Дмитрий Донской - Борисов Николай Сергеевич
Города Северо-Восточной и Северо-Западной Руси обычно представляли собой большие деревни, центр которых был окружен низенькими бревенчатыми стенами с башнями. Даже население Великого Новгорода в XIV–XV веках специалисты определяют в 30–40 тысяч человек. Во Пскове в середине XVI века проживало не более 15 тысяч человек (87, 30). Население Москвы росло весьма динамично. Но в XIV столетии Белокаменная едва ли была больше Великого Новгорода. Прочие города были не столько центрами ремесла и торговли, сколько феодальными замками, окруженными жилищами зависимых людей. Их население не превышало нескольких тысяч жителей. В социальном отношении горожане — многие из которых были холопами живших в городе феодалов — не проявляли особой активности.
При таких демографических параметрах потеря примерно трети населения страны была настоящей катастрофой.
Безденежье
В условиях эпидемии всякая предпринимательская деятельность, и прежде всего торговля, практически замерла. И дело было не только в сокращении производства по причине смерти самих производителей товаров. Купцы не могли перевозить товары из города в город, так как городские ворота были закрыты для чужаков, а по дорогам стояли карантины. Ямские станции и постоялые дворы обезлюдели. На опустевших торговых площадях рыскали стаи потерявших хозяев голодных собак. И лишь унылый погребальный звон свидетельствовал о том, что кто-то в этом мире всё еще исполняет свои обязанности.
Запустение городов обострило финансовую проблему: именно горожане были основными налогоплательщиками. Самым тяжелым налогом был ежегодный ордынский «выход». В Орде финансами ведали мусульманские купцы-откупщики. Они определяли размер дани, причитавшейся с княжества или города, в зависимости от численности населения, установленной в результате переписи. Летописи знают перепись 1257–1259 годов, но не дают сведений о том, как часто эти переписи повторялись.
Чума поставила налоговый вопрос с новой остротой. Русские княжества и земли в разной степени пострадали от эпидемии, но все хотели по случаю мора получить скидку по ордынскому «выходу». А между тем ханская канцелярия и ее представители на Руси требовали уплаты по старым расценкам. Опустевшая страна не могла исполнить эти требования. Долговая петля затягивалась всё туже и туже. Именно поэтому в 60-х и начале 70-х годов XIV века между Москвой (как столицей великого княжения Владимирского) и Ордой назревало драматическое «розмирие»…
Рынок труда и услуг
Сокращение населения усилило борьбу за свободные рабочие руки. Землевладельцы зазывали немногих уцелевших крестьян всевозможными льготами, ремесленники привлекали подмастерьев повышением оплаты. Но наибольшим спросом на рынке труда пользовался ратный труд. Чума изменила соотношение сил русских князей, пробудила в одних страх потерь, а в других — жажду захватов. Летописи редко сообщают реальные цифры убыли населения в том или ином городе. Однако ясно, что потери были весьма различными. «Черная чума наносила удары неравномерно, и действие компенсаторных механизмов восстанавливало равновесие по-разному» (325, 167).
Вторая волна чумы («Великий мор» 1360-х годов) совпала с «замятней» в Орде. Теперь ничто не мешало разгулу хищных инстинктов. Если прежде Орда следила за сохранением определенного баланса сил в Северо-Восточной Руси, то теперь она была занята собственными проблемами — напряженной борьбой за ханский трон в условиях резкого сокращения общей численности населения в результате эпидемии.
Рынок военных услуг имел собственные расценки, колебавшиеся в зависимости от спроса и предложения. На Руси чума повысила расценки на услуги кондотьеров. Профессиональный воин пользовался правом свободного перехода из одной княжеской дружины в другую. Соответственно, князь делал всё возможное, чтобы удержать его у себя на службе, и за нехваткой денег щедро расплачивался вотчинами.
Поземельных актов этого периода сохранилось очень мало. Но можно думать, что в результате высокой смертности от чумы множество оставшихся без хозяев полей было безнаказанно присвоено «сильными мира сего». Происходила быстрая концентрация земельных владений в руках крупной знати и в рамках великокняжеского домена.
Обездоленные
Эпидемия чумы оказала глубокое и противоречивое воздействие на Русскую церковь. В основе всего лежало «пробуждавшееся с каждой эпидемией острое сознание гнева Божьеи» (338, 188). Охваченные паникой люди пытались спастись от Божьего гнева путем щедрых пожертвований как движимых, так и недвижимых имуществ духовенству. Многие давали обет в случае спасения принять монашеский постриг и посвятить себя служению Богу. Прежде полузабытые «тихие обители» теперь были переполнены насельниками.
В Западной Европе две страшные эпидемии «черной смерти» в середине XIV века вызвали всплеск покаянных настроений, вылившийся в массовое движение флагеллантов. Эти «бичующиеся» в экстазе наносили себе глубокие раны плетьми с железными наконечниками. Обличая пороки церкви, они считали, «что дорога к спасению идет за пределами церковных структур, вдали от авторитета папы и общепринятых литургий» (365, 164). Всплеск религиозного энтузиазма в его самой крайней форме, вероятно, имел место и на Руси. Церковные летописцы обходят эту тему. Но не отсюда ли — из покаянных настроений перед лицом неминуемой гибели — зародившееся в середине XIV столетия движение новгородских стригольников, исповедовавшихся на площадях у покаянных крестов и напряженно искавших прямых путей общения с Богом?
Около церковных стен искали спасения тысячи обездоленных, потерявших во время «Великого мора» семью, друзей и средства к существованию. Чудом избежавшие смерти люди жаждали новых чудес. Этот поток почти безумных энтузиастов не вмещался в русло существовавших в то время церковных институтов.
В западноевропейских странах именно монашество оказалось на переднем крае духовного противостояния ужасам эпидемии. В то время как приходские священники зачастую бежали из городов, спасаясь от заразы, монахи нищенствующих орденов мужественно шли исповедовать и причащать умирающих, совершали по ним заупокойные службы.
На Руси ничего подобного не происходило. Городские и пригородные монастыри жили по особножительному уставу и фактически являлись «подсобным хозяйством» своих ктиторов. В этих обителях процветала частная собственность, а образ жизни инока зависел от его личного богатства. Особножительные монастыри, в силу своей «обмирщенности», не могли стать рассадниками жертвенности и героизма, не могли должным образом освоить поток пожертвований, принять толпы новых братьев и оказать помощь обездоленным. А главное — они не могли превратить религиозный пыл людей, спасенных Богом от «черной смерти», в «системные» подвиги благочестия. Эту задачу могли решить только стройные, как македонская фаланга, и способные к бесконечному воспроизведению своей четкой структуры монастыри общего жития. Их быстрое распространение во второй половине XIV — первой половине XV века стало своего рода «монастырской реформой».
Успех любой реформы во многом зависит от осуществляющих ее деятелей. Реформа консервативного по своей природе и при этом весьма амбициозного монашеского мира требовала от ее исполнителей незаурядных личных качеств.
Новое вино и новые мехи
В эпоху чумы на рынке труда — понимаемом предельно широко — открылось множество вакансий. И это были не только «рабочие руки». Появился спрос на пророков и праведников, на людей, способных оживить веру делами. И к чести Русской церкви в ее рядах такие люди нашлись. Первым среди них был митрополит Алексей, сумевший не только правильно понять проблему «избыточного энтузиазма», но и найти такое решение, которое позволило практически без репрессий сохранить церковное единство. Избыточную покаянную энергию удалось направить в русло материального и духовного созидания.
