Александр Окороков - Мемуары власовцев
Утром я повел нашего Селиванова осматривать Киев, он в первый раз, я же знал город хорошо, так как в 1916 году был в киевском Николаевском военном училище (пехотном, было такое же артиллерийское рядом, в Кадетской роще). При мне в училище приезжал Государь и потом было освящение знамени в присутствии императрицы Марии Фёдоровны и великих князей.
Город мало пострадал: Фундуклеевская, на ней бывшая Коллегия Павла Галагана, оперный театр был не повреждён и даже функционировал. Вышли на Крещатик — его нет, только кучи мусора, нет и боковых улиц в прошлом аристократического квартала — Липки, улицы Институтская, Лютеранская и так далее. Жители уверяют, что Крещатик был взорван жидами. После занятия Киева немцы приказали в Городскую управу на Крещатике снести все аппараты радио (я хорошо помню это здание — на крыше купол и на нём статуя Михаила Архангела, герб Киева и Киевской губернии — от них остался лишь кусок статуи). Уверяют, что в радиоаппаратах были бомбы с часовым механизмом. Когда начались взрывы, возник грандиозный пожар, а все насосы были советчиками вывезены, пришлось из Германии доставлять насосы и рукава и воду качать из Днепра, километра за три. Потом немцы поймали жидов, которые перерезали шланги. Так, по крайней мере, нам рассказывали тогда в Киеве.
Базары пустые, так как с левого берега Днепра жителям воспрещено переходить реку по льду, а на правом берегу много продуктов, но немцы учредили украинскую полицию, главным образом из галичан, и эти отборные мерзавцы отбирали у крестьян, едущих в город, хлеб, сало, молоко — и тут же продавали. Цены потрясающие: кило сала — 3200 рублей, мука — 4000 рублей за пуд, спички — 50 рублей коробка. Служащему в городской управе немцы платили 500 рублей в месяц и давали суп.
Немцы объявили жидов виновными в пожаре Киева и приказали всем явиться на сборный пункт. Явились с тючками — побольше тючки в одну сторону ложить (с продуктами), а в другую — тючки поменьше (с драгоценностями). Потом всех посадили на грузовики и повезли на Лукьяновку, к оврагу Бабий Яр — и всех уничтожили. Говорили, что до 80 тысяч. Как-то раз немцы в виде репрессий за что-то устроили облаву: забирали всех, у кого русская фамилия, — инженеров, врачей и вообще интеллигентных людей, а тех, у кого по документу была украинская фамилия, отпускали, это было поручено украинской полиции из галичан. Одна женщина отпросилась покормить грудного ребенка, её отпустили, но сказали, чтобы она утром возвратилась. Когда она вернулась, и её посадили со всеми вместе на грузовик и повезли на расстрел…
Пошли с Селивановым в Караваевские бани, куда когда-то водили нас, юнкеров киевского Николаевскаго военного училища, — каждому давали кулёк со сменой чистого белья и куском мыла. Баня отапливается торфом: ночью его привозят на маленьких вагонетках и сгружают прямо на улице около бани. Для военных были резервированы две кабинки, мы с Селивановым их заняли, заставив долго ожидать какого-то пожилого немецкого офицера. На улице очередь, но мы, военные, прошли без очереди. Ванные те же, что и 25 лет тому назад, только пожелтели от времени.
Пошли к Университету — то же здание, выкрашенное в красный цвет. Когда-то «передовые» студенты острили: «Почему здание Университета красного цвета? — Краснеет за своих профессоров». Перед зданием — бывший Николаевский сквер, где был памятник основателю Университета императору Николаю Первому — на его месте памятник Шевченко. Многие из этих «передовых» пошли в школы прапорщиков: в моё время их было пять: две студенческих, три обыкновенных, ещё было четыре военных училища: Константиновское, Николаевское пехотное, Николаевское артиллерийское (оба последних в Кадетской роще), и ещё Кадетский корпус и Алексеевское инженерное училище. Большинство моих одноклассников прошли эти киевские военные училища, и многие доблестно погибли в борьбе против кровавого врага Родины — коммунизма. От Университета отходит Бибиковский бульвар (ныне бульвар Шевченко). На улицах женщины скалывают лёд.
Штаб 8-й итальянской армии уезжает в Италию, и с ним остатки Альпийского корпуса, остаётся лишь 2-й корпус, расположенный в районе Екатеринослава (Днепропетровска), куда мы должны будем ехать. Как-то утром нас командировали на церемонию раздачи боевых наград. В итальянской армии существуют три степени «Военной медали» («Валоре Милитаре») — золотая, серебряная и бронзовая. Я видел альбом кавалеров золотой медали — всего несколько десятков человек, это редкая на1рада, вроде нашего ордена Святого Георгия Победоносца, больше посмертного. При нас вручали серебряные медали, одну из них получил тененте карабинеров (вроде наших жандармов), довольно несимпатичный субъект с моноклем. Медаль на синей ленте соответствует приблизительно нашему Владимиру 4-й степени с мечами. За что ему дали медаль? Вечером за ужином этот новый кавалер выставил неограниченное количество марсалы (сицилийское вино). Мы обязаны были присутствовать на обеде и ужине; какой-то молодой офицер не явился, и майор его разнёс.
Обед проходит скоро, но за ужином начальник 2-го уффичио полковник Вейль — представительный, высокого роста — развлекает нас рассказами, как он был в Москве военным атташе и сталкивался с вечно пьяными Ворошиловым и Будённым, горе-маршалами. Мы слабо разбираемся в тонкостях итальянского языка (очень красивого и гармоничного), и нам сидеть часа два кажется утомительным. Папирос нет, нам не выдают, а полагающиеся папиросы задерживаются солдатами. Тогда мы, ничтоже сумняшеся, вынимаем из кармана махорку, крутим цигарки и дымим ими, не заботясь о нежном обонянии итальянских воспитанных офицеров. Раз никто не догадывается предложить нам папиросу — пущай наслаждаются ароматом отечественного табака!..
Пошли осмотреть Княгинин монастырь на Львовской улице. Он был основан великой княгиней, матерью великого князя Николая Николаевича. По дороге спросили у какой-то женщины, и она нам объяснила, пригласив зайти вечерком к ней. Отец её имел пивоваренный завод, и, как нам рассказывал потом наш Боярунас, он, будучи гимназистом в Киеве, часто с товаршцами-гимназистами заходил на этот завод, и хозяин-немец их угощал шипучими водами. Теперь его дочь продолжает жить на заводе.
Княгинин монастырь занимает целую большую усадьбу с огромным садом. Прекрасные церкви и большие здания сохранились, только на главном храме купола реставрируются. Церковная служба как раз происходила в небольшом храме, в нём несколько прекрасных резных киотов — дар прихожан уже при немецкой власти. Монашки при советской власти работали в устроенном здесь госпитале и смогли сохранить имущество. Разговорились с монашками, которые нам рассказывали про жизнь при советской власти.
Вечером мы с Селивановым пошли на завод в гости к пригласившей нас русской немке. Застали её, её сестру и какого-то толстого немца в штатском чёрном костюме — они собирались идти в оперный театр, где выступала русская труппа. По-немецки ни я, ни Селиванов не говорили, поэтому посидели немного и сократили визит. Сестра хозяйки никогда белых русских не видела и смотрела на нас, как на пришельцев из иного мира, спросив: «Правда ли, что русские белые ели детей? И что русская эмиграция дошла до последней степени нравственного падения, влачит жалкое существование?..» Вот образец коммунистической пропаганды! Мы только посмеялись. Хорошо, что с нами не было Селиванова-«губернатора». Мы распрощались и смылись, а хозяева с немцем отправились в оперу.
24 января. Вечером адъютант капитан Фрескура повел нас на Кузнечную улицу, 14 — представиться начальнику штаба армии. Пошли я, Сельви, Константини, Фиакко и два итальянца — Полезный и Боджетто. Начальник штаба полковник Альмечи пожал нам руки и поблагодарил в нашем лице всех переводчиков за примерную службу (которую мы, «испанцы», ещё и не начинали).
Утром мы с Селивановым (нашим) пошли гулять по Киеву. Прошли мимо знаменитого Владимирского собора — он был невредим, но закрыт, так как за отсутствием отопления портилась живопись. К Андреевскому собору, построенному Растрелли, мы не ходили, так как немцы отдали его украинцам и богослужение шло на ихней «мове». Прошли к бывшему Крещатику — на углу дощечка-указатель: «Эйхгорн-штрассе». Красавец Крещатик не существовал, а на его месте и на месте боковых улиц красовались кучи щебня и мусора, и ни одного дома. Только в самом конце Крещатика, с правой стороны сохранилось два-три здания, одно из них — Исторический музей, где я прежде бывал неоднократно. Помню, что на лестнице на стене красовалась копия знаменитого письма запорожцев турецкому султану со всеми типичными выражениями, увековеченное художником И . Репиным.
Михайловский Златоверхий монастырь XII века был снесен — красные вандалы употребили немало динамита, чтобы взорвать это историческое здание. Вместо него стоял деревянный барак, церковка, в которой в деревянном гробу покоились мощи Святой Великомученицы Варвары. Полковник Болтин в Мадриде просил нас, если попадём в Киев, поклониться её мощам, что мы и сделали. Поговорили со старичком монахом, который нам дал венчики, освящённые на мощах. Вышли оттуда — перед нами большое красивое здание, этажей пять-шесть. Мы говорим, что это первое красивое здание советской постройки. Идёт навстречу какой-то гражданин, и мы его спросили, что это за здание, такое красивое? Отвечает, что это здание украинского ЦИКа. А что там делают внутри (слышно, что там стучат молотки)? «А вот видите, от крыши до земли глубокая трещина, так здание сносят, а пока снимают окна и двери…» Вот тебе и хвалёное советское строительство…
