Сергей Кремлев - Политическая история Первой мировой
Итак, на Дальнем Востоке от имени России совершались преступные глупости. А как обстояли русские дела в Европе?
Умная русская европейская политика укладывалась в три слова: «Мир с Германией». Такой мир позволял решать попутно и кавказские проблемы, развивать Среднюю Азию. Проводить достойную, уважительную к себе со стороны Германии «германскую» политику России было бы непросто, однако возможно! Недаром Бисмарк видел будущее российско-германских отношений только мирным.
Да, противоречия между двумя странами были немалыми, хотя большая часть их имела не объективный, а буржуазно-капиталистический характер. Самым неприятным образом это проявлялось в конкуренции русских и прусских помещичьих хлебов на германском и европейском рынках. Были и другие острые моменты, но они и возникали-то из-за обширности взаимных связей. Разумным здесь было бы одно: сглаживать углы и налаживать дружбу, а «градоначальники» всероссийского Глупова поступали прямо противоположно.
После Седана Александр II потребовал от Пруссии ограничиться меньшими репарациями, чем она рассчитывала получить с Франции. Так и пошло…
В 1875 году Бисмарк затевает превентивную войну против Франции. Россия Александра II эти планы срывает. В результате Россия после русско-турецкой войны на Балканах сталкивается на Берлинском конгрессе с противодействием Австро-Венгрии и Англии, а Германия её не поддерживает. К слову сказать, в Берлине судьбу южных славян недрогнувшей рукой кромсали лорд Солсбери и наш знакомец Дизраэли, уже ставший лордом Биконсфилдом. Этот же дуэт тонко рассоривал и русских с немцами.
Стремление к постоянному ослаблению России вообще было неизменной линией Дизраэли год за годом. Расчёт здесь был дальний, на десятилетия. И ведь выходило! В 1879 году Вильгельм I и Александр II рассорились окончательно. Недалекий, но самолюбивый русский «царь-освободитель» разобиделся на Германию за её поведение на Берлинском конгрессе, словно у Германии не было к России встречных серьёзных претензий.
Берлинский конгресс, подводивший итоги русско-турецкой войны 1877–1878 годов, описывают в разных странах по-разному, и в России издавна ставят его Германии в вину. Так, известный советский историк академик В. М. Хвостов считал, что «Бисмарк вёл себя двулично, разыгрывая «честного маклера»». Ещё более резко выражается 2-е издание Большой Советской Энциклопедии: «Председатель берлинского конгресса Бисмарк занял позицию, явно враждебную России и славянским народам Балканского полуострова».
На самом же деле Бисмарк и до конгресса, и после него был лоялен по отношению к единственному государству – Германии и к единственному народу – немецкому. Можем ли мы быть за это на него в претензии?
Собственно, на ход и исход Берлинского конгресса влиял не Бисмарк, а секретное Рейхштадское соглашение, подписанное Александром II и австрийским императором Францом Иосифом в богемском замке Рейхштад за год до русско-турецкой войны – 8 июля 1876 года. Тогда факт его заключения от российских славянофилов скрыли, что и неудивительно. Ведь по этому соглашению стороны (а фактически, конечно, лишь Россия) обязывались не оказывать содействия образованию на Балканах «большого славянского государства». Тем самым Россия обеспечивала себе нейтралитет Австрии при войне с турками.
Итоги этой войны и завершивший её Сан-Стефанский договор стимулировали иной поворот событий, чем то было обусловлено двумя императорами до начала войны: массы южных славян стали всё более оживляться. Недовольство Австрии и вызвало к жизни Берлинский конгресс с последующим пересмотром Сан-Стефанского договора. Сутью политического конфликта была глупость сановного Санкт-Петербурга и лично царя, что плохо сознавали как тогдашние, так и нынешние славянофилы.
За четыре месяца до Берлинского конгресса Тургенев писал в письме из Парижа: «Контрданс наш с Англией только что начался; запутаннейшие фигуры – впереди. Бисмарк, по-видимому, хочет ограничиться ролью «тапёра»: пляшите, мол, голубчики, а мы посмотрим».
Осуждения Бисмарка у Тургенева нет. Великий наш писатель мыслил трезво: своя рубашка ближе к телу. Тем более когда это и не «рубашка», а РОДИНА! ОТЕЧЕСТВО! которое надо любить не только сердцем, но и умно любить, чего у Александра II и близко не было…
Между прочим, вот итоговое (уже после конгресса) мнение генерала Дмитрия Алексеевича Милютина, одного из авторов Сан-Стефанского русско-турецкого договора, Берлинским трактатом существенно урезанного: «Если достигнем хоть только того, что теперь уже конгрессом постановлено, то и в таком случае огромный шаг будет сделан в историческом ходе Восточного вопроса. Результат будет громадный, и в России можно будет гордиться достигнутыми успехами».
Милютин был политиком-практиком, в отличие от профессорствующих и литераторствующих болтунов-славянофилов. Поэтому и он, и канцлер Горчаков понимали, что Россия на Востоке одержала такую победу, которая намного превышает наши возможности воспользоваться ей. Мы и так получили немало: Карс, Батум, закрепление своих позиций на Кавказе.
Конгресс проходил с 13 июня по 13 июля (редкий случай откровенно провокационной символики) 1878 года по требованию Англии и Австро-Венгрии. Только что закончилась русско-турецкая война (та самая, когда «на Шипке было всё спокойно»). Россия чуть не взяла Константинополь-Стамбул, то есть чуть не получила контроль над черноморскими проливами.
Если бы такая ситуация закрепилась (что, в общем-то, было нам абсолютно «не по зубам»), то британскому льву оставалось бы только утопиться с горя в Мраморном море, как раз между Босфором и Дарданеллами. Чтобы до такого не допустить, Британия ещё в феврале 1878 года (между прочим, тоже 13-го числа) выслала в Дарданеллы эскадру из 6 кораблей и резко нажала на Россию.
Сильные позиции России в славянском мире были ни к чему и австриякам. Обеспечить такие позиции всерьёз, то есть экономически, мы были не в состоянии, но даже рост морального нашего авторитета у «братьев-славян» вызвал в Вене панику. За неделю до Берлинского конгресса англичане и австрийцы заключили соглашение о совместной (и тут уж несомненно антирусской) линии поведения в Берлине. Соблюдено было соглашение свято, но Бисмарк не помогал в этом австрийскому министру иностранных дел графу Андраши и вечному лорду Биконсфильду, то есть Дизраэли. Последний пересекал Ла-Манш 20 лет назад и по приезде в Берлин тут же заказал обратный специальный поезд до Кале, намекая на то, что он признаёт лишь одно направление работы делегаций великих держав – по лондонскому сценарию…
Формальный глава нашей делегации – канцлер и князь Горчаков – блистал манерами. Но «первую скрипку» у нас играл «второй делегат» – граф Шувалов, с которым у Бисмарка установились уважительные и доверительные отношения. После конгресса о Шувалове говорили, что он якобы предал интересы России. Неумная аттестация… Да и неверная.
Что касается политической позиции германского канцлера, то её наиболее верно, пожалуй, оценил сторонний в данном случае наблюдатель… Профессор Антонэн Дебидур в своей «Дипломатической истории Европы» написал: «Бисмарк желал, чтобы Россия оставалась достаточно сильной, по крайней мере настолько, чтобы могла служить противовесом Австро-Венгрии, так как он не желал допускать, чтобы Германия попала в зависимость от Габсбургской монархии».
Серьёзного усиления России Бисмарк тоже, конечно, опасался, да оно и понятно. С одной стороны, Бисмарк был не русским, а немцем, с другой же стороны отношения «христианских» государств строились отнюдь не на евангельских началах.
Повторяю: на такой подход Бисмарка к делу нам обижаться нечего. Напротив, здесь было чему поучиться, если иметь в виду защиту национальных интересов. Не мешало сделать тогда и следующий вывод: на сентиментальные династические и исторические русско-прусские симпатии впредь полагаться не стóит, как не стóит и рассчитывать на «вечную благодарность» Германии за прошлую поддержку её Россией в конфликтах с Францией и Австрией.
Государства не люди. И за компетентными действиями глав государств стоят не личные пристрастия, а логика жизни народов. Увы, в России этого понять не захотели. Даже такой тонкий дипломат (а не только поэт), как Фёдор Тютчев, на немцев был в обиде. И по сей день в нашей исторической литературе, особенно в творениях неославянофилов и неопанславистов, утверждается, что в эпоху первых балканских кризисов Бисмарк хотел-де стравить Россию и Австро-Венгрию.
На деле ни к чему подобному Бисмарк стремиться не мог уже потому, что такой разворот европейской политической жизни вёл бы Россию к союзу с Францией. Ведь в те времена конфликт Вены и Парижа был не просто традиционным, а непрекращающимся – его тогда постоянно подпитывал «итальянский» вопрос. И с чем и с кем оставалась бы тогда Германия? Хорошие отношения с Австро-Венгрией для её уверенного будущего были желательными, а с Россией – жизненно необходимыми.
