Михаил Хейфец - Цареубийство в 1918 году
Итак, в ночь с 16 на 17 июля семья Романовых была расстреляна. Через пять дней на на городском митинге объявил о казни царя областной военный комиссар Филипп (Исаак? Исай? Шай?) Голощекин. Екатеринбургская публика «сообщение о расстреле Романова встретила бурным выражением восторга». Еще через три дня, утром 25 июля, в город ворвались легионеры-чехи и войска эсеро-кадето-меньшевистского правительства. (Легион был сформирован еще при царе из пленных и после Брестского мира просил разрешения эвакуироваться во Францию, на помощь Антанте. Эшелоны с чешскими военнослужащими растянулись по Великой Сибирской дороге к владивостокскому порту через всю Россию. По требованию Германии Совнарком вынужден был приступить к их разоружению, чехи восстали и превратились в кристалл, вокруг которого немедленно наросли антибольшевистские армии в восточной половине империи.)
Если верить их командованию, наступление было ускорено, чтобы освободить Николая II. «Но ворвавшиеся в Екатеринбург чехословацкие и русские отряды скоро поняли, что опоздали» (Н.Росс).
Собранная этим историком информация выпукло характеризует уровень мышления и мораль множества белых офицеров. Атаку на город они повели в лоб, не озаботившись созданием подпольной группы в самом Екатеринбурге. Не нужно родиться великим мудрецом, чтоб догадаться: если красных прижмут настолько, что они не сумеют вывезти Романовых из города, пленников просто убьют. Имелась ли у белых физическая возможность для создания особой группы в тылу противника? По случайности в эти дни в Екатеринбурге находилась эвакуированная туда от немцев Академия Генерального штаба. Направленный из Петрограда подпольной организацией гвардейский капитан Малиновский сумел завербовать пятерых ее слушателей-офицеров, потом еще семерых. Поставленной ему от генерала Шульгина задачей являлся сбор информации и подготовка, по его выражению, «увоза» семьи. Малиновский наладил контакты с кем-то в охране, отправлял информацию в столицу, но ни разу не получил ответа, и ни копейки никто не отправил в помощь его группе. «Что же можно было сделать без денег? – показывал он потом Соколову. – Стали мы делать, что могли. Уделяли из своих порций сахар… Кулич испекла моя прислуга из хорошей муки, которую удалось достать… Все эти вещи дошли до назначения… Так ничего и не вышло с нашими планами, за отсутствием денег, и помощь Августейшей семье, кроме посылки кулича и сахара, ни в чем ином не выразилась.»
За два дня до падения города он с 37 коллегами ушел навстречу чехам. Между тем 38 опытных офицеров гвардии могло вполне хватить, чтобы справиться с охраной ДОНа: все ее смены, вместе взятые, насчитывали 75 человек, которых стрелять научили в процессе прохождения караульной службы в тюрьме.
Что касается темпа лобового наступления белых, то большевики успели сами эвакуироваться, семьи вывезли и архивы и расстреляли в местной тюрьме всех, кого пожелали…
Ворвавшись в город, монархисты прибежали в дом Ипатьева, побродили по опустевшим комнатам убитой и ограбленной семьи и разобрали находившиеся там мелочи на сувениры. При всем знании беспредельной жестокости красных воинов (читал же я Бабеля), не могу не заметить: в аналогичной ситуации красные заслали бы агентов для удара изнутри по тюрьме; иначе продумали бы план наступления, предварительно перерезав коммуникации отступления противника на Москву и Пермь; в случае убийства Ленина не бродили бы по месту преступления в поисках памятных о таком событии вещиц. Вышесказанное помогает понять некоторые причины победы красных, а не белых в гражданской войне.
Лишь к вечеру 25 июля поставленный комендантом караул прекратил поток «посетителей» в Ипатьевский дом.
Хотя Уралсовет еще за трое суток до падения города официально уведомил население о казни царя, но прошло несколько дней, пока, по выражению свидетеля-офицера, у его коллег не возникли «сомнения в благополучии Августейшей семьи». Некий поручик, скрывавшийся при красных в окрестностях, сообщил коменданту: возле деревни Коптяки, в урочище «Четыре брата», мужиками найдены три топаза, пряжка от пояса с гербом, пряжки от жилетов и подвязок, мелкие вещицы, а также крест, украшенный малыми бриллиантами и изумрудами, – все сильно обгоревшее.
Офицеры разыскали в городе следователя Алексея Наметкина и приказали начать расследование. (Почему Наметкина? «Он носил звание следователь по важнейшим делам, а разве это дело не важнейшее?» Между тем в российской юриспруденции термин «важнейшие дела» употреблялся со сравнительным оттенком, т е. в смысле «более важные дела» по сравнению с совсем уж простыми. Делами, так сказать, первостепенными занимался «следователь по особо важным делам».)
Наметкин объяснил, что по закону может начать дело лишь по предписанию прокурора. Прокурора поискали, не нашли и потребовали, чтобы следователь вел дело по приказу военных властей: «А то нас тут 12 человек, и мы особенно просить не станем». Он понял «толстый намек» и послушно поехал на место находки драгоценностей, за 18 километров к северу от города.
(К слову, городской прокурор за трое суток до этого дня, еще 27 июля, успел допросить первого свидетеля по делу.)
Прибыв на место, обнаружили недавние кострища и приступили к поискам следов преступления. Нашли большой бриллиант, осколки жемчугов и изумруда, куски обгорелой одежды, припахивавшие керосином… Стены ближайшего «сухого колодца» были «избиты» осколками ручной гранаты. Следователь, как пожаловались офицеры его преемнику, вовсе не искал ничего, а лишь «что-то писал в книжечку» (неужели они искренно не понимали, что все найденное полагается неукоснительно заносить в протокол?)
Раздосадованные, они потом сами, уже без него, приступили к к допросам окрестных крестьян. Без успеха.
Алексей же Наметкин, вернувшись в город, поехал к прокурору за предписанием начать дело. Он-то понимал, каким непростым оно будет, какие обширные полномочия понадобятся. Назавтра изъял все собранные вещественные доказательства из военной комендатуры, еще через день допросил первую свидетельницу – крестьянку, давшую описание грузовика с трупами и лиц, ехавших в нем, потом допросил еще двух свидетелей из Коптяков. Пять дней осматривалось и описывалось место убийства – Дом особого назначения. Там Наметкин выявил первые фамилии лиц, предположительно участвовавших в преступлении. На обоях обнаружил надпись: «Комендант дома особо важного А. Авдеев» и рядом химическим карандашом: «Шура». На внешней стене уборной надпись «Сидоров», на стене в комендантской комнате список номеров телефонов: «военный комиссар Анучин», «председатель Чудскаев», «комиссар Жилинский», адрес квартиры комиссара Голощекина, рецепт, выписанный на фамилию «Мошкин», адрес на конверте: «Дом особого назначения, и д. коменданта т. Никулину» и т д.
Все действия Наметкина, обозначенные в протоколах (одно описание места преступления, сделанное им, занимает в сборнике Н. Росса 15 книжных страниц), перечислены мною умышленно: допрошено трое свидетелей, осмотрены и описаны предполагаемое место совершения преступления и предполагаемое место уничтожения трупов, выявлены фамилии лиц, включенных потом в перечень разыскиваемых преступников или свидетелей. Заняли эти действия ровно неделю:
«Настоящим уведомляю Вас, что в заседании общего собрания от 25 июля (7 августа н. ст) с г. постановлено производство предварительного следствия по делу об убийстве бывшего Государя императора Николая II возложить на члена суда И. А. Сергеева, освободив вас от производства по настоящему делу.
И.д. председателя суда (подпись неразборчива).
Сдал на 26 пронумерованных полулистах.
И. о. следователя Наметкин.»
Что произошло?
Вот как описывает ситуацию Бруцкус: «Справедливость, разум и закон предписывают следователю собрать достоверный фактический материал и, основываясь на нем, восстановить картину преступления. Обратный образ действий, т е. указание желательных, но ничем еще не уличенных преступников с заданием группировать и подготовить материал против заранее определенных лиц… с незапамятных времен известен тайным судилищам. Пользуются им и теперь в деспотиях, действующих голым насилием. Какой же метод был использован правительством Колчака в лице Дитерихса?.. Через неделю, 7 августа, ведение следствия было отнято у Наметкина… О причинах столь резкой меры Дитерихс наивно проговаривается: Наметкин не хотел вести следствие в национальном духе, он настаивал на том, что намерен подчиняться требованиям закона. Что значит – в национальном духе? Объяснение этим словам можно найти в первых же страницах книги Дитерихса… требование русского национального духа, – продолжает Бруцкус, – состояло в том, чтобы в убийстве были обвинены евреи, и генерал Дитерихс, не считаясь ни с какими фактами, во вступительных словах своей книги прямолинейно заявляет: «Русский народ участия в этом убийстве не принимал». Дополнительно генерал разъясняет, что евреи руководствовались намерением уничтожить православную церковь – не христианство, а именно православие, о котором особо печется генерал с такой православной фамилией… В таких идеях обязывался вести дело следователь. Наметкин, ссылавшийся на закон, должен был уйти.»
