Вера Бокова - Детство в царском доме. Как растили наследников русского престола
Естественно, что чувства жениха и невесты при таких политических расчетах ничего не значили. Алексей и Шарлотта крепко не любили друг друга и в равной степени тяготились своим союзом. История их совместной жизни была коротка: молодые постоянно ссорились, Алексей злился и пил, даже, как говорили, бил жену; Шарлотта злилась и страдала. Все же у них родилось двое детей. Через десять дней после вторых родов, приведших в жизнь сына Петра, двадцатиоднолетняя Шарлотта скончалась. Петр I симпатизировал невестке и, когда она умирала, дал ей слово лично позаботиться о сиротах (кроме новорожденного Петра, у Шарлотты оставалась дочь Наталья).
Слово свое царь-преобразователь сдержал. И хотя династическое будущее Петра Алексеевича-внука было в то время смутно, воспитывали его как полноценного царского ребенка.
Именно он, по-видимому, был первым царственным отпрыском, которым занимались не русские няни, а бонны-иностранки. Таких по именам известно две: сначала мадам Брианд, затем мадам Роо. После смерти последней в 1719 году новую «немку» выписывать не стали, а передали четырехлетнего Петрушу на руки дядьке Семену Афанасьевичу Маврину (впоследствии Маврин впал в немилость у светлейшего князя Меншикова и в самые первые дни по воцарении Петра II был отправлен в ссылку в Тобольск).
Серьезным учением Петра дед-император озаботился, когда мальчик был на восьмом году. В наставники был выбран домашний учитель, живший в доме А.Л.Нарышкина (племянника царя Петра), — Иван Зейкин (Зейкер), венгр по национальности. Петр отправил ему рескрипт: «Господин Зейкин! Понеже время приспело учить внука нашего, того ради, ведая ваше искусство в таком деле и добрую совесть, определяем вас к тому, которое дело начни с Богом по осени».
Зейкер занимался с великим князем до 1727 года, в основном языками — латынью, немецким и французским. Учиться маленький великий князь не любил, успехи делал скромные, зато с упоением играл в солдатиков и стрелял из игрушечных пушек, то есть обнаруживал истинно царские пристрастия к военному делу «Он один из самых прекрасных принцев, каких только можно встретить, — умиленно писал французский посол Лави. — Он обладает чрезвычайной миловидностью, необыкновенной живостью и выказывает редкую в такие молодые годы страсть к военному искусству».
В 1726 году пришедшая к власти Екатерина I назначила одиннадцатилетнего Петра — единственного отпрыска Петра I по мужской линии — своим наследником, и встал вопрос о коррективах в его воспитании. Теперь предстояло вырастить не просто «принца», но государя.
И воспитателем Петра Алексеевича был назначен один из выдающихся людей эпохи — Андрей Иванович Остерман (1687–1747). К этому времени он уже более двадцати лет жил в России и благодаря своим дарованиям, предприимчивости и трудолюбию успел сделать головокружительную карьеру. Остерман ведал русской внешней политикой, имел чины тайного советника и обер-гофмейстера, занимал посты вице-канцлера, сенатора и члена Верховного тайного совета.
Назначение воспитателем к наследнику — для Остермана это была не только важная ступенька в его карьерной лестнице, но и своего рода интеллектуальный и нравственный вызов. В век Просвещения вопрос о правильном воспитании идеального правителя занимал многие умы. Блестяще образованный Остерман хорошо знал и знаменитый трактат Лейбница «Воспитание
наследника», и книгу Фенелона «Телемак», и многие другие работы на эту тему, прекрасно представляя себе, что правитель должен быть «отцом своей страны» и своего народа, строгим, но справедливым и добродетельным законодателем. Он должен вести свой народ к благоденствию и всеобщему счастью, блюсти права и обязанности своих подданных и самому со своей стороны, быть ими чтимым и уважаемым.
С этими просветительскими идеями в голове Остерман занялся разработкой программы воспитания русского «принца». Она получила название «Княжье зеркало».
Это пособие наряду с принципиальными высказываниями о государстве и политике содержало детальные инструкции по различным дисциплинам.
Юному великому князю рекомендовалось изучать языки, а также «статскую историю», «общую политику» и военное искусство. Прочие науки — математику, космографию, знания естественные и геральдику — предполагалось преподавать так, как «к увеселению потребно». Особое внимание было уделено истории и «нынешнему всех государств состоянию». На поучительных примерах прошлого и внимательном анализе настоящей политики европейских держав Петр должен был «свое государство, оного силу, потребность и способы как в зеркале увидеть». Особенно важным казалось, чтобы отрок о «житии и делах Петра I и всех приключениях его владения довольное и подлинное известие имел».
К практическому преподаванию Остерман (сам, конечно, не учивший, но осуществлявший общее руководство) привлек ученых из новооснованной Академии
наук. Академики Я. Герман и Ж.Делиль составили для Петра Алексеевича учебник по математике. Другой академик — Готлиб Байер — пособие по античной истории от сотворения мира до падения Рима. Блестяще образованный архиепископ Новгородский Феофан Прокопович написал «Наставление в христианском законе». Учебников на русском языке тогда почти не было, и эти книги пригодились потом не только другим царевичам, но и всяким простым школярам.
Теоретическая часть была в порядке. Дело оставалось за малым — превратить теорию в практику. И вот тут все забуксовало.
Пока писались учебники и инструкции, умерла Екатерина, и Петр стал императором. И хотя опеку его до совершеннолетия осуществлял Верховный тайный совет во главе с А. Д. Меншиковым, малолетний самодержец и сам был наделен немалой властью.
Его милости и щедрости домогались толпы царедворцев; у него явились толпы ласкателей. От расположения ребенка зависели многие судьбы. Что мудреного, что скоро Петр уже позволял себе кричать на Меншикова: «Я тебя научу, что я — император и что мне надобно повиноваться!» (И научил: вскоре Меншиков сгинул в березовской ссылке.)
Составленная вице-канцлером Остерманом учебная программа не была перегружена. С понедельника по пятницу Петру Алексеевичу предстояло высидеть всего двенадцать уроков по географии, истории и арифметике. Классные занятия перемежались играми, физическими упражнениями и музыкой. Дважды в неделю — по средам и пятницам — утренние часы (с 9 до 12) должны были посвящаться присутствию на заседаниях Верховного совета, дабы приобщаться к течению государственных дел.
Сперва проект программы поступил на утверждение в Верховный тайный совет. Там сразу было замечено, что Остерман как немец и рационалист пренебрег религиозной составляющей воспитания государя и, кроме утренней молитвы, никаких предметов вероучения в программу не включил. Пришлось вносить исправления: «В дванадесятые и господские праздники и в воскресные дни приходить во Святую церковь к литургии и во время оной стоять со страхом и пение слушать со вниманием, а особливо во время чтения Апостола и Евангелия прилежно слушать и рассуждать о Законе Божьем».
Потом проект поступил на утверждение… к самому императору, а как же иначе? Тот тоже внес в расписание свои поправки: «В понедельник пополудни от двух до трех часов учиться, а потом солдат учить; пополудни вторник и четверг с собаками в поле; пополудни в среду солдат обучать; пополудни в пятницу с птицами ездить; пополудни в субботу музыкою и танцованием; пополудни в воскресенье в летний дом и тамошние огороды». То есть после обеда император учиться решительно не желал.
После внесения исправлений Его Величество изволил проект утвердить, но осуществлять его не торопился.
За все лето 1727 года Петр II лишь два раза и то на самое короткое время посетил заседания Совета. Уроки также проходили от случая к случаю, когда Остерману
лаской или хитростью удавалось заманить царя в классную комнату. К слову сказать, отношения у Остермана и Петра были очень хорошие. У вице-канцлера у самого росли двое мальцов; к царственному мальчику он очень привязался и успевал иногда пробудить лучшие черты его характера — добродушие, живость и любознательность. Петр тоже полюбил наставника и без нужды старался его не огорчать. Но Остерман с его уроками и наставлениями был так скучен! К тому же разбираться в учебной премудрости тогдашнему школяру было сложно из-за крайне невнятного слога учебников и задачников. Литераторы лишь начинали шлифовать родную речь, готовя ее к превращению в литературный язык, а пока ученику предлагалось заучивать наизусть такое, например, определение: «Что есть умножение? — Умножить два числа вместе значит дабы сыскать третие число, которое содержит в себе столько единиц из двух чисел, данных для умножения, как и другое от сих двух чисел содержит единицу…», ну и так далее.
