Казимир Валишевский - Смутное время

Обстоятельства дела, представленные таким образом в протоколах следствия или в добавочных показаниях, кажутся несовместимыми, так как сами свидетели подозрительны. Григорий и Андрей Нагие, признанные в качестве свидетелей-очевидцев, прибыли на место происшествия, только уже услыхав набат. Пономарь «Огурец», который ударил первый в набат, и которого легенда потом сделала зрителем происшествии с высоты колокольни, в действительности находился дома, когда произошло смятение; даже нога его не была на дворе дворца, и он не видал царицы. Звонить он стал, повинуясь какому-то приказанию, но следователям не удалось выяснить, от кого исходило это приказание. Иные из собранных ими показаний обличают явную ложь. Таков рассказ некоторых горожан: переправляясь через Волгу на призыв набата, они будто бы видали, как убивали Битяговских; спросив затем убийц, из-за чего идет эта резня, они получили такой ответ: царевич зарезался, играя ножом. Очевидно, убийцы не могли так оправдывать свои жертвы в то самое время, когда избивали их.

Однако – иначе мы должны будем отказаться от всякой исторической критики – некоторый свет проливается на это темное, запутанное событие. Существует два возможных предположения, и второе из них почти что достоверно: во-первых, царевич был подвержен эпилептическим припадкам, и во-вторых – 15 мая 1591 года он стал жертвой или несчастного случая, или преступления. В остальном мы остаемся в области догадок; между ними, однако, я замечаю одну, по-видимому, логически вытекающую из всех известных обстоятельств, отчасти достоверных, отчасти вероятных; она невольно приходит на ум; вместе с тем в ней нет тех поразительных несообразностей, которые лишают силы все остальные гипотезы, какие можно было бы противопоставить ей. Я не колеблюсь ее высказать – 15 мая 1591 года царевич Дмитрий не умер. Он не погиб от поразившего его удара, и его жизнь даже на миг не была в опасности.

Допустите противоположную, преобладавшую до этого времени гипотезу и попытайтесь восстановить событие, как оно описано свидетелями при следствии. Можете ли вы представить себе царицу Марию в том положении и с теми движениями, которые они ей придавали на следствии? Представите ли вы себе ее отдавшеюся только чувству гнева и ненависти, только стремление ударить в свою очередь или донести на предполагаемых виновников покушения? Неужели врожденное чувство не побудило ее помочь ребенку – своему детищу, – ведь он пока жив еще и требует ее забот!

Я взываю ко всем матерям!

Но вот еще: в то время как несчастное, покинутое всеми существо долго бьется на руках служанки в предсмертных схватках и судорогах, рядом с матерью, каких не бывает, каких никогда не бывало ни в Московии, ни вообще на свете, можете ли вы представить себе всех тех, кого несчастный случай или покушение на жизнь собрало к месту действия: слуг, родственников, горожан, крестьян, безучастно не обращающими внимания на продолжительные предсмертные муки царевича, подражающими его матери-извергу и занятыми только местью?

Это невозможно! Ни в какое время, ни в какой стране это не могло так происходить!

Впрочем, вот еще другие указания, поддерживающие то же доказательство. Следователи виновниками смерти Битяговского и других людей, убитых рядом с ним, считали Нагих и взбунтованных ими граждан Углича, вследствие чего семья царицы и весь город Углич подверглись ужасному и беспощадному возмездию. Царицу принудили принять монашество в глухом Никольском монастыре около Череповца на Виксе. Отправленные в Москву, Нагие покинули темницы и застенки, где их пытали, лишь для того чтобы быть сосланными в разные отдаленные места. Двести обывателей города Углича погибли в пытках, другим отрезали языки, и наконец большинство, почти все население, было приговорено к ссылке. Пока в далеком Пелыме собирались осужденные, самый колокол церкви Спаса, включенный в огульную опалу, был отправлен в Тобольск.

За что такая суровость? Чем виноват этот колокол, ударивший в набат по воле неизвестной руки? Торжественный ли звон, или тревожный – обязанность колокола, и он исполнил ее; ведь ребенок, царевич, был смертельно ранен, – кругом его раздавались крики и зловещий ропот! А сами убийцы Битяговского и соучастников его? Неужели не нашлось, по меньшей мере, обстоятельств, смягчающих виновность, и притом таких, что судьи, каковы бы они ни были, в такой стране, как тогдашняя Русь, должны были, казалось, принять их во внимание. Сбежавшись на звуки набата, эти люди увидели зарезанного, плавающего в своей крови ребенка, и какого ребенка! родного брата своего царя; они услыхали мать – вдову наиболее чтимого в народе из государей – она призывала ко мщению! И в самом деле, разве нельзя их было извинить? ведь, нанося удары, они желали со своей стороны проявить верность и преданность подданных. Неужели в стране самодержавия, в стране, твердо установившейся искони преданности единодержавию и непомерного подобострастия к своему государю и его окружающим, такой поступок мог быть так жестоко наказан? Не напрашивается ли убеждение, что это возмездие было возбуждено другими причинами, которые надо отгадать?

Еще указание. В 1606 году, полагая, что царевич скончался и был погребен в Угличе в церкви Преображения Господня, вырыли его тело. Два свидетеля – русский Тимофеев, автор упомянутой летописи, и голландец Исаак Масса, мемуары которого оказываются одним из наиболее ценных памятников для истории той эпохи, – говорят, что ребенок в одной рук держал вышитый платок, а в другой горсть орешков. Явное дало, присутствие таких предметов в гробу может быть объяснено только заботами хоронивших: предать тело вечному покою в том самом вид, в каком его застигла смерть. Но тогда этот ребенок, обе руки которого были заняты, не играл в тычку! Он не поразил себя ножом и, вероятно, даже не был убит таким способом; ведь, конечно, к другим памяткам присоединили бы тогда и орудие его смерти. Присутствие в руке ребенка самих орешков исключает, кажется, возможность и покушения на жизнь и несчастного случая в такое время и при предполагаемых обстоятельствах. Царевич возвращался от обедни; где, на каком чудесном дереве он мог сорвать в мае месяц эти предательские орешки? Если предположить несчастный случай, я становлюсь в тупик перед той невероятностью, будто бы в руках ребенка, страдавшего падучей, оставили нож, – острое орудие, достаточное для причинения смертельной раны; если предположить покушение на его жизнь, невероятно время дня, избранное убийцами.

Какой же из всего этого вывод и заключение?

Я считаю допустимым лишь один исход: труп, отрытый в июне 1606 года, не был телом Дмитрия.

Официальные сообщения о событии натыкаются, таким образом, на целый ряд невероятностей и невозможностей, и лишь это кажется возможным при логически доказанной несогласимости легенды с историей.

Участие Годунова в преступном покушении на жизнь царевича и даже самое предположение о преступления в событии 15 мая 1591 года должны быть решительно отвергнуты. Ничто не подтверждает, а все, напротив, согласно опровергает те обвинения, какие возводились на Бориса по этому поводу. Обвинения эти основаны лишь на рассказах, созданных воображением, и главный из них («Иное сказание») явно был внушен или переработан политическими противниками шурина царя Феодора; Борис жаждал любви народной, и потому он не посмел бы так сурово наказать людей, которые провинились лишь тем, что самовольно расправились с убийцами, даже – тем более! – если эти убийцы были наняты им самим.

Мамка не досмотрела за ребенком, и царевич, подверженный припадкам эпилепсии, играя с детьми, поранил себя. Рана оказалась неопасной, нож был просто игрушкой, и ребенок не мог им пронзить себе горло, тем более что он, по тогдашнему обычаю, носил на шее широкое ожерелье, вышитое жемчугом и драгоценными камнями. Только припадок эпилепсии – причина происшествия – представлял некоторую опасность, но, следуя за другими недавними припадками, он не возбуждал особенной тревоги. Прибежав на крик кормилицы, мать излила тем не менее всю свою злобу на нерадивую мамку и, не владея собой, бросилась ее бить; между тем опытная кормилица занималась раненым больным, понимая, конечно, какого ухода он требовал. Волохова заголосила под ударами полена, наносимыми сильной рукой, и сын ее Осип вступился за мать. Происходит ссора и жестокая перебранка. Этот юноша принадлежал к шайке Битяговских, с которыми у царицы были постоянные нелады, и в своем гневе она могла указать на него и Битяговских как на виновников происшествия. Причиной роковой и сугубой ошибки могло послужить и созвучие слов «бить» и «убить», их легко можно спутать, а тем более перепуганным людям. Случается, что и в наше время «побитый» слывет за «убитого». Набат привел в смятение весь город, во двор дворца сбежались спросонок люди, появился и пьяный Михаил Нагой – заклятый враг Битяговских; легко себе представить, каковы будут последствия: смятение, резня, смерть царских приставов.