Мистика московских кладбищ - Рябинин Юрий Валерьевич

Останки Хомякова сохранились не хуже Гоголя. Да к тому же Алексей Степанович был с головой. О его эксгумации Лидин пишет так: «Огромный цинковый гроб частично обветшал и распаялся; внутри него был второй гроб, дубовый, его верхние доски прогнили. Вся фигура Хомякова сохранилась почти в том же виде, в каком он был похоронен 71 год назад. Верхняя часть черепа с густой шапкой волос была цела; сохранившийся казакин или славянофильская коричневая поддевка, завершавшаяся брюками, вправленными в высокие сапоги, заключала в себе весь остов скелета. Одеяние было такой прочности и такой сохранности, что останки подняли за плечи и ноги и целиком, ничего не нарушив, переложили в другой гроб. В изголовье Хомякова оказалась чашечка севрского фарфора с голубыми незабудками, видимо, оставшаяся после соборованья. Рядом с прахом Хомякова находился прах его жены Екатерины Михайловны, родной сестры поэта Языкова, умершей за 8 лет до смерти Хомякова. В волосах, полностью сохранившихся в виде прически, был воткнут черепаховый гребень».

Н. М. Языков же сохранился не так хорошо, как Гоголь и Хомяков. Вот, что рассказывает Лидин: «От Языкова, похороненного под одним памятником с его другом и родственником Дмитрием Александровичем Валуевым, остались только разрозненные кости скелета и череп с очень здоровыми зубами. Скелет пришлось доставать по частям и археологу восстанавливать его в новом гробу — в анатомическом порядке». Нужно заметить, что Д. А. Волуева, заодно с родственником Языковым, почему-то перезахоронить никто не позаботился.

А в 1950-е на кладбище соседнего Донского монастыря перенесли прах еще двух даниловцев — Перова и профессора-текстильщика Дмитриева. Все остальные могилы погибли. Так и остались где-то здесь лежать кости декабристов Валериана Михайловича Голицына (1803–1859) и Дмитрия Иринарховича Завалишина (1804–1892); историка, славяноведа Юрия Ивановича Венелина (1802–1839); историка, москвоведа, тайного советника Петра Васильевича Хавского (1774–1876), автора «Указателя источников истории и географии Москвы с ее древним уездом» и других работ; профессора Московского университета, юриста и историка Федора Лукича Морошкина (1804–1857); профессора медицинского факультета Московского университета, физиолога Александра Ивановича Бабухина (1827/1835/ — 1891), лекции которого слушал А. П. Чехов; славянофила Владимира Александровича Черкасского (1824–1876).

В 1983 году Даниловский монастырь был возвращен Московской патриархии. В течение пяти лет он реставрировался. И теперь вполне восстановлен. При проведении работ строители то и дело натыкались на захоронения. В те годы у северной стены «новой территории» стояли две двухсотлитровые кадки, и пока шло восстановление монастыря, в них постоянно складывали все новые и новые человеческие кости, так что кадки, в конце концов, наполнились доверху. Когда же работы были завершены, все найденные останки похоронили возле Поминальной часовни. Теперь там устроены две братские могилы с крестами над ними. Вдоль стены, под мемориальными досками славянофилам и Ю. И. Венелину, выставлены полтора-два десятка старинных надгробий. Это все, что осталось от старейшего в Москве кладбища.

Был примечателен особенно…

Кладбище Симонова монастыря стало приходить в упадок задолго до революции. Это, может быть, единственное московское монастырское кладбище, которое с годами становилось все менее и менее желанным местом упокоения. Связано это прежде всего с тем, что Симоново во второй половине XIX века из очаровательного пригородного уголка, названного Н. М. Карамзиным самым приятным местом в окрестностях Москвы, стало превращаться в невзрачную, задымленную промышленную слободу. И если в XVIII — начале XIX в. многие москвичи ездили в Симонов монастырь любоваться природой, любоваться видом Москвы со сторожевой площадки трапезной, с которой, если верить И. И. Лажечникову, долгие годы смотрел на столицу симоновский инок схимонах Владимир — Последний Новик, то в начале XX века, как говорится в одном путеводителе того времени, монастырь был уже «самой уединенной и малопосещаемой из всех московских обителей».

А когда-то в Симонов монастырь, хотя сюда и был путь неблизкий, действительно приезжали очень многие. Дачи в те времена заводить еще не было принято, поэтому мещане часто выбирались куда-нибудь на природу на один день — в Симоново, в Сокольники, в Царицыно, на Воробьевы горы.

Поехать в Симонов монастырь — прежде считалось совершить дальнее путешествие, приблизительно, как теперь съездить в Троице-Сергиеву лавру. М. Ю. Лермонтов в очерке «Панорама Москвы» описывает вид столицы с колокольни Ивана Великого и, между прочим, говорит: «Утомленный взор с трудом может достигнуть дальнего горизонта, на котором рисуются группы нескольких монастырей, между коими Симонов примечателен особенно…». Во времена Лермонтова к Симонову монастырю вела единственная дорога — на село Коломенское. И до монастыря можно было добраться на т. н. линии — многоместном экипаже, запряженном цугом, то есть шестеркою. К концу XIX века линии сменила конка. А в начале XX века к Симонову монастырю уже ходил трамвай. К сожалению, этот один из старейших в Москве трамвайных маршрутов отменили где-то на рубеже 1980–1990-х годов, тогда же разобрали и самые пути. А помешал трамвай ЗИЛу: Симоновослободская улица, по которой проходил трамвайный маршрут, рассекала завод надвое. Теперь часть этой улицы, обрезанная с двух концов бетонными стенами, является внутренним заводским проездом.

Раньше Симоново считалось одним из красивейших мест в окрестностях Москвы. Монастырь с могучими стенами и башнями, золотыми куполами, с 44-саженной колокольней стоял над Москвой-рекой на высоком обрывистом берегу среди дубовой рощи. Но путешественники стремились сюда даже не столько из-за вида на Симоново, сколько для того, чтобы отсюда посмотреть на Москву. Н. М. Карамзин в своей «Записке о московских достодивностях», — первом путеводителе по Москве, выпущенным в 1817 году, — рассказывая о видах на Москву из разных точек, прежде всего, называет вид из Симонова.

А в повести «Бедная Лиза» он сам же и изображает увиденное им из монастыря: «Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особенно когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных золотых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густо-зеленые, цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран Российской империи и наделяют алчную Москву хлебом. На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада; там молодые пастухи, сидя под тению дерев, поют простые, унылые песни и сокращают тем летние дни, столь для них единообразные. Подалее, в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь; еще далее, почти на краю горизонта, синеются Воробьевы горы. На левой же стороне видны обширные, хлебом покрытые поля, лесочки, три или четыре деревеньки и вдали село Коломенское с высоким дворцом своим».

Но уже к концу XIX века от этой пасторальной картины ничего не осталось. Пейзаж вокруг Симонова монастыря сделался вполне индустриальным. Там, где прежде были густо-зеленые, цветущие луга, появились завод Бари и бельгийское Центральное электрическое общество Вестинг (с 1913 — завод «Динамо»). К заводам была подведена железная дорога и построена большая товарная станция. Светлая река, текущая по желтым пескам, перестала быть светлой, после того как у самого берега были размещены обширные нефтяные и керосиновые склады товарищества Нобель.