Соломон Волков - История культуры Санкт-Петербурга
Самолюбивая Екатерина хотела быть популярной не только в России, но и в Европе. Вскоре после вступления на престол она обратилась к Дени Дидро и другим philosophies с предложением перенести печатанье их знаменитой Grande Encyclopédie в Петербург. Объявив, что Россия вступила в новую эру и является теперь супердержавой, Екатерина была готова на все, чтобы это доказать. И, в частности, ничего (по собственному признанию) не понимая в живописи, Екатерина положила начало галерее Эрмитаж, одной из величайших живописных коллекций мира.
Одна за другой потекли в Петербург закупленные на парижских аукционах картины Рафаэля, Джорджоне, Тициана, Тинторетто, Рубенса. («Возвращение блудного сына» Рембрандта, один из его шедевров, был приобретен за шесть с небольшим тысяч ливров, – дешевле, чем Тенирс, и втрое дешевле, чем Мурильо.) Из собрания сэра Роберта Уолпола Екатерина отобрала сразу 15 картин Ван Дейка.
Об этих закупках и о других смелых и щедрых жестах новой императрицы много говорили в Европе. В Петербург по приглашению Екатерины потянулись первые путешественники, в основном французы, чтобы, под взглядом пристальных серых глаз императрицы ознакомившись с городом, возвестить затем цивилизованному миру о том, что Россия действительно имеет право именоваться европейской державой. Вслед за Вольтером (в отличие от Дидро, так и не доехавшим до Петербурга, но зато сочинившим за обильную мзду «Histoire de l’Empire de Russie sous Pierre le Grand»[5]) они называли Екатерину Северной Семирамидой, а Петербург – Северной Пальмирой.
Одним из самых мудрых культурных решений Екатерины было приглашение – по совету того же Дидро – парижскому скульптору Этьенну Фальконе прибыть в Петербург для возведения там огромного конного монумента Петру I. В 1766 году 50-летний Фальконе со своей 17-летней ученицей Мари Анн Колло и 25 чемоданами багажа прибыл в русскую столицу, где и провел последующие 12 лет – весьма для него бурных (о чем свидетельствует сохранившаяся обширная переписка – в том же городе! – между Фальконе и Екатериной: скульптор по всякому поводу жалуется, негодует, возмущается; императрица пытается его урезонить и успокоить).
Нервный, вспыльчивый Фальконе судорожно искал единственно правильное решение для монумента. Дидро из Парижа советовал ему окружить конную статую Петра, в духе эпохи, символическими фигурами Варварства (покрытого дикой шкурой и кидающего на императора свирепый взгляд), Любви Народа (простирающей к Петру руки) и Нации (распростертой на земле и наслаждающейся покоем).
Раздраженный Фальконе отвечал философу из Петербурга: «Памятник будет выполнен просто. Варварства, Любви Народа и символа Нации в нем не будет». Его модель всадника, стремительным рывком взлетевшего на скалу с простертой вперед правой рукой, «повелевающей и покровительствующей» (слова того же Дидро), была одобрена самой Екатериной.
Петербуржцы толпами посещали мастерскую Фальконе. Привыкший к темпераментным реакциям парижан, скульптор не мог понять, почему русские, сосредоточенно осмотрев статую, уходят, не сказав ни слова. Вероятно, это молчаливое внимание – признак неодобрения?
Фальконе успокоился лишь после того, как старожилы-иностранцы объяснили: сдержанность – это отличительная черта столичной публики. В городе, лишь недавно отметившем свое 50-летие, уже сформировался специфический характер коренного жителя: «застегнутого на все пуговицы», несентиментального, склонного к иронии. (Эти черты петербуржской личности сохранились и по сей день.)
Мучительные поиски, победы и неудачи Фальконе продолжались. Скульптору долго не удавалась увенчанная лавровым венком голова всадника – портрет Петра. В конце концов голова была вылеплена юной Мари Колло, и, как рассказывают, всего за одну ночь. Портрет Петра работы, как утверждают, лучшей скульпторши эпохи вышел, по всеобщему признанию, необычайно похожим: лицо сравнительно небольшое, но широкое, с обвисшими щеками, чуть заостренным носом и резко очерченным волевым подбородком; вскинутые брови оттеняют фанатичность взгляда выпуклых бешеных глаз. Петр как бы вперился в пространство и в то же время гневно косится на зрителя (особенность, впоследствии отмеченная Пушкиным).
Каждая деталь монумента вызывала взрыв споров и мучительные сомнения и у скульптора, и у его заказчиков. Как одеть всадника? Каким должен быть конь? Особо обсуждалась идея Фальконе бросить под копыта коня змею, как аллегорию зла и зависти.
Екатерина, от которой зависело решение, была уклончива: «Аллегорическая змея мне ни нравится, ни не нравится…» Вопрос был решен только после льстивого письма Фальконе Екатерине: всякий великий человек – и Петр, и, конечно, сама императрица Екатерина – мужественно преодолевал зависть неблагодарных современников, – доказывал скульптор; без попранной зависти-змеи поэтому никак не обойтись. Екатерина, чувствительная ко всякому комплиментарному сравнению с Петром, согласилась: «Есть старинная песня, в которой говорится: если надо, так надо. Вот мой ответ касательно змеи».
Четыре года искали место для монумента. Но наиболее драматическими оказались поиски и последующая доставка в Петербург огромной гранитной глыбы для постамента. Над перевозкой обнаруженного в 12 милях от столицы, даже после предварительной обработки весившего более полутора тысяч тонн цельного камня, напряженно трудились тысячи людей. Все это неслыханное по сложности предприятие продолжалось более трех лет. Придворный поэт Василий Рубан воспел его в стихах, типичных для эпохи:
Колосс Родосский, свой смири кичливый вид,И Нильских здания высоких Пирамид,Престаньте более считаться чудесами!Вы смертных бренными соделаны руками.Нерукотворная здесь Росская гора,Вняв гласу Божию из уст Екатерины,Прешла во град Петров чрез Невские пучиныИ пала под стопы Великого Петра!
7 августа 1782 года, к столетию со дня вступления на престол Петра Великого и через 16 лет после того, как Фальконе приступил к работе, наконец-то состоялось открытие монумента. Сам Фальконе этого дня не дождался: рассорившийся с Екатериной и вдобавок обвиненный в растрате, он уехал в Париж. Его последней идеей был текст лаконичной надписи, которую предполагалось выбить на подножии статуи: «Петру Первому воздвигла Екатерина Вторая».
Усмехнувшись, Екатерина отредактировала эту надпись так: «Петру Первому Екатерина Вторая». Сама писательница, Екатерина удалением всего одного слова достигла блистательного результата. В варианте Фальконе акцент был на слове «воздвигла», обращавшем внимание прежде всего на памятник. Екатерина сблизила цифровую последовательность «Первому» – «Вторая», подчеркнув (и легитимизировав) свою сомнительную преемственность по отношению к величайшему русскому монарху.
К Сенатской площади на берегу Невы стеклись толпы петербуржцев разных сословий – от аристократов до крестьян. Монумент был закрыт специальными полотняными ширмами, которые раскрылись, когда появилась Екатерина; раздалась пушечная пальба, и заиграла военная музыка. Гвардейские полки прошли мимо памятника с преклоненными знаменами.
По случаю торжества Екатерина объявила амнистию преступникам и должникам, сидевшим в тюрьмах. Во время специальной литургии у гробницы Петра в Петропавловском соборе митрополит, ударив по гробнице посохом, воскликнул: «Восстань же теперь, великий монарх, и воззри на любезное изобретение твое: оно не истлело в времени и слава его не помрачилася!» Этот призыв к Петру был произнесен с такой страстью и пафосом, что наследник престола, маленький Павел, испугался, что «дедушка встанет из гроба». А стоявший рядом вельможа тихо заметил своим соседям: «Чего он его зовет? Как встанет, всем нам достанется!» (Пример типично петербургской иронии.)
Хотя почти все понимали и признавали высокие достоинства монумента, вряд ли первым зрителям было ясно, что перед ними одно из величайших произведений скульптуры XVIII века. И уж конечно, обходя статую конного Петра и по мере движения открывая все новые и новые аспекты его изображения – мудрый и решительный законодатель, бесстрашный полководец, непреклонный, не терпящий препон монарх, – толпа не догадывалась, что перед ней главнейший, вечный, навсегда самый популярный символ их города.
Сенатская площадь оказалась для памятника чрезвычайно подходящим местом – и потому, что здесь были учрежденный Петром Сенат, а неподалеку Адмиралтейство, и потому, что монумент оказался в центре самой оживленной городской магистрали. Вокруг него всегда толпился народ. Сюда же в 1825 году явились восставшие гвардейские полки, пытавшиеся не допустить восшествия на престол императора Николая I.
Революционеров разогнали артиллерийской картечью. «В промежутках между выстрелами можно было слышать, как лилась кровь струями по мостовой, растопляя снег, потом сама, алея, замерзала», – вспоминал впоследствии один из них. К вечеру того же дня сотни трупов были убраны, а кровь засыпана чистым снегом. Но с облика Петербурга эта кровь не стерлась никогда.
