С Смирнов - Рассказы о неизвестных героях
"Чокнулся" - это и было беглое упоминание о воздушном таране над Брестом.
Два месяца спустя Филипп Рябцев получил сообщение о гибели брата. Эту печальную весть получили также в Донбассе в семье Рябцевых, и тогда самый младший из братьев, Виктор, подал заявление в летную школу, стремясь занять место Петра в боевом строю.
Вот что писал в те дни Виктор Рябцев своему брату Филиппу: "Здравствуй, братан! Зубы сжимаются от злости, когда думаешь о том, что троих наших братьев уже нет в живых. Сволочь Гитлер протянул свою кровавую лапу к нашей стране. Он хочет отнять у нас свободу, хочет задушить нашу советскую власть, хочет потопить в крови то, за что боролись наши отцы, чем жили мы все эти двадцать четыре года. Не бывать этому! Всех Рябцевых не убьешь! Я подал заявление в летную школу, буду мстить фашистским стервятникам за Петра, за нашу Родину-мать!" Желание Виктора Рябцева было удовлетворено. Он окончил летную школу и потом сражался на фронтах Великой Отечественной войны. На его личном боевом счету было больше десяти сбитых фашистских самолетов. После войны Виктор Рябцев остался служить в авиации и летал на новейших реактивных машинах. Только недавно он вышел в отставку.
После опубликования моей статьи в "Комсомольской правде" и после того, как в январе 1958 года я выступил по Всесоюзному радио с рассказом о воздушном таране над Брестом, я получил несколько десятков писем. Мне писали родные Петра Рябцева, его друзья и боевые товарищи и просто радиослушатели и читатели, которые выражали свое восхищение подвигом летчика. Взволнованное письмо, полное и материнской боли и гордости за своего сына, прислала мне семидесятичетырехлетняя мать Петра - Ирина Игнатьевна. Она приложила к своему письму сохранившуюся у нее фотографию, которую Петр прислал ей еще в 1934 году, когда он учился в школе пилотов. На фотографии изображен молоденький курсант с еще совсем мальчишеским, открытым и смелым лицом, со значком "Ворошиловского стрелка" на груди. А на обороте этого фото я прочел уже выцветшую надпись: "Родным, папе, маме и братьям, от Петра Рябцева". И внизу короткая приписка; "Мама! Крепитесь, не горюйте!"
Очень интересное письмо я получил из города Энгельса от жены Петра Рябцева Ольги Давыдовны. Только тогда я узнал, что Петр Сергеевич Рябцев, оказывается, был женат и имел сына Валерия, которому перед войной исполнилось два года и три месяца. Жена и сын жили вместе с Петром Сергеевичем в городке летчиков близ города Кобрина Брестской области и в первый день войны вместе с семьями офицеров были эвакуированы в Башкирскую АССР. Там Ольге Давыдовне вручили извещение о гибели ее мужа. Семья Петра Рябцева получала пенсию от государства, и когда в 1957 году Валерию Рябцеву исполнилось 18 лет, он поступил в авиационное техническое училище, которое закончил несколько лет тому назад и сейчас служит в армии. Он бережно хранит газетные статьи, посвященные подвигу Петра Рябцева, и образ героя-отца навсегда остается для этого молодого человека примерам ясной и героической жизни.
С удивительной теплотой и сердечностью вспоминают о Петре Рябцеве в письмах друзья его детства и юности: 3. Кошелева, Нина Григорьева из Луганской области, инженер Иван Селиверстов из города Котовска близ Тамбова. Они пишут, что это был полный энергии, необычайно жизнерадостный юноша, хороший, веселый и преданный друг, но вместе с тем простой советский паренек, видом не выделявшийся среди своих сверстников. Об этом говорит 3. Кощелева, которая училась вместе с Рябцевым в школе на протяжении семи лет":
"Это письмо я пишу Вам не потому, что я могу сообщить о Петре Рябцеве что-нибудь такое, что выделяли бы его тогда среди нас, как будущего героя. Нет! В моих воспоминаниях это обыкновенный хороший парень, который весь до конца раскрылся только в час грозных испытаний, как это случилось со многими юношами нашей страны. Но мне теперь хорошо понятно, как незаметно могут вырастать у нас настоящие герои.
Поселок наш был очень небольшим, таким, когда знаешь по имени не только взрослых, но и всех детей. Семья Рябцевых, большая и дружная, также жила у всех на виду, и это была такая семья, о которой ничего плохого никогда не скажешь. Наши юность и детство с 1925 по 1935 год проходили в то время, когда еще каждый особенно ценил то, что ему досталось после революции. Рябцевы помнили еще свою тесную квартиру с нарами. В нашей семье - нас было пятеро детей - при аварии погиб отец, и завком взял на себя заботу о нас. Мы хорошо учились, а свободное время проводили в драмкружке. В нашем поселке был только один клуб, и я помню, что вся семья Рябцевых принимала участие в драмкружке, даже сам отец Рябцев".
С таким же уважением говорят о семье Рябцевых в своем письме, присланном в редакцию "Комсомольской правды", секретарь парторганизации завода тов. Тищенко и секретарь заводского комитета комсомола тов. Дьяченко. Они пишут, что заводской коллектив с гордостью узнал о подвиге своего воспитанника - летчика Петра Рябцева, и поднимают вопрос о том, чтобы соорудить бюст героя в заводском поселке.
Много интересного сообщают о герое его боевые соратники. "Петр Рябцев это мой друг и товарищ, - пишет бывший летчик, а сейчас инженер комбината "Тулауголь" П. Жуков. - Вместе с ним я учился в школе пилотов, и два с половиной года рядом спали, а потом служили в одной части до 22 июня 1941 года. Многие годы после войны я скорбел о его гибели и в то же время гордился его подвигом". Прежний сослуживец Рябцева подполковник запаса и пенсионер из города Сочи Герасим Давыдов пишет: "Рябцев - это человек исключительно большой энергии и силы воли, и меня не удивило, что он пошел на таран. Он и в мирной обстановке был таким же горячим, его часто приходилось сдерживать, и всегда он был честным и до конца преданным Родине". "Это было в характере Рябцева, - вторит ему другой сослуживец героя, Кирилл Кетов из города Кирова. - Он был всегда смелым, задорным и веселым летчиком, и он не мог уйти от врага, пока не расквитается с ним до конца".
Бывший командир звена 123-го истребительного авиаполка, а сейчас подполковник Зубков из города Читы пишет: "О таране лейтенанта Рябцева я узнал в тот же день, когда он совершил его, от своих летчиков. Это был смелый прием боя. Мы тогда еще обсуждали в кругу летчиков, как лучше, удобнее повторить таран Рябцева. Впоследствии летчик моего звена Силантьев выполнил таран, но погиб сам. Лейтенант Рябцев был хорошим товарищем, горячим, бесстрашным летчиком. Во время штурмовки немецкими истребителями аэродрома пдрово он, пренебрегая опасностью, произвел взлет. На высоте 30 метров он был сбит".
"Я хорошо знал Петра Рябцева, - сообщает москвич генерал-майор авиации Максим Скляров, - по совместной учебе в школе военных пилотов и по совместной службе в одном полку и в одной эскадрилье. Кроме того, мы, находясь с ним в одной дивизии, но в разных полках неподалеку от Бреста, одновременно начали отражать налеты авиации противника. По сложившимся обстоятельствам я не мог видеть момент тарана фашистского самолета Петром Рябцевым, так как я к этому времени уже получил ранение в бою. Но после тарана мы с Петей Рябцевым в тот же день встретились в городе Пружанах, поделились впечатлениями о первых боевых вылетах, и тогда он мне рассказал и о своем таране. Кстати, Петя Рябцев во время спуска на парашюте после тарана был легко ранен пулей фашистского истребителя. Он, будучи по натуре жизнерадостным и очень веселым человеком, очень долго "восхищался" этим ранением, так как фашистская пуля, пройдя касательно, срезала ему на ноге "любимую мозоль".
А вот что рассказывает бывший авиатехник 123-го истребительного полка В. Графский из города Воронежа:
"О своем таране в первый день войны Петр рассказал мне случайно, незадолго до своей гибели.
Однажды близ аэродрома пдрово мы с ним видели воздушный бой. Два "И-16" ("ишаки", как их тогда называли) атаковали двух "Ме-109". Стоящий рядом со мной Петр Сергеевич оживленно жестикулировал и кричал: "Руби гаду хвост! Хвост руби!" Я заметил ему: "Учить со стороны легче, чем самому рубить",
На это Петр Сергеевич, "глядя мне прямо в глаза, стал весело рассказывать;
"Ты знаешь, 22 июня мне удалось таранить "Ме-109". Больше выхода не было - боеприпасы все кончились. Конечно, опасность была велика, но это я потом осознал. А тогда некогда было думать о себе - был поглощен одним стремлением; скорее уничтожить врага.
Это желание так овладело мной, что я даже плохо рассчитал свой удар, и нос моей "чайки" врезался с силой в "Ме-109". Поспешил - можно было легче таранить.
Меня так тряхнуло, что я потерял горизонт, а когда очнулся, то кабину лизали языки пламени, а земля-матушка была так близко, что, опоздай я на секунду оставить кабину, парашют не спас бы меня. Но я все-таки приземлился благополучно невдалеке от догоравшего "Ме-109".
Но, конечно, самыми интересными были для меня свидетельства участников того самого боя, во время которого Петр Сергеевич Рябцев совершил свой воздушный таран, Вот, например, что написано в письме, полученном мной из Ленинграда:
