Петр Толочко - Русские летописи и летописцы X–XIII вв.
Никон Печерский был живым свидетелем этих событий и кто, как не он, мог составить о них запись или проинформировать своего печерского коллегу. Это относится и к сообщению о мятеже корсунцев, о котором он узнал при посещении Корсуня еще во время своей первой поездки в Тмутаракань. В «Житии Феодосия» имеется на этот счет интересное свидетельство. Никон и монах монастыря св. Мины «пришьдъша надъ море, ту же и разлучистися отъ себе… Боляринъ же иды къ Константину граду… Великый же Никонъ отиде въ островъ Тьмутороканьскыи и ту обрѣтѣ мѣсто что близь града».[93]
Менее убедительно выглядит утверждение А. А. Шахматова о том, что Никону принадлежат вообще все известия о Тмутаракани, хазарах, косогах, Корсуни, и что именно он дополнил ими Древнейшую летопись. Первым в ряду Никоновых дополнений А. А. Шахматов называет рассказ о единоборстве Мстислава Тмутараканского с косожским князем Редедей. Наверное, такое предание Никон мог услышать в Тмутаракани в 70-е годы XI в., но ведь это вовсе не значит, что оно не бытовало в русской среде, учитывая, что главный его герой вернулся на Русь уже в 1022 г. и что его не знали, скажем, в Киеве или Чернигове ранние коллеги Никона. Кажется более естественным предполагать включение в летопись предания о тмутараканских подвигах Мстислава в годы, близкие к его драматическому соперничеству с Ярославом, а не спустя полстолетия, когда Русь сотрясали уже другие события. Окончание рассказа — «И пришедъ Тьмутараканю, заложи церковь святыя Богородица и созда ю, яже стоить и до сего дне Тьмутаракани»,[94] — указывает как будто на личное знакомство автора с этим городом, но ничего не дает для определения его времени. Эта вставка могла появиться и под пером автора «Повести временных лет».
Нечем доказать и отнесение насчет Никона вставки в рассказе о хазарской дани полян: «Яко же и бысть, володѣють бо козары Русьскии князи и идо днешнего дне».[95] Скорее всего заключительный абзац пространной статьи повести о ранних взаимоотношениях хазар и полян, содержащий историческую параллель с Моисеем и египтянами, принадлежит летописцу Нестору. Впрочем, по смыслу он не кажется невероятным и в устах сводчика летописи конца X в.
А. А. Шахматов полагал, что определенно Никону принадлежит вставка в летописной статье «Повести временных лет» 988 г., рассказывающая о месте церкви св. Василия, а также палат Владимира и царицы Анны в Корсуни. «Крести же ся в церкви святаго Василья, и есть церкви та стоящи въ Корсунѣ градѣ, на месте посреди града, идѣже торгъ дѣють корсуняне; палата же Володимеря съ края церкве стоить и до сего дне, а царицына палата за олтаремъ».[96] Топографические определения, как казалось А. А. Шахматову, доказывают знакомство сообщившего их лица с Корсунем.[97]
Наверное, это справедливо. Но можем ли мы предположить, что такие историко-топографические подробности были хуже ведомы Анастасу Корсунянину или Добрыне, являвшимся свидетелями Владимирового пребывания в Корсуни, чем Никону, оказавшемуся там через 80 лет. И можно ли утверждать, что цитированный выше текст отсутствовал в первоначальном рассказе о корсунском походе Владимира и его крещении? Разумеется, нет. По существу, кроме слов — «и до сего дне», — в нем ничего вставочного нет. Он логически продолжает сказание о крещении Владимира и его дружины в Корсуни.
Позднейшей вставкой, несомненно, является полемическое обращение к несогласным с изложенной выше историей. «Се же не свѣдуще, глаголють, яко крестилъся есть (Владимир. — П. Т.) в Киевѣ; инии же рѣша: в Василеве, друзии же инако скажють».[98] Отнести эти слова на счет Никона нет никакой возможности. Стилистически и по смыслу они созвучны с аналогичным замечанием «несведущим», сомневавшимся в княжеском звании Кия и принадлежат автору «Повести временных лет». Он же, по-видимому, вставил выше и свою любимую ремарку «и до сего дне».
Согласно А. А. Шахматову, Никон Печерский, являвшийся чуть ли не единственным информатором и летописным фиксатором тмутараканских свидетельств, закончил свой труд в 1073 г. Казалось, после этого должны были прерваться в летописи известия о Тмутаракани, но этого не случилось. Летописная статья 1077 г. сообщает о неудачной попытке князя Бориса Вячеславича закрепиться в Чернигове и последовавшем за этим его бегстве в Тмутаракань. В 1078 г. в Тмутаракань бежит Олег Святославич. Под 1079 г. рассказывается об убийстве половцами князя тмутараканского Романа Святославича, а также о пленении хазарами Олега Святославича и его ссылке в Царьград. В Тмутаракань был посажен Всеволодом посадник Ротибор. В 1081 г. он был изгнан оттуда князьями Давидом Игоревичем и Володарем Ростиславичем, которые, в свою очередь, вынуждены были уступить Тмутаракань в 1083 г. вернувшемуся из византийской ссылки Олегу Святославичу.
Комплекс «тмутараканских» известий за 1077–1083 гг. ставит перед нами трудную проблему выбора. Мы должны или подвергнуть серьезному пересмотру вывод А. А. Шахматова и других исследователей о Никоновском летописном своде 1073 г., или же отказаться от мысли, что вся информация о Тмутаракани, Корсуни, хазарах и косогах внесена в летопись только благодаря Никону Печерскому.{4}
К творчеству Никона исследователи относят современные ему и некоторые более ранние новгородские известия. Каких-либо веских оснований для этого нет. Ведь нельзя же считать серьезным аргументом тот факт, что во время пребывания Никона в Тмутаракани туда прибыли Ростислав Владимирович, Порей, Вышата, а затем и Глеб Святославич, который некоторое время княжил в Новгороде. При тех постоянных контактах, которые имели место между Киевом и Новгородом, киевские летописцы вряд ли испытывали недостаток в информаторах. Б. А. Рыбаков полагает, что в руках Никона могла быть и так называемая «Остромирова летопись».[99]
Трудно согласиться с А. А. Шахматовым, предположившим участие Никона в написании статьи 1043 г., рассказывающей о трагическом походе Владимира Ярославича на Царьград. Ему принадлежат, в частности, вставки, сообщающие о воеводстве Вышаты, о его самоотверженном решении присоединиться к выброшенным на берег воинам, а также сообщение об их судьбе. Остальной текст читался уже в Древнейшем своде.[100]
Что же смутило А. А. Шахматова в этом рассказе? Оказывается, сообщение о двух воеводах — Вышате и Иване Творимировиче. Он увидел в этом противоречие, которое возможно устранить лишь тем, что утверждение о воеводстве Вышаты является позднейшей вставкой. В действительности здесь нет никакого противоречия. Вышата был воеводой новгородской дружины и, следовательно, Владимира, а Иван Творимирович — киевской, поэтому и назван воеводой Ярослава. Текст статьи 1043 г. небольшой, и если вычесть из него «позднейшие» вставки, то, по существу, теряется и сам рассказ об этом трагическом походе.
Как нам представляется, ничего вычитать и не следует. Рассказ цельный, записан одним автором, в котором трудно признать Никона. Против этого свидетельствует то обстоятельство, что Никон был современником Вышаты, какое-то время проживал с ним в Тмутаракани и, разумеется, мог воспользоваться свидетельством очевидца. Этого не случилось, рассказ взят из вторых рук. Информатором о походе Владимира на Царьград, по-видимому, стал сын Вышаты Ян. Об этом свидетельствует уточнение, что Вышата являлся отцом Яна: «А воеводство поручи Вышатѣ, отцю Яневу». В зените своей славы Ян Вышатич пребывал между 1089 г., когда он занимал должность киевского тысяцкого, и 1106 г., когда был воеводой великого князя Святополка Изяславича. К этому времени, видимо, и следует отнести запись его рассказа о подвигах отца. Если это так, то летописцем, сделавшим эту запись, мог быть или автор летописного свода 1093–1095 гг., или же составитель «Повести временных лет» Нестор Печерский.
По мнению Б. А. Рыбакова, составителю свода 1093–1095 гг. принадлежит также летописная статья 1071 г. о восстании на Белоозере. Она написана по рассказам Яна Вышатича, отличается своей антиязыческой направленностью. Герой рассказа Ян Вышатич сам с топором в руках вступает в схватку с язычниками и побеждает их. Своим резким обличительным тоном и стилистикой статья отличается от повести о Всеславе и киевском восстании 1068 г. В ней звучит мысль о необходимости решительной расправы над восставшими, тогда как в рассказе 1068 г. тонко проведена идея всеобщего примирения.[101]
В заключение анализа летописания, приписываемого Никону Печерскому, еще раз остановимся на проблеме его авторства. Оно вероятно, но вовсе не безусловно. Известно, что Никон подолгу отлучался из своей Печерской обители. Первый раз почти на семь лет (1062–1067 гг.) и второй — на два года (1073–1074 гг.). Летописание в эти годы в Печерском монастыре не прерывалось. Значит, во время отсутствия Никона погодные записи делал какой-то другой летописец. Совершенно бесспорно также и то, что после завершения Никоном своего свода в 1073 г., летописная печерская традиция не прервалась. Некоторые записи после 1073 г., о чем шла речь выше, содержательно как бы продолжают комплекс известий, характерных для «летописи Никона».
