Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года
Делегация прибыла в Тур 18‑го сентября. Патриоты поспешили ее встретить. Они уже организовали на западе и юге Лиги, чтобы выстроить департаменты в боевой порядок против врага и восполнить нужду в основополагающем импульсе. Они окружили делегатов Парижа, требуя от них приказов, энергичных мер, присылки комиссаров. Они обещали полное сотрудничество. Негодяи говорили в ответ: — Мы сейчас стоим лицом к лицу, позвольте говорить откровенно. Увы, у нас больше нет армии. Всякое сопротивление невозможно. Мы держимся только для того, чтобы выторговать лучшие условия. — Мы сами были свидетелями этой сцены (46). Раздался лишь один возглас негодования: — Что! В этом состоит ваш ответ, когда тысячи французов готовы поддержать вас своими жизнями и имуществом?
28‑го сентября Лион воспрянул. Всего лишь четыре департамента отделяли его от врага, который мог в любой момент придти, чтобы наложить на город контрибуцию, а с 4‑го сентября он тщетно добивался оружия. Муниципалитет, избранный 16‑го сентября вместо Комитета общественной безопасности, проводил время в перебранке с префектом, Шайем—Лакуром, заносчивым неоякобинцем. 27‑го сентября вместо серьезных оборонительных мер совет уменьшил плату рабочим, нанятым для сооружения фортификаций, и назначил генерала без войск Клюзере командующим армией, которую только предстояло создать (47).
Республиканские комитеты Ле Бротто, Ла Гийотьер, Ла Круа—Рус (48) и ЦК Национальной гвардии решили уговорить магистрат и 28‑го сентября предложили ему энергичную программу обороны. Рабочие, занятые на сооружении фортификаций, во главе с Сэнем, поддержали эту инициативу демонстрацией. Они заполнили площадь Терро и старались повлиять на магистрат речами или воодушевлением. Сэнь предложил назначить революционную комиссию и, предвосхищая Клюзере, назначил его командующим Национальной гвардии. Клюзере, весьма озабоченный своим будущим, появился на балконе лишь для того, чтобы предложить свой план и посоветовать сохранять спокойствие. Однако после учреждения комиссии он больше не осмелился отнекиваться, но отправился на поиски своих войск. У двери мэр Гено и префект его арестовали. Они проникли в магистрат со стороны площади Комеди. Сэнь, запрыгнув на балкон, объявил об инциденте толпе, которая, прорвавшись в магистрат, освободила будущего генерала и в свою очередь арестовала мэра и префекта.
Вскоре на площадь Терро прибыли батальоны буржуазии. За ними появились отряды из Ла Круа—Рус и Ла Гийотьер. От одного выстрела могло случиться величайшее несчастье. Стороны вступили в переговоры. Революционная комиссия исчезла, а генерал оказался в обморочном состоянии.
Это был тревожный пролог. В нескольких городах проявились другие симптомы. Префекты даже председательствовали в Лигах и встречались друг с другом. В начале октября адмирал Канна смог выставить только 30 000 пехотинцев, из Тура же не вышло ничего, кроме декрета о проведении выборов 16‑го октября.
9‑го октября, когда Гамбетта спустился со своего воздушного шара, стартовали все патриоты. Консерваторы, начавшие было выползать из своих укромных уголков, снова уползли обратно. Пыл и энергия его первой прокламации увлекли людей. Гамбетта полностью владел Францией. Он был всемогущ.
Он располагал огромными ресурсами Франции, бесчисленным количеством людей, арсеналами Бурга, Бреста, Лориента, Рошфора, Тулона. У него были такие мастерские как в Лилле, Нанте, Бордо, Тулузе, Марселе, Лионе. Море для него было открытым. В его распоряжении было несравненно больше сил, чем их имелось в 1793 году, в котором приходилось сражаться одновременно с внутренними и внешними мятежами. Города были полны энтузиазма. Муниципальные советы проявляли активность, в сельских районах по–прежнему не было признаков сопротивления, национальные резервы сохранялись нетронутыми. Для раскаленного металла требовалась только формовка.
Дебют депутата был омрачен серьезным промахом. Он выполнил декрет Парижа, предусматривавший отсрочку выборов, которые обещали укрепление республики и боевого духа. Сам Бисмарк говорил Жюлю Фавру, что не желает созыва Ассамблеи, поскольку она выскажется за войну. Энергичные циркуляры, некоторые меры против интриганов, официальные инструкции префектам прояснили бы и успешно выявили это патриотическое усердие. Ассамблея, крепкая республиканскими устремлениями, под энергичным руководством, заседая в многонаселенном городе, стократно увеличила бы национальную энергию, выявила бы скрытые таланты, мобилизовала бы все в этой стране, кровь и золото. Она провозгласила бы Республику, а в случае принуждения к переговорам из–за поражений, спасла бы страну от падения, предотвратила бы наступление реакции. Но рекомендации Гамбетты носили формальный характер. — Выборы в Париже лишь вернут дни, подобные июньским, — говорил он. — Нам следует обойтись без Парижа, — отвечали ему мы. Все было бесполезно. К тому же, несколько префектов, неспособных влиять на окружение, предсказывали исход выборов в пользу замирения. В отсутствие энергии для борьбы с реальными проблемами, Гамбетта вообразил, что может исправить положение лукавой риторикой о собственном всемогуществе.
Внес ли он крутой политический перелом? Нет. Вся его программа состояла в том, чтобы «обеспечить порядок и свободу» (49). Кремье называл бонапартистов «заблудившимися республиканцами». Гамбетта верил или делал вид, что верит в патриотизм реакционеров. Чтобы ввести его в заблуждение достаточно было нескольких папских зуавов, презренной покорности бонапартистских генералов, лести нескольких епископов (50). Он продолжил тактику предшественников, направленную на умиротворение всех. Он пощадил даже функционеров. Он с коллегами запретил увольнение какого–либо сотрудника в департаментах финансов и народного просвещения. Военное ведомство оставалось долгое время под верховным руководством бонапартиста и тайком противилось обороне. Гамбетта сохранил в ряде префектур тех же сотрудников, которые составляли проскрибционные списки участников событий 2‑го декабря 1851 года. За исключением увольнения нескольких мировых судей и небольшого числа магистратов ничего не изменилось в составе политических кадров, весь состав нижестоящих административных инстанций остался нетронутым.
Хватало ли ему власти? Его коллеги по совету не смели даже подавать свои голоса. Префекты знали только его. Генералы вели себя в его присутствии как школьники. Нуждался ли он в кадрах? Лиги состояли из основательных людей. Мелкая буржуазия и пролетариат могли бы обеспечить его кадрами.
Гамбетта видел в них лишь препятствия, хаос, федерализм и бесцеремонно отверг делегатов от этих классов. Каждый департамент располагал группами знающих, опытных республиканцев, которым можно было доверить административные функции и часть усилий по укреплению обороны под руководством комиссаров. Гамбетта отказался иметь с ними дело почти по всем вопросам. Немногих он назначил потому, что знал, как связать их по рукам и ногам. Он облек полной властью префектов, большинство из которых были пережитками 1848 года, или коллег по Конференции Моле (51). Это были вялые, болтливые, боязливые субъекты, заботящиеся лишь о том, чтобы выговориться, а многие из них, беспокоились также о тем, чтобы свить себе гнездышка в департаменте.
Дело обороны в провинциях двинулось на двух костылях — Военном ведомстве и префектах. Правительство руководствовалось этим абсурдным планом примирения.
Предложил ли новый депутат, по крайней мере, основательную военную концепцию? «Никто в правительстве, ни генерал Трошю, ни генерал Лефло, никто не выступил с планом проведения какой–либо военной операции (52)». Обладал ли он, как минимум, проницательностью, способной компенсировать недостаток опыта? После 20-дневного пребывания в провинциях он понимал военную обстановку не лучше, чем тогда, когда был в Париже. Сдача Меца исторгла из него негодующие прокламации, но он осознавал, что это был момент для величайшего напряжения сил, не больше, чем его коллеги в магистрате.
Немцы были вынуждены использовать для осады Парижа все свои войска, за исключением трех дивизий численностью в 30 000 человек и большей части своей кавалерии. У них не оставалось никаких резервов. Три дивизии в Орлеане и Шатодане сдерживались нашими войсками по берегам Луары. Кавалерия, хотя и заполоняла значительную территорию на западе, севере и востоке страны, не могла бы выстоять против пехоты. В конце октября немецкая армия перед Парижем, имея сильные укрепления со стороны города, была весьма уязвима со стороны провинций. Появление войск численностью в 50 000 солдат, даже не имеющих опыта, заставило бы пруссаков снять блокаду.
Мольтке отнюдь не недооценивал угрозу. Он решил в случае необходимости снять блокаду, пожертвовать артиллерийским парком, формировавшимся тогда в Виллекубле, чтобы сосредоточить операции армии в провинциях, и восстановить блокаду только после победы, то есть, после прибытия армии из Меца. «Для эвакуации нами позиций все было готово. Нам нужно было только запрячь лошадей», свидетельствовал очевидец, швейцарский полковник Д’Эрлак. Официальные газеты в Берлине уже готовили общественное мнение к этому событию.
