Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг. - Филипп Шейдеман
«Слова за монархию»
Я уже указал на ту прямолинейность, которая лежала в основе нашей политической деятельности. То непомерно многое, чего требовали от нас и нашего влияния на рабочий класс, я изображу в столько же веселом, сколько и печальном интермеццо, которое вторглось в нашу серьезную и ответственную деятельность. Оно характерно для безнадежной наивности — в остальном, несомненно, богатых познаниями — тайных советников Вильгельмовой эры. Я воспроизвожу записи моего дневника и только заменяю символом Х. хорошо известное имя тайного советника.
24 февраля 1917 года. Тайный советник X. втащил меня в одну из комнат бундесрата для того, чтобы я, не нарушая нашей основной позиции в отношении имперской конституции, все-таки сказал несколько слов в пользу монархии, в противовес юнкерам, которые постоянно норовят вырвать у нас слово «нет». Если бы было услышано хотя бы несколько моих слов о значении монархии, то в придворных кругах было бы выиграно чрезвычайно много. Мы не имели, по словам Х., никакого представления о том, как действовали во влиятельных кругах указания на то, что мы антимонархисты. «Много ли знает, например, такой-то генерал? Ничего». Для вопроса о новой ориентации было бы ценно даже простое указание на то, что социал-демократы никогда не вели республиканской пропаганды. На мой вопрос, как ему пришли в голову такие изумительные предложения и будет ли канцлер в предстоящей ему речи говорить о монархии, он ответил: «Да, канцлер должен об этом говорить ввиду травли, которая теперь ведется против него при дворе, ожесточеннее, чем когда-либо. Потому было бы бесконечно ценно, если бы вы в своей речи реагировали на речь канцлера». Я спросил его: «А что канцлер собирается говорить вообще?» Он уклонился от ответа, на это я заметил, что постоянные секреты от партийных лидеров, по-моему, очень глупы. Было бы гораздо лучше, если бы можно было наперед, хотя бы приблизительно, знать, что последует, а не отвечать неожиданно на важную речь, частности которой оказываются, однако, не всегда правильно оцененными. Он вернулся к своей монархической затее. Я ответил уклончиво. Прежде мне нужно знать, что намерен говорить канцлер.
27 февраля. Вчера вечером тайный советник X. по телефону пригласил меня к себе. «Мне некогда». В таком случае он просит прийти завтра до обеда. «К сожалению, в 11 начинается заседание рейхстага». Тогда завтра утром в рейхстаге. Я: «Хорошо». В рейхстаге X. поймал меня тотчас же. У него есть речь канцлера, и он читает мне отрывки из нее, вставляя замечания: «Здесь канцлер хочет внести изменение, этому еще будет дана окончательная формулировка» и т. д. Долгий спор. Я безусловно должен, по мнению X., сказать какую-нибудь любезность в адрес монархии. Я высмеиваю тайного советника. Он: «Мне кажется, вы действительно не учитываете значения подобного заявления». Я: «Вы совершенно не учитываете того вреда, который я причинил бы себе подобными глупыми разговорами». Он уговаривает меня все настойчивее и, наконец, вытаскивает из кармана проект речи, которую я мог бы использовать в качестве основы для нескольких своих фраз. Оба исписанные карандашом листка вклеены в мой дневник. Они гласят:
«Несмотря на тяжкую нужду, рабочие Германии остались в эту войну верны своему верховному вождю. Так верны, как кто-либо верен вообще. Более верны, чем люди, которые в особняках обсуждают, как им натравить друг на друга верхи военных и гражданских общественных кругов, хотя бы такие обсуждения и открывались криками „ура“ его величеству императору. От кого исходят все скользящие вокруг слухи? От рабочих, от социал-демократов? Слухи — я страшусь повторить, каждый знает их! — затрагивающие честь монарха? Борьбы против монархии германская социал-демократия и рабочее движение никогда не искали, даже никогда не вели ее. Они боролись с вами, с вами, которые среди множества банкетов и празднеств притязали одни, для усиления своей власти, на государство, корону и родину. Кто, например, позаботился о том, чтобы прусское избирательное право оставалось до сих пор неизмененным для разобщения прусского государства, с одной стороны, и прусского народа — с другой? Вы хотите, чтобы мы ясно и резко высказались против монархии, для того чтобы исключить нас из государства, и, когда граф Вестарн требует от нас заявления по вопросу о монархии, он хочет услышать „нет“, которое обеспечило бы его партии монопольное положение. Вы хотите, чтобы все осталось по-старому, вы хотите не закрепления масс за государством, а их отчуждения от государства, а 4 августа, из залога лучших времен, вы хотите превратить в сладкое воспоминание».
Я высмеял господина X. так, что он испуганно стал просить свою рукопись обратно, но я с величайшим спокойствием сунул ее в карман.
Борьба за демократизацию
Предшествующее изложение относится, главным образом, к нашей позиции во внешней политике, причем оно постоянно подчеркивает стремление партии к миру на основах соглашения. Между тем невыносимость внутреннего политического положения давно созрела и требовала разрешения. Ни один разговор с канцлером или руководителями министерства внутренних дел не обходился без того, чтобы мне не указали на невыносимость внутреннего политического положения. Ко времени стокгольмских переговоров два требования — «мир на основах соглашения» и «демократизация» — выдвинулись с одинаковой настоятельностью и важностью. Первым значительным толчком, не считая постоянных указаний в речах и статьях, послужило мое произведение, которое появилось в «Форвертсе» в марте 1917 года под названием «Время действовать» и произвело заметное впечатление и ввергло представителей правительства положительно в неописуемое волнение. Статья, приобретшая историческое значение, гласила:
«Со всех сторон враги! Незачем долго говорить о том, почему симпатии почти всего мира на стороне наших врагов. Ответ найти легко: весь мир видит у наших противников более или менее развитую демократию, у нас же только Пруссию.
Мы всегда, правда не без сердцебиения, указывали на Россию, которая находится в стане наших врагов, несмотря на то что у нее самая отсталая форма правления: самодержавие.
Но теперь с самодержавием в России покончено, ибо новый глава государства возложит корону на свою голову не иначе как с согласия народного представительства. Русское же народное представительство подлежит избранию на основе всеобщего, равного и прямого тайного избирательного права. Россия быстро расправилась со старым порядком и хочет, если в конце концов не будет республики, посадить на престол князя, благосклонного к демократии. Отныне Россия будет иметь монарха, которому будет предоставлено охранять и оберегать демократию, как королям английскому, датскому и норвежскому. Если так, то вопрос о
