Борис Акунин - Любовь к истории (сетевая версия) ч.11
Но я хочу поговорить с вами не о тяжелой ошибке, которую совершил Путин. Меня занимает глубинная причина этой ошибки. Вот зачем нам всё это: чтобы соседи непременно занимали подчиненное положение? Почему для российского режима так важно любой ценой удержать их в зоне своего политического влияния? Почему страны, отказывающиеся повиноваться Москве, немедленно становятся нашими врагами и к ним применяются жесткие санкции? Только не надо про экономические выгоды имперского статуса. Эту сателлитность оплачиваем мы, из своего бюджета — льготами и поблажками.
Совершенно из той же оперы все дипломатические дуэты с самыми отвратительными диктаторскими режимами, которые Россия упорно поддерживает и защищает от мирового сообщества.
Причина такого поведения ясна: это фантомные боли имперского сознания, жалкие попытки собрать ошметки былого советского величия. Только ведь ни черта у наших правителей не выйдет кроме ущерба для российской экономики и репутации. Никакой империи они не восстановят.
Знаете почему?
Расскажу одну историю из времен моей юности. Вернее, перескажу содержание одного давнего разговора.
В двадцать четыре что ли года у меня случилась памятная беседа с одним умным дядькой. Он заведовал управлением (или отделом, не помню) международных связей в министерстве, где я подрабатывал переводчиком. Разумеется, на такой должности он не мог не быть гебешником. Почему-то мне, мальчишке, этот большой начальник симпатизировал, звал выпивать к себе в кабинет, рассказывал всякое интересное, нисколько не важничал. И вот однажды я поговорил с ним начистоту — сказал, что думаю о коммунизме, о родных «органах», о только что начавшейся афганской войне. Выпили мы изрядно, но я никогда не умел пьянеть, поэтому алкоголь ни при чем. Просто дядька был действительно умный, и я захотел понять, что у таких людей внутри — я всегда был любопытен. К тому же я твердо знал, что стучать он не станет, не того калибра человек.
Он не удивился моим юношеским наскокам, а произнес целую речь. Очень складную — будто заранее приготовленную. Наверное, он когда-то составил ее для самого себя в качестве этического обоснования собственной жизни. Слово «империя» мой собеседник не употреблял, он говорил «держава». Я потом воспроизвел этот дискурс в романе “Vremena Goda”, вставив его в уста одного похожего персонажа, так что возьму из текста:
«— Такая у нас страна. Исторически, энергетически, духовно. Одно слово: держава. Миссия всякой державы — собирать вокруг себя народы. Не сосать из них соки, а питать своей кровью. Мы, Советский Союз, так всегда и делали… Полтысячелетия наши предки Третий Рим строили. Хорошо ли, плохо ли, но с полной отдачей. Не жалея живота своего. Православие-самодержавие или социализм-коммунизм — неважно, как называется идеология. Суть в том, через какую точку проходит силовая ось мира. Вокруг какого стержня земля вертится».
Ну и так далее. Мой коммунист и полковник (а может, и генерал) КГБ говорил с глубокой убежденностью, обычно насмешливые глаза горели мистическим огнем. Его речь была длиннее, чем вышеприведенная. И экспрессивней — из-за большого количества мастерски использованной обсценной лексики. Я вдруг увидел, как остроумец и бонвиван превращается в жреца некоего могучего и грозного культа. (Кто читал мои романы про товарища Октябрьского, примерно представляет, что я имею в виду).
Разговор произвел на меня сильное впечатление. Не думаю, что таких жрецов Третьего Рима в советской номенклатуре было очень уж много, но, видимо, достаточно. Иначе СССР не смог бы, вопреки физике и математике, соперничать с Западом на протяжении сорока с лишним лет — пока не надорвался под неподъемной ношей.
Дослушав до конца, я спросил: «А зачем?». Он не понял: «Что зачем?». «Ну, строить Третий Рим зачем?». «Если надо объяснять, значит, я в тебе ошибся», — сказал начальник, и больше мы с ним никогда уже не выпивали.
Не знаю, как этот человек потом пережил гибель империи и что с ним стало. Почему-то я уверен, что он не открыл свой бизнес и не возглавил службу безопасности какого-нибудь коммерческого банка.
А вот наши нынешние правители — они как раз из тех, кто отлично приспособился к реалиям капитализма. Тихой сапой, не забывая по дороге подкормиться, вскарабкались на самый верх, там подхарчились уже как следует, на все катушку — и, сыто рыгнув, решили вспомнить про державу. Да только никакие они не жрецы, а если и жрецы, то исключительно от слова «жрать». Мистический огонь в их глазах не пылает, а без него империи не создаются. В конечном итоге, когда совсем уж припрет, верх возьмут прагматизм и соображения личной выгоды. (Скажу от всей души: «И слава богу!». "Ворюга" мне не намного милей, чем "кровопийца", но с ним все-таки можно договориться).
Ладно, про Путина и его команду неинтересно. Интересно про вас, дорогие читатели — прежде всего российские.
Для вас — лично для вас — важно, чтобы Россия была империей? Чтобы ближние страны нам повиновались, а дальние пускай нас и не любили бы, зато боялись? Чтобы мы, как прежде, были Великой Державой, даже если за это придется платить личными свободами и бедностью?
Опрос #1946458 Вопрос к российским читателям блога.
Открыт: Всем, подробные результаты видны: Всем, участников: 4422
Хотите ли вы, чтобы наша страна была империей?
Да, и за ценой не постою. 457 (10.6 %)
Да, если только за это не придется слишком дорого платить. 684 (15.9 %)
Нет, это моей стране во вред. 2527 (58.8 %)
Мне до этого нет никакого дела. 630 (14.7 %)
Роковой пистолет
8 декабря, 12:24
Большинство из нас суеверны, верят в хорошие или плохие приметы и предметы. У меня у самого в студенческие годы была трехцветная тесемка, которую я повязывал на левое запястье перед каждым трудным экзаменом (единственный раз, когда забыл это сделать, был застукан со шпаргалкой и казнен на месте). Рассказывать про такую мистику приятно, хотя мало кто верит подобным чудесным историям, да и мистики при внимательном рассмотрении оказывается мало. (Во время того несчастного экзамена я вдруг сообразил, что забыл свою счастливую тесемку и занервничал, чем себя, вероятно, и выдал). Почему-то людям нравится думать, что на свете есть вещи, которые и ни снились нашим мудрецам. Очень любит наделять неодушевленные предметы мистической силой наш брат литератор.
Но вот вам страшная сказка из жизни, подтвержденная фактами и свидетельствами. Читайте и бойтесь.
Главным героем это жуткой фамильной истории был многоствольный карманный пистолет. Он выглядел как-то так:
В 1848 году из этой на вид не очень грозной штучки застрелился генерал-от-артиллерии Даниил Герштенцвейг.
Он командовал войсками, которые по просьбе турецкого султана были отправлены Николаем в Молдавию подавлять крестьянские беспорядки (России тогда нравилось исполнять роль «жандарма Европы»). При форсировании реки Прут генерал что-то там напортачил, попросил освободить его от должности и, «впав в отчаяние и сильное душевное расстройство», наложил на себя руки.
Событие для тех времен (как и для всяких других) было из ряда вон выходящее, но через некоторое время о нем забыли.
Вспомнили тринадцать лет спустя, когда из того же оружия застрелился сын самоубийцы варшавский генерал-губернатор Александр Герштенцвейг, хранивший роковой пистолет в качестве семейной реликвии.
Эта история пофабульней первой. О ней упоминают многие источники.
По сути дела это было не самоубийство, а смерть на дуэли. Генерал-лейтенант Герштенцвейг поссорился со своим непосредственным начальником, варшавским наместником графом Ламбертом. Конфликт был служебным. В Польше назревало восстание, и наместник был за либеральные меры, а генерал-губернатор — за репрессивные. Крупно поговорили тет-а-тет, Герштенцвейг обозвал графа изменником, тот ответил вызовом. Во избежание политического скандала решили стреляться «по-американски», то есть по жребию, имитируя суицид. Герштенцвейг вытянул угол платка, завязанный узлом, и, верный слову, на следующий день прострелил себе голову из отцовского пистолета. Граф Ламберт подал в отставку. (Такие тогда в России были начальники).
Фатальный пистолет обошелся с невольником чести жестоко. Генералу пришлось стрелять дважды: «первая пуля скользнула по черепу, вторая же пробила лоб, произведя в черепе 11 трещин, и остановилась в затылке». Промучился 19 дней, умер во время хирургической операции.
Трепанация тогда проводилась с наркозом, но руки на всякий случай связывали…
