Кирилл Гусев - Партия эсеров: от мелкобуржуазного революционаризма к контрреволюции
Социалисты-революционеры не могли правильно определить не только роль крестьянства и пролетариата, но и роль буржуазии в революционной борьбе. С одной стороны, они были склонны преувеличивать реакционность буржуазии и на этом основании накануне первой русской революции утверждали, что эта революция не может быть буржуазной, так как опрокинет самодержавие — главный оплот буржуазии. С другой стороны, они приукрашивали буржуазию и затушевывали эксплуатацию ею наемных рабочих.
Отрицая буржуазный характер надвигавшейся революции, эсеры в то же время считали, что она не будет и социалистической, ибо в результате ее победы у власти окажется буржуазия. Они называли ее то просто «социальной революцией», то «социально-революционным переворотом», то «революцией политической (как будто может быть какая-то другая! — Авт.) и до известной степени демократической». Эти пустые фразы свидетельствовали о полном непонимании характера революции и вместе с рассуждениями о «народном социализме» служили «для обхода вопроса о том, какой класс или социальный слой везде в мире за социализм борется»121.
Даже у части членов эсеровской партии вызывали недоумение заявления о невозможности социалистической революции в сочетании с признанием социалистического характера крестьянского движения. «Одно из двух, — говорилось в «Вольном дискуссионном листке» эсеров, — или мы верим в социалистические, полусоциалистические… общинно-трудовые традиции, воззрения или стремления наших народных масс — тогда мы должны признать их готовность к социалистической революции; или не верим, и тогда мы не верим в самих себя, в самые отправные идеи своего мировоззрения»122.
Политический авантюризм эсеров нашел свое выражение в тактике индивидуального террора. Она была заимствована у «Народной воли», и признание ее главным средством революционной борьбы вытекало из неверия в силу массового движения.
Террористическую деятельность эсеры рассматривали не только как средство дезорганизации правительственного аппарата, но и как средство пропаганды и агитации, подрывающей авторитет правительства, и средство самозащиты. При этом они подчеркивали, что индивидуальный террор — отнюдь не «самодовлеющая система борьбы», которая «собственной внутренней силой неминуемо должна сломить сопротивление врага и привести его к капитуляции…». Террористические действия должны не заменить, а лишь дополнить массовую борьбу, а «партийный контроль и партийное регулирование предотвратят опасность — как бы террористская борьба не оторвалась от всей остальной революционной борьбы»123.
Однако уверения в том, что индивидуальный террор не противопоставляется работе в массах, не отражали действительного положения вещей. «У кого больше сил, — писала эсеровская газета «Революционная Россия», — больше возможности и решимости — тот пусть не успокаивается на мелкой работе, пусть ищет и отдается крупному делу — пропаганде террора в массах, подготовлению сложных… террористических предприятий»124. Таким образом, вся работа, кроме организации террористических актов, объявлялась незначительной. Что же касается контроля партии, то и тут постановка дела не соответствовала провозглашенным принципам. «Боевая организация» эсеров фактически обладала полной самостоятельностью, ее взаимоотношения с партией регулировались особым «партийным соглашением», составленным Гершуни.
Пропагандируя и защищая тактику индивидуального террора, социалисты-революционеры доказывали, что «толпа» якобы бессильна против самодержавия. Против «толпы» у него есть полиция, против революционной организации — полиция и жандармерия, а вот против отдельных «неуловимых» террористов ему не поможет никакая сила. Эта «теория неуловимости» переворачивала вверх дном весь исторический опыт революционного движения, ясно доказавший, что единственная сила революции есть массы и бороться с полицией может лишь революционная организация, которая не на словах, а на деле этими массами руководит. Этого никак не могли понять эсеры со своей субъективистской индивидуалистической идеологией.
Тактика индивидуального террора наносила прямой ущерб революционному движению, лишь отвлекая силы от мобилизации масс на решительную борьбу против самодержавия. Проповедники террора утверждали, что «каждый поединок героя» будит в массах «дух борьбы и отваги» и в конце концов в результате цепи террористических актов их «чаша весов» перевесит. Однако на деле эти поединки, вызвав скоропреходящую сенсацию, в конечном итоге приводили к апатии, к пассивному ожиданию следующего поединка.
Особо стоит сказать о так называемом аграрном терроре. Под этим термином, как разъяснялось в резолюции женевской группы социалистов-революционеров, подразумевались «насильственные действия против имущества или против личности экономических угнетателей крестьянства: потравы, порубки и захваты имущества, совершаемые миром, поджоги и другие формы повреждения имущества, убийство помещиков, вооруженные нападения и т.п.». Для осуществления «аграрного и политического террора» предлагалось создавать в деревнях боевые дружины, задача которых состояла в «расширении и обострении экономической и политической борьбы» крестьянских масс со своими «непосредственными эксплуататорами» путем организации стачек, бойкотов, отказа от уплаты налогов, аренды, а также «вооруженных массовых столкновений крестьян с полицией и войсками»125. Таким образом, практически аграрный терpop означал борьбу против помещичьего землевладения.
Однако с самого начала «аграрный террор» поддерживался далеко не всеми деятелями эсеровской партии. Одна из ее основателей, Е. А. Брешко-Брешковская, выступая за «аграрный террор», считала, что для экономии сил эсеры должны «подбивать» крестьян лишь на политические убийства. Позже специальная комиссия эсеров высказалась по вопросу об «аграрном терроре» уже полностью отрицательно, заявив, что он «не может быть принят в число тех средств борьбы, которые рекомендует партия, прежде всего потому, что не соответствует… целям организованной борьбы со всем современным строем… не может также служить целям воспитания и организации народных масс, этой важнейшей задаче современного момента». Признавались лишь выступления против охраны помещичьих усадеб, которые, однако, расценивались не как аграрный, а как политический террор126.
Группа эсеров, выступившая против «аграрного террора», мотивировала свое отрицательное отношение к нему тем, что самовольные захваты и запашки помещичьих земель якобы развивают лишь хищничество и ничего общего с «социализацией земли» не имеют. Наконец, IV Совет партии социалистов-революционеров принял специальное постановление об «аграрном терроре», в котором говорилось, что он ведет скорее к насаждению, чем к уничтожению частного землевладения, увеличивая число собственников среди крестьянства и содействуя его расколу, и грозит внести в деревню жесточайшую междоусобицу, которая отодвинет на второй план всякую систематическую борьбу, как за «социализацию земли», так и за политическое освобождение127. Практически это, конечно, был шаг, принятый в угоду правому крылу партии.
Итак, программа и тактика эсеров показывали, что на свет появилась партия, наиболее ярко выражавшая тенденции мелкобуржуазной революционности, мелкобуржуазного социализма. «…В такой стране, как ваша, — писал Ф. Энгельс в 1895 г. Г. В. Плеханову, — где современная крупная промышленность привита к первобытной крестьянской общине и одновременно представлены все промежуточные стадии цивилизации, в стране, к тому же в интеллектуальном отношении окруженной более или менее эффективной китайской стеной, которая возведена деспотизмом, не приходится удивляться возникновению самых невероятных и причудливых сочетаний идей»128. Таким сочетанием и были взгляды социалистов-революционеров.
На политическую арену Российской империи вышла партия, революционная на словах и нереволюционная по своим действительным воззрениям, революционная по резкости нападок на правительство, но неспособная найти достойный ответ на его действия и правильно оценить расстановку классовых сил129, партия мелкобуржуазного социализма, программу и тактику которой В. И. Ленин определил как «революционный авантюризм».
Глава вторая
«КАДЕТЫ С БОМБОЙ»
Обвиняя эсеров в авантюризме, В. И. Ленин отмечал, что «не следует смешивать авантюру революционного направления, внутренне-противоречивого, беспринципного, шаткого, прикрывающего бессодержательность широковещательностью и потому неизбежно обреченного на банкротство, — с авантюрой проходимцев, которые прекрасно знают, что совершают деяния уголовно-наказуемые и что грозит им обвинение в мошенстве»130. Такое определение исходило вовсе не из предвзятого мнения, что всякая мелкобуржуазная партия должна быть уже в силу этого обстоятельства контрреволюционной и враждебной пролетариату, а из путаницы воззрений в программе и беспочвенности террористической тактики.
