Михаил Белов - Мангазея
Но «посулом» не исчерпывались претензии воевод к общине. Посад снаряжал служилые экспедиции в ясачные зимовья. Посылка стрельцов в зимовья оплачивалась общиной. Ясачным сборщикам покупали карбасы и паузки, паруса и якоря, пешни, мерёжи, поставляли провизию — муку, рыбу, оленину и, наконец, нанимали опытных «вожей». На обязанности мира-общины ложилось также содержание атаманов — заложников. Эти несчастные люди, обычно старейшины рода, сидели в кандалах, которые, кстати говоря, тоже приобретала община. Пищу для аманатов в аманатскую избу — полутемное помещение — поставляла также община. На ее обязанности, кроме того, лежали немалые тягловые повинности — перевоз мангазейской ясачной казны в Тобольск, оплата всякого рода служебных поездок. Она же производила ремонт съезжей избы, содержала денщиков, охраняла гостиный двор и таможню. Большие расходы несла община на обслуживание воеводского двора. Расходы шли на содержание воеводских теремов, на всякие дворовые поделки, а иногда и на новые постройки. Приказывал воевода возить ему дрова, топить баню и даже содержать банщика. Обеспечивала община прокормление воевод. Покупала им хлеб, соль, рыбу, варила пиво.
План городища Мангазеи по раскопкам, 1968 г. (выполнен Р. И. Юнак).
1 — луг с кустами. II — кусты с лишайниковой растительностью, III — редкий лес, IV — заболоченный кустарник, V — песчаная коса, VI — обрывистый берег с земляной осыпью, VII — лес, полоса леса, VIII — граница контуров растительного покрова, IX — тропа (оленья), X — площадь и контур раскопов, XI — задернованные контуры построек, XII — местоположение разрушенных стен и башен, XIII — номер раскопа, XIV — направление течения. Название раскопов: 1 — жилой и торгово-промышленный комплекс зданий (на посаде), 2/6 — комплекс воеводского двора, 3 — угловая Ратиловская башня, 4 — угловая Успенская, Спасская башни и городни, 5 — Успенская церковь, 7 — Троицкая церковь, 8 — медеплавильная мастерская с комплексом жилых построек. 9 — медеплавильная мастерская с комплексом жилых построек, 10 — жилая постройка на посаде, 11 — часовня Василия Мангазейского. 12 — съезжая изба и караульное помещение, 13 — ремесленная постройка на окраине посада Мангазеи.
Мангазейская община собиралась ежегодно, обычно осенью, когда с Руси прибывали новые партии промышленников, или поздней весной, когда они возвращались с соболиного промысла. Всякого рода пошлинные сборы в общинную казну достигали большой суммы. В документах часто упоминается, что мирская казна Мангазеи в некоторые годы исчислялась в 3 и 5 тысяч рублей. «Заказные целовальники» брали с торговых и промышленных людей «поголовные» — деньги с каждого приезжающего, «посороковое» — с каждого, привезшего в город соболей, «порублевое» — с проданных «русских товаров».
Общинная казна хранилась в трапезной церкви Успенья. Дела ее вел специальный секретарь. Формально выборный целовальник не зависел от воеводы, а воевода не имел права вмешиваться в мирские дела. На практике же все выглядело иначе. Например, по окончании срока для проверки работы заказного целовальника «под смотрением воеводы» создавалась ревизионная комиссия, которая могла утаить часть расходов или приписать несуществующие. Зависел от воеводы и выбор целовальника. Выходило, что мангазейская община являлась весьма удобной для воеводы организацией. Цель ее — выколачивание денег с посада и торгово-промышленного люда. Ее разрешили с тем, чтобы еще сильнее подчинить феодальному государству торгово-промысловый и ремесленный люд.
Пока Мангазейская земля обеспечивала богатые промыслы, состоять членом такой общины не представляло труда. Но по мере того, как убывал соболь, Мангазея становилась нежеланной на торговом пути. Ее стали избегать. С открытием же южной дороги от Тобольска по реке Кеть на Маковский и Енисейский остроги людской поток, катившийся через Мангазею все дальше и дальше на восток, заметно поредел, зато усилился на новых сибирских дорогах.
В годы расцвета город Мангазея не имел соперников. Звенели и гремели на ее тесных улицах кузнецы, готовили обувь в далекие походы сапожники, чинили попорченное оружие оружейники, пекари пекли вкусные бублики и калачи, в пивоварнях ходило хмельное пиво. В почете были всякие квасы — московские, малиновые, хлебные, медовые и др. У амбаров на гостином дворе важно расхаживали торговые приказчики. Таможенный голова и подьячие едва успевали выписывать проезжие грамоты идущему через Обскую губу на Русь торгово-промышленному люду. Подвыпившие мужики с вечера до петухов гуляли в харчевнях и питейных домах. И никто не чувствовал, что над северной сибирской столицей собралась гроза.
КОНЕЦ ПОМОРСКОЙ ВОЛЬНИЦЫ
Гроза эта надвигалась с Тобольска, где завистливый и тщеславный воевода князь Иван Куракин точил нож на Мангазею и ее порядки, которые ему явно не нравились. Опытного помещика и царедворца раздражало уже одно то, что крестьяне имеют свободный доступ в «златокипящую царскую вотчину». Понимал он, что, пока существует Мангазейский морской ход, хозяевами положения останутся поморы — крестьяне, промышленники.
По всей вероятности, не без корысти выступил он против Мангазейского морского хода. Ведь в случае запрещения этого пути основной поток торгово-промыслового люда неизбежно переместится на юг, в уезды Тобольского разряда, где всегда можно с помощью вооруженных застав принудить силой платить таможенные пошлины. Тогда, надеялся он, увеличится денежная и соболиная казна, пожирнеют воеводские посулы.
Данила Наумов еще в Москве познакомился с делом о запрещении Мангазейского морского хода. В Туруханском архиве нашел он дополнительный материал. И столбцы Сибирского приказа, и вновь найденные документы надлежало прочесть, чтобы понять влияние акта запрещения на судьбу Мангазеи. Ему не составило труда разгадать нехитрый расчет тобольского воеводы. Куракин действовал на чувства молодого и неопытного царя Михаила Федоровича и на его окружение, стараясь доказать, что поморский путь в Мангазею, никем и ничем не контролируемый и не охраняемый, мог вызвать нежелательные последствия для всей Сибири. Пользуясь им, иностранные торговые компании, по его словам, пройдут на Обь и Енисей и могут захватить всю русскую торговлю и промыслы в свои руки.
Рассчитывал он на обильный сбор данных о попытках иностранцев пройти в сибирские земли и не сомневался, что в Москве, только пережившей иностранное вторжение, его поймут и оценят.
План Куракина стал осуществляться с осени 1615 г., когда в Тобольск прибыли из Мангазеи торговые и промышленные люди. В съезжей избе под присягой воевода и помогавшие ему дьяки и подьячие расспрашивали мангазейщиков о том, видели ли они, плавая по морю, иноземные суда, направлявшиеся в Мангазею. Второй вопрос касался более тонкой материи: каково мнение русских мореходов о возможностях прохода иностранных кораблей в устье рек Оби и Енисея. Не многие решились пойти против своей совести. Иван Забелин показал, что, будучи в Мангазее, слышал он от поморов: «наймовали в вожи» иностранные купцы русских «знатцев», «чтобы провесть их в Мангазею». Савва Француженин заявил, что «ходили галанские немцы кораблями морем к Мангазеи, а хотели пройти в Енисею, пришли де того же лета к себе назад».
«Роспросные речи» с гонцом полетели в Москву, а там, не долго размышляя, согласились с Куракиным и вынесли решение: закрыть морской путь из Поморья в Мангазею.
Но не сдавались мангазейщики. Их поддержал и мангазейский воевода письменный голова Иван Биркин, не пожелавший нарушать торговые интересы города. Знали Ивана Биркина многие на Севере. Когда Мирон Шаховской и Данила Хрипунов проезжали через Березов, служил он тогда там младшим воеводой. Это он срубил новый Березовский острог вместо прогнившего старого, покрыл крыши башен и стены железом, проделал бойницы, одним словом, показал себя дельным строителем и хозяином.
Понимал воевода, какой удар готовит ему Иван Куракин, и поэтому собрал в съезжую мангазейскую избу всех, кто был в то время в городе. Допрошено было 170 торговых и промышленных людей, главным образом поморов-мореходов. А вопрос был тот же, что и в Тобольске: что знают они об Обском и Енисейском устьях и о поездках иностранцев в Мангазею.
Незадолго перед этим прибыл на Таз посланный еще раньше на Енисейское устье «проведывать морского ходу» тобольский стрелец Мишка Иванов с товарищами. Стрельца посылал сам Иван Куракин, но служилый, видимо, не оправдал его надежд. Рассказал он Биркину, что ехал он с товарищами по Енисею «до льдов, до самого моря». На море, куда хватал глаз, видели они большие ледяные заторы. А затем, рассказал Иванов, «потянул с моря ветр и на них пришла стужа и обмороки великие, свету не видели». Сообщение стрельца пришлось как нельзя кстати, так как совпадало с тем, что заявили под присягой 170 поморских промышленников: «Ходят де они торговые и промышленные люди с Пинеги и с Мезени и с Двины морем, которого лета льды пропустят, в Монгазею для промыслов своих лет по двадцати и по тридцати и больше, на Пустоозеро и на Карскую губу, на волок, а в Енисейское устье морем не хаживали, и то де подлинно они русские люди и самоядь знают, что из Енисейского устья и из Обской губы в море проходу нет, никто никакими судами не бывали, и немецких людей и кораблей на море и на Енисейском устье не видали, и немецкие люди в Монгазею не бывали, и впредь де все они, торговые и промышленные люди, и самоядь немецких людей в Монгазею кораблями и иными никакими судами приходу не чают же, потому, что от Карские губы в Обское устье и в Енисею и в Пясиду с моря от великих и непроходимых льдов проходу нет». Подтвердили они также, что «до Карские губы из Монгазейского же города в руской конец Тазовскою губою и через Обь и на Зеленую реку и через волок на Мутную реку и до Карские губы в легких судех, только ветры не задержат, ходу недель пять и шесть; а иных твоих государевых Сибирских городов к тем местом ближе нет Монгазейского города».
