Барбара Такман - Загадка XIV века
Петер ван ден Боске, несмотря на раны, добрался до Гента и вдохновил город; он утверждал, что война не закончена, что зимой французы не придут, а с новыми людьми по весне «мы сделаем больше, чем раньше, и обойдемся без помощи Англии». Англичане, кстати, едва услышав о поражении фламандцев, тотчас прервали переговоры, причем нельзя было сказать, что они «так уж недовольны» результатом. Если бы все пошло по-другому, рассудили они, простонародье возгордилось бы, что привело бы к новому восстанию в их собственной стране.
Впоследствии, когда французы попытались начать переговоры, гентцы вели себя так твердо и надменно, словно это они одержали победу, и наотрез отказались покориться графу Фландрии, — сказали, что признают лишь главенство короля Франции. Граф и в особенности наследник, герцог Филипп Бургундский, такое заявление отвергли. В это время, в конце декабря, слишком поздно было начинать осаду. Восстановив власть короны в остальной Фландрии, несмотря на то, что жители отказались присягать папе Клименту, французы приготовились возвращаться домой. Надо было улаживать дела в Париже.
В первую неделю января 1383 года королевская армия остановилась возле Парижа; послали за прево и магистратами, чтобы удостовериться в покорности столицы. С армией, вдохновленной победой при Рузбеке, корона завоевала больше, чем в предыдущий год, и своей властью она готова была воспользоваться. Бретонские и нормандские отряды расположились полукругом возле Парижа, им не терпелось приступить к грабежу. Огромное ополчение парижан в отчаянной попытке продемонстрировать силу вышло, вооруженное луками, щитами и молотами, и выстроилось за Монмартром в боевой порядок. К ним осторожно выдвинулись переговорщики, среди которых были коннетабль и де Куси. Им поручили оценить истинную численность парижан и уточнить, почему горожане настроены так воинственно. Парижане отвечали, что, мол, хотят, чтобы король убедился в их силе, поскольку по своему малолетству он еще не видел настоящего сопротивления Парижа. Горожанам строго наказали вернуться по домам и сложить оружие, если они желают, чтобы король въехал в Париж. После Рузбека парижане приуныли, их сила была, в общем-то, мнимой, а потому они не стали противиться и повернули назад. И все же король вступил в Париж в сопровождении армии, как в завоеванный город.
Маршала Сансера и де Куси послали открыть ворота: они велели снять с петель большие створки и убрать цепи, протянутые через улицы. Створки бросили наземь, чтобы король мог проехать по ним и «растоптать гордость города» — грустно замечал монах из Сен-Дени. Горожане ворчали и беспокоились, ночью на всякий случай выставили охрану со словами: «Перемирие еще не подписано. Король уничтожил и разграбил земли Фландрии, то же самое он может учинить и в Париже». Чтобы унять тревогу горожан, глашатаи объявляли, что «мирным людям» ничто не угрожает. В день прибытия короля старшина купеческой гильдии, магистраты и пятьсот парижских нотаблей, все в праздничных одеждах, поднесли монарху положенную петицию о помиловании. Все они стояли на коленях, а король и его свита, среди которой был и де Куси, в окружении конных стражей с копьями наперевес проехали в проем, где прежде висели ворота.
Стражники немедленно выставили посты возле мостов и на площадях — в обычных местах сбора горожан. В домах, где расквартировали солдат, двери было приказано держать открытыми. Всем, у кого имелось оружие, велели принести его, обернутым в холстину, в Лувр, а оттуда собранное оружие перевезли в Венсенн.
Тотчас начались аресты, пристального внимания удостоились те нотабли, в ком корона признала опасных противников. Среди трехсот арестованных горожан оказались Жан де Маре и Николя де Фламан. Два богатых купца, торговец мануфактурными товарами и ювелир, были немедленно казнены, еще тринадцать человек казнили в течение недели. Николя де Фламана, пощаженного в 1358 году, обезглавили на плахе. Всех буржуа, служивших во время восстания в городском ополчении, вызывали по очереди на королевский совет и приговаривали к крупным штрафам. Королевское правительство карало нещадно — последующие шесть недель были заполнены присуждением штрафов и вынесением смертных приговоров. «Головы рубили, — свидетельствовал мэр Парижа, — по три или по четыре в день»; в целом, казнили более ста человек, не считая тех, кого вывели на плаху в других мятежных городах.
После того как восстание потерпело поражение, вновь ввели налог с продаж, 12 су с каждого ливра на все товары, и дополнительно на вино и соль — тот самый налог, что вызвал восстание майотенов, тот самый, который парижане отказывались платить в предыдущий год. Спустя неделю на собрании городской знати был зачитан указ короля, отменявший парижские торговые привилегии, равно как и право на самоуправление, завоеванное городами в трудной борьбе; действие этого указа распространялось и на другие города. Купеческого старшину и магистратов Парижа подчинили напрямую короне. Крупные гильдии лишились независимости, их стали контролировали инспекторы, назначаемые парижским прево. Полицейские подразделения, до той поры подчинявшиеся старшине купеческой гильдии, упразднили; отныне за оборону Парижа отвечал король. Всякие братства (confreries) — возможные зачинщики смуты — были запрещены, за исключением богослужебных. Любое незаконное собрание приравнивалось к бунту, участников таких собраний приговаривали к смерти и конфискации имущества.
Затем последовал суд над Жаном де Маре. По свидетельству монаха из Сен-Дени, он не покинул Париж, как другие нотабли, более года пытался усмирить народный гнев и выступал посредником между двором и городом. За это его и стали преследовать. На суде выступили свидетели обвинения, утверждавшие, что де Маре якобы подстрекал бунтовщиков взять в руки оружие. Его осудили на смерть, сняли с него одежду и повезли в повозке вместе с дюжиной других осужденных к месту казни на Ле Аль. В повозке де Маре поставили выше остальных, «чтобы все его видели», и он кричал, обращаясь к толпе на улицах: «Где те, кто меня осудил? Пусть они выйдут вперед и подтвердят свои обвинения». Люди ему сочувствовали, но никто не осмелился выступить в его защиту.
Палач предложил ему просить помилования у короля, чтобы тот простил его преступления, но де Маре ответил, что не сделал ничего, за что следует просить прощения: «От Бога только прошу я милости и умоляю Его простить мне мои грехи». Затем он попрощался с народом — все люди плакали — и повернулся к палачу.
Первого марта, в годовщину восстания майотенов, корона созвала суд «мраморного стола» — прозвище от мраморного стола в одном из залов королевского дворца. На суд созвали парижан — по одному человеку от каждого дома, причем все должны были явиться с непокрытой головой. Карл VI, в сопровождении дядей и королевского совета, сидел на возвышении, а канцлер Пьер д’Оржеман от имени короля зачитал обвинения в преступлениях, совершенных парижанами с кончины Карла V, и огласил указ о казнях. Закончив чтение, он закричал страшным голосом: «Еще не все кончено!». Присутствующие знали свои роли. Толпа взвыла от страха. Жены осужденных рвали на себе волосы и одежду, протягивали к королю руки и умоляли о прощении. Гордые дядюшки и младший брат короля Людовик коленопреклоненно просили смягчить наказание: под смягчением подразумевался штраф. Д’Оржеман объявил, что король, подчиняясь своему природному мягкосердечию и просьбам родных, согласился помиловать всех при условии, что парижане никогда более не позволят себе ослушания. Дескать, осужденных освободят из тюрьмы и избавят от пыток, но не от штрафов. Некоторые богачи вынуждены были отдать все, чем владели, — деньги, дома, землю — и в результате полностью разорились.
Те же карательные меры предприняли в Лане, Бове, Орлеане и других городах; в Амьене отменили старинную городскую хартию. Штрафы позволили собрать огромные суммы — в Париже до сорока тысяч франков и примерно столько же в провинциях. Большая часть этих денег пошла на обогащение дядюшек короля, поживился и коннетабль, также деньги выдали и другим королевским чиновникам, не получавшим жалования в последние два года. Кроме того, возместили расходы нобилям, в том числе и де Куси: Ангерран получил 13 200 франков и треть от обещанной суммы на покрытие затрат по укреплению городов и замков.
Несмотря на то что де Куси сломал городские ворота, он по-прежнему пользовался уважением парижан. Люди говорили, что «сир де Куси не побоялся возражать королю, сказал ему, что ежели тот уничтожит собственную страну, ему придется поработать лопатой». Пророчество, в котором король вынужден заниматься крестьянским трудом, еще долго занимало умы людей.
Авторитет львов был полностью восстановлен. Париж на тридцать лет лишился старшины купеческой гильдии, а Руан так и не восстановил свобод, которыми пользовался до восстания «Гарель». Если где-то бунтовщикам и удавалось взять власть, происходило это из-за отсутствия организованной военной силы, которая могла бы навести порядок. Государство на ту пору не имело в своем распоряжении специально обученных отрядов для борьбы с мятежниками.
