерн от имени Дантеса, а опять не сам Дантес, утром 26 января послал вызов Пушкину. Пушкин-то прекрасно понимал всю подоплеку происходящего, но не защитить честь жены и свою не мог. Так излагал Лев.
А ведь сколько написано на тему пушкинской дуэли: и царь-то его убил, и свет, и долги, и жена глупая. Как тут было не стреляться. Горы книг! И эти горы громоздятся, как будто специально, чтобы под ними навсегда упрятать правду.
