А. Владимирский - Саладин. Победитель крестоносцев
Баха ад-Дин утверждал: «Султан очень не любил прибегать к телесным наказаниям своих слуг, даже если они обманывали его сверх всякой меры. Однажды в казну были положены два кошелька, набитые египетскими золотыми монетами; их украли, а вместо них подложили два кошелька, наполненных монетами из меди. Он ограничился тем, что уволил со своей службы всех, кто имел отношение к этому ведомству». Это лишь еще раз доказывает довольно безразличное отношение к финансовым вопросам.
Смерть и память
Султан мог считать себя победителем. Он стал первым мусульманским правителем, который остановил крестоносцев.
Но, завершив войну с крестоносцами, Саладин чувствовал себя разбитым и слабым. Его одолели болезни. Харизма его поблекла после падения Акры и нескольких тяжелых поражений. Своеволие эмиров возросло, а войско уже не верило в его полководческий гений, как прежде. Все чаще Саладину приходилось обращаться за помощью к придворным врачам в Дамаске и в Каире. В Каире его пользовал знаменитый врач-иудей из Испании, известный под именем Мусы ибн-Маймуна, или Маймонида. В разгар войны с крестоносцами Саладин страдал от частых приступов малярии, которая была бичом обеих воюющих в Палестине армий.
Еще во время последней войны с крестоносцами Саладин страдал от тяжелой болезни. Его состояние также ухудшалось сообщениями о смерти любимых сыновей и племянников. Баха ад-Дин свидетельствует: «Я видел нашего султана на равнине Акры в ужасных страданиях от постигшей его болезни; все его тело покрылось сыпью из гнойников, от талии до колен, и это не позволяло ему сидеть (не исключено, что это был сифилис. — А. В.). Находясь в шатре, он не мог сидеть за столом. Поэтому он повелел раздавать всю приготовленную для него еду людям, которые там были. При этом его походный шатер стоял неподалеку от врага. Расставив армию в боевом порядке, поделив ее на центр, правый и левый фланги, он не покидал седла с раннего утра до дневной молитвы, проводя смотры своим отрядам, а затем, с третьего часа пополудни и до заката, вновь проводил время в седле. В течение всего этого времени он терпеливейшим образом сносил великую боль, которую причиняли ему болезненные нарывы. Я был потрясен этим, но он все время повторял: «Когда я в седле, то не чувствую боли, она возвращается только тогда, когда я схожу с коня». Какое доказательство благосклонности Аллаха!
Пока мы находились в ал-Харнубе, после того как султан был вынужден по причине болезни покинуть Талл ал-Хажл («Холм Куропаток»), франки получили известие о его отбытии и высыпали (из своего лагеря), надеясь нанести удар по мусульманам. Это был тот день, когда они обычно водили коней на водопой. Они дошли до источников (ал-Абар), расположенных в одном дне пути, у подножия Талл ал-Хажл. Султан отправил свой багаж назад, в сторону Назарета, и позволил Имад ад-Дину[24], повелителю Синжара, сопровождать его, поскольку этот властитель также был болен. Сам султан остался на месте. На следующий день, видя, что враги наступают на нас, он, больной, сел на коня и построил своих воинов для пресечения атаки. Ал-Малику ал-Адилю он поручил командовать правым крылом войска; (своему племяннику) Таки ад-Дину[25] он доверил командовать левым флангом; а в центре он поставил своих сыновей, ал-Малика аз-Захира и ал-Малика ал-Афдаля. Сам же он занял позицию, которая угрожала тылу противника. Как только он спустился с горы, к нему привели пленного франкского воина, и он повелел отсечь ему голову, поскольку этому франку предложили принять Ислам, но он упорствовал в своем неверии и отказался. Враги продолжали продвигаться к истоку реки, и, пока они наступали, султан совершил фланговый маневр, выйдя им в тыл, и отрезал им путь к лагерю. Время от времени он останавливался, чтобы сойти с коня и передохнуть в тени от куска ткани, который держали над его головой. Хотя солнце палило немилосердно, он не позволял расставить ему шатер, опасаясь, что врагам станет известно о его болезни. Франки, дойдя до истока реки, остановились, а султан занял господствующую позицию на возвышенности напротив них. Когда день подошел к концу, он приказал своим воинам вернуться на посты, которые они занимали в самом начале, и всю ночь быть во всеоружии. Сам он вместе с нами, бывшими при нем, отошел в тыл и велел поставить свой шатер на вершине холма. Его врач и я провели ночь, ухаживая за ним. Его сон, часто прерывавшийся, продолжался до рассвета. При звуке трубы он сел в седло и повел вперед свое войско, намереваясь окружить врага. Тогда вражеская армия [оставив надежду на атаку] начала отступать от западного берега реки к лагерю, и мусульмане в течение всего дня наседали на них. Вверив себя во власть (Господа), султан выслал вперед тех из своих сыновей, которые находились при нем, а именно ал-Малика ал-Афдаля и ал-Малика аз-Захира. Одного за другим он отправлял в бой своих приближенных, до тех пор пока рядом с ним не осталось никого, кроме его врача, меня, инспектора военных запасов и снаряжения и юных слуг, державших флаги и штандарты, — никого, кроме нас. Каждый, кто увидел бы эти знамена издалека, подумал бы, что под ними собралось великое множество людей. Враг продолжал свое отступление, скрывая потери. Каждый раз, когда человека убивали, они немедленно хоронили его, а своих раненых они уносили с собой, чтобы никто не мог определить, каковы понесенные ими потери (это обычные фантазии, направленные на то, чтобы объяснить отсутствие видимых доказательств того, что неприятель понес большие потери. Раненых отступающие еще могли забирать с собой, и то не всех. А уж захоронением убитых в разгар боя уж точно никто не занимался. — А. В.). Мы следили за каждым шагом этого отступления и видели, что противники ужасно измотались до того, как добрались до моста и сделали привал.
Каждый раз, когда они останавливались и спешивались, мусульмане отходили назад, так как стоило франкам образовать линию и встать плечом к плечу, как они становились способными энергично и эффективно отразить конные атаки. До вечера, до тех пор пока его войско воевало с врагом, султан находился в седле. Он приказал, чтобы и эта ночь прошла так же, как предыдущая. Мы вновь заняли наши прежние позиции и оставались на них до утра. В тот день наши войска начали докучать противнику, как и в предыдущий день, и заставили их, измотанных боями и людскими потерями, продолжать отступление к лагерю. Приблизившись к лагерю, враг получил подкрепление изнутри, которое позволило ему наконец убраться внутрь лагеря.
Я был при нем в тот день, когда он получил известие о смерти своего сына Исмаила, молодого человека в нежном цветении юности. Он ознакомился с содержанием письма, но никому ничего не сказал. Мы узнали о понесенной им утрате из другого источника. Его лицо не дрогнуло, когда он читал это послание, но в его глазах мы увидели слезы.
Как-то вечером, когда мы находились под стенами Сафада, укрепленного города, который он осадил, я услышал, как он сказал: «Сегодня мы не ляжем спать до тех пор, пока не будут установлены пять баллист», и он отрядил рабочих, чтобы собрать каждую из баллист. Мы с ним приятнейшим образом провели этот вечер, наслаждаясь упоительной беседой, и в течение всего этого времени к нему прибывали гонцы, один за другим, сообщая о том, как продвигается сооружение этих машин. К утру работа была завершена, и оставалось лишь приладить ханазир.
Я был при нем, когда он получил известие о смерти своего племянника, Таки ад-Дина. Тогда мы стояли лагерем с отрядом легкой конницы в окрестностях Рамлы, напротив франков. Их войска [расположились в Язуре] находились так близко от нас, что могли бы мгновенно добраться до нас, пусти они своих лошадей галопом. Он призвал к себе ал-Малика ал-Адиля, Илм ад-Дина Сулеймана, Сабик ад-Дина и Изз ад-Дина; затем он велел всем находившимся в шатре отойти на расстояние полета стрелы. После этого он достал письмо и прочел его, плача так, что присутствовавшие зарыдали вместе с ним, не зная причины его горя. Затем голосом, дрожащим от рыданий, он объявил им о смерти Таки ад-Дина. Он вместе с окружавшими его людьми вновь принялся оплакивать умершего, но я взял себя в руки и произнес следующие слова: «Просите прощения у Аллаха за то, что вы позволяете себе такую слабость; помните, где вы находитесь и что делаете. Прекратите рыдать и подумайте о чем-то другом». Султан ответил, вновь и вновь моля Аллаха простить его. Потом он попросил нас никому ничего не сообщать о случившемся. Затем, велев принести ему немного розовой воды, он промыл глаза и приказал подать еду, которую мы все поели. Никто не узнал о случившемся до тех пор, пока враг не отступил в направлении Яффы. Мы, соответственно, вновь отошли к Натруну, где оставили свой багаж».
Неудивительно, что после заключения перемирия с крестоносцами Саладин прожил недолго. Баха ад-Дин вспоминал: «Султан осмотрел все укрепления, которые принадлежали ему на Побережье, и приказал провести необходимые ремонтные работы; затем он сосредоточился на состоянии войск, составлявших их гарнизоны, и наполнил каждую из крепостей пехотой и конницей. Утром в среду, 26-й день месяца шаввал, он въехал в Дамаск и застал там ал-Малика ал-Афдаля, ал-Малика аз-Захира, ал-Малика аз-Зафира и своих младших детей.
