Коллектив авторов - Новая история стран Европы и Америки XVI–XIX века. Часть 1
Эпоха империализма принесла с собой невиданный рост экономического могущества человечества. Колоссальными темпами росло производство, увеличивался оборот торговли. Мировое пространство оказалось объединено тысячами километров железных дорог. В самых различных областях науки и техники были совершены важнейших открытия и изобретения, разительно изменившие материальные основы жизнедеятельности человека. В ведущих странах Запада выросший уровень жизни постепенно превращал потребительские модели в особую систему жизненных стимулов и приоритетов.
Известный английский экономист Джон Кейнс так описывал картину этого «благоденствия»: «Сидя за утренней чашкой чая, житель Лондона мог заказать по телефону разнообразнейшие продукты всего земного шара и через несколько часов получить их в своей квартире. Он мог попробовать счастье в нескольких частях света сразу, вложив свои капиталы в эксплуатацию их естественных богатств, и без всяких усилий получать свою часть прибыли. Он мог воспользоваться удобными средствами транспорта, чтобы отправиться в любую страну, и, сделав запас драгоценного металла, ехать в чужие края, не зная их языка, религии и обычаев. Но важнее всего, что подобный порядок вещей казался ему нормальным и обеспеченным навсегда; он признавал возможность изменений лишь в смысле усовершенствования, а политические планы милитаризма и империализма, расовые и культурные соревнования были для него не более как развлечение, преподносимое в утренней газете».
Однако триумф индустриальной системы одновременно оказался прологом к ее глубокому кризису. Монополизация и формирование массового производства, не обеспеченного платежеспособным спросом, крайне обостряли экономические противоречия и подрывали основы самой рыночной модели. Финансовая, торговая и колониальная экспансия крупнейших держав не только создавала единое мировое пространство, но и придавала международным отношениям конфликтных характер. После серии локальных империалистических войн мир оказался на пороге глобального военно-политического кризиса. Не менее сложные процессы происходили в мировоззренческой сфере.
Человечество вступало в новое столетие в роли триумфатора, увлекаемое иллюзией «окончательной» победы над природой, ощущением собственной необыкновенной мощи, уверенностью в своих силах, чувством превосходства над предыдущими поколениями. Но эта эйфория скрывала все более очевидную ограниченность одномерных идеалов прогресса, несоразмерность растущих технических возможностей человека и его психологических, нравственных потенций. В массовом сознании рубежа XIX–XX вв. окончательно восторжествовал пафос «фаустовского гения» – торжества человека над мощью природы и стихией случая. Воспетый на страницах романов Жюля Верна и Джэка Лондона, Редьярда Киплинга и Генри Хаггарда идеал раскрепощенной, независимой личности, обладающей правом на свободный поступок, приобретал все более явственные черты «портрета эпохи». Но именно этот порыв окончательно разрушал великую мечту Нового времени – мечту о совершенстве человеческой природы, гуманности Разума, духовном и социальном величии «Homo sapiens».
Стремительное нарастание противоречий в экономической, правовой, политической, культурной сферах имело единые истоки – невозможность формирования целостной и стабильной общественной модели на принципах утилитарного рационализма и индивидуализма. Представление о том, что социальное творчество свободной личности и естественный, нерегламентированный ход общественного развития могут наилучшим образом решить любые проблемы человечества, вера в самодостаточность индивида, в безусловную ценность материального и политико-правового прогресса, тотальную эффективность принципа «laisser faire» сыграли свою позитивную историческую роль в «эпоху революций». Однако, вытесняя иные основы общественной этики и поведенческой мотивации человека, эти принципы провоцировали распад самого социального пространства западного общества.
Модернизация не только освободила человека от религиозных и сословно-корпоративных «оков». Она нанесла мощный удар по всей традиционной системе институтов и отношений, обеспечивавших духовную и социальную преемственность человеческой жизни. Идея прогресса оказалась ловушкой. Слепая вера в будущее превращала реальность в «промежуточное», условное состояние, а прошлое – в темный временной провал, лишенный какого-либо самостоятельного значения. Отказавшись от себя вчерашнего, человек лишался пространства для осмысления всей жизни в целом, смысла своего существования. Вся система общественных оценок, мировоззренческих стимулов, моральных устоев оказывалась под сомнением. Перестав видеть в себе творение Бога, человек безапелляционно объявил творцом окружающего мира самого себя. Но эта попытка привела не столько к утверждению «подлинно человеческого» в индивиде, сколько к утрате того «надчеловеческого», что пестовало духовный мир личности на протяжении многих столетий.
Индивидуалистическая социальная философия, прагматизм и деловитость, возведенные в ранг общечеловеческих ценностей, деформировали сам психологический строй личности. Ключевыми ориентирами жизнедеятельности становились независимость, эффективность, благосостояние. Новая система требовала от человека знаний, а не рассуждений, умелых действий, а не понимания смысла происходящего, передачи и восприятия информации, а не общения. Деловитость становилась непременным атрибутом успешности. В итоге, разрушив традиционное общество, новая цивилизация не столько обособила индивидуума, сколько поместила его в систему обезличенных, но чрезвычайно жестких связей. Ее основу составила индустриальная машина, превращающая человека в своего рода механизм с определенными производственными и потребительскими функциями. Внешне спонтанная, хаотичная рыночная стихия складывалась в монолитный, нависающий над человеком «молох», регламентирующий стандарты поведения, стиль межличностного общения, образ мышления. Общество, провозгласившее приоритетной ценностью интересы личности, пришло в своем развитии к отрицанию ее самобытности, к формализации личности. «Человек достиг возможности физического полета при полнейшей духовной привязанности к земле» (А.М. Ладыженский).
Торжество абстрактно-рационального самосознания, функциональной целесообразности и утилитарности в поведении человека, отказ от нормативной, «предписывающей» этики вели не только к распаду прежней ценностной иерархии. Утрата веры в наличие некоей завершенной и идеальной гармонии бытия провоцировала отказ от самой идеи нравственного долга, императивности этических норм. Определение нравственного смысла поступка превращалось в проблему, требующую индивидуального решения и предполагающую индивидуальную ответственность. В результате складывались предпосылки для формирования в обществе двух противоположных социально-психологических полюсов. На одном из них рождался «человек массы». Его мировосприятие основывалось на противоестественном сочетании индивидуального скептицизма и коллективных стереотипов. Испытывая острое недоверие к окружающему миру, но не имея духовных сил для формирования собственной мировоззренческой позиции, «человек массы» находил спасение в иллюзорном стремлении к «нормальности», «универсальности» своей жизни. «Масса, расчлененная и растворенная в системе, – писал Карл Ясперс, – это бытие без существования. Она хочет быть ведомой, хотя стремится выглядеть ведущей, она хочет казаться свободной, а не быть ею, она возвеличивает среднее и обычное в качество общечеловеческого, а недоступное именует далеким от жизни».
Альтернативный тип социального поведения был связан с отказом от подчинения системе, но не с вызовом ей. Человек, не желавший оставаться в роли «винтика» огромной общественной машины, стремившийся победить «молох», должен был в каждом поступке, мысли, чувстве доказывать свою состоятельность, правильность собственного выбора, раз за разом «выстраивать себя», выверять свое отношение к меняющемуся миру. Тем самым, избегая растворения в «массе», человек неизбежно принимал правила системы, превращался в ее неотъемлемый, «ведущий» элемент. Немногие бунтари, избегавшие подобной участи, были «вынуждены искать свой жизненный путь зигзагами, испытывать постоянные потери, чтобы увидеть в конце концов, что можно начать все сначала, если бы на это оставалось время» (К. Ясперс).
Острое ощущение надвигающейся нравственной катастрофы, попытка осмысления природы происходящих событий сплотило блестящую плеяду европейских мыслителей и представителей творческой интеллигенции. В произведениях Ницше и Достоевского, Манхейма и Швейцера, Ясперса и Шпенглера отразилось нарастающее беспокойство европейского сознания, «кризис европейского пессимизма» – разочарование в духовных основах индустриального общества, осознание ограниченности идеалов Нового времени. Запад стоял на пороге сложной цивилизационной трансформации. Суть ее объективно заключалась в «социализации» общественного устройства, отказе от радикального техницизма, возрождении духовной природы личности, укреплении ее социальных связей. Все XX столетие будет охвачено этим процессом преодоления индустриального генотипа современной западной цивилизации, поиска новых – «постиндустриальных», «постмодернистских» – форм, экономических, правовых, политических, социальных взаимоотношений. В сфере научных и философских изысканий эта эпоха привела к закреплению так называемой «неклассической» парадигмы, сменившейся уже к конце XX в. на «постнеклассическую».
