Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914
Вдобавок ко всему Джозеф Чемберлен наделал шума тарифной реформой. Начав кампанию протекционизма, он столкнул свою партию с фундаментальной британской приверженностью к laissez-faire [129], пробудил неприятные воспоминания о ненавистных «хлебных законах» и опасения роста цен на продукты питания, подарил своей партии еще одну потенциальную проблему под лозунгом «Свободу еде!», обострив отношения между старыми и новыми консерваторами, между земельными и денежными магнатами. Фабриканты и бизнесмены, представители, по определению Уэллса, «коммерческого империализма», со всей энергией и рвением поддержали протекционизм. Чемберлен, сам и бизнесмен и империалист, видел в протекционизме средство сплачивания метрополии и ее компонентов в единую имперскую тарифную систему, которая бы стимулировала развитие торговли в рамках империи и рост благосостояния дома, укрепляла внутренние имперские связи, позволяла наращивать доходы для социальных нужд и давала ему возможность завоевать лавры национального героя. Среди членов кабинета он выделялся теми же качествами, которыми Германия отличалась от других стран: динамизмом, амбициями, осознанием своей силы и способностей, склонностью и мысленной готовностью к тому, чтобы занять лидирующее место и оттеснить соперника. Тарифная реформа ублаготворяла его тщеславие. Но она погубила кабинет. Чемберлен сам ушел в отставку, чтобы объяснять смысл своей кампании в стране. Подали в отставку пятеро ведущих фритрейдеров, включая герцога Девонширского и канцлера казначейства. Энергичный новый член парламента Уинстон Черчилль, встав под знамена свободной торговли, перешел в стан либералов под оглушительные крики тори «Крыса!»8 Развернулись нескончаемые дебаты о преференциальных пошлинах, поощрительных премиях, демпинге и других загадочных фискальных категориях. Публика, едва понимая, что происходит, занимала ту или иную позицию, лиги «за свободную еду» перемешивались с лигами, выступавшими против школьных налогов, и британская общественность становилась такой же сварливой, как и французская.
Как премьер-министр, господин Бальфур, по-прежнему все еще и любезный, и общительный, и не признающий политических догм, не желал занять твердую позицию: с одной стороны, он не видел для этого убедительных оснований, а с другой – верил в эффективность стратегии лавирования между крайностями для сохранения единства партии и своего правительства во власти. Он не усматривал особой пользы в доктринерской приверженности принципам свободной торговли и даже отмечал определенные преимущества, которые может принести британской промышленности избирательная программа тарифов 9, но не собирался поддерживать проект Чемберлена целиком. Твердо Бальфур верил только в то, что сохранение лидерства и руководства консервативной партии в делах Англии важнее проблем свободной торговли и протекционизма. Его коллеги ссорились, министры подавали в отставку, в партии появились отступники, а он уходил от трудных проблем и хладнокровно говорил в палате общин: я буду плохо исполнять свои обязанности, «исповедуя сложившиеся убеждения там, где не существует сложившихся убеждений». Он наделял проблемы такими философскими сомнениями, а своим сомнениям придавал столь впечатляющую значимость, что ставил в тупик и обезоруживал обе спорящие стороны. Когда его попросили объяснить свое отношение к фритрейдерам и протекционистам в собственной партии, Бальфур «одарил палату общин блистательной демонстрацией пренебрежительно-добродушного шутейства». Обладая исключительной парламентской сноровкой, он ловко выводил свое правительство из затруднительных ситуаций на сессиях более двух лет, находя в этом и удовольствие, и способ развлечения. Однако спектакли не устраивали приверженцев партии. Им был нужен лидер, а он, как заметил Гарри Каст, «играл в бирюльки»10.
Но цели, которые ставил перед собой Бальфур, были серьезные. Он хотел удержать за собой пост для консолидации Антанты и усиления роли комитета имперской обороны, в чем особая нужда возникла после Танжерского кризиса 1905 года. Премьер распорядился перевооружить артиллерию на основе нового скорострельного орудия, 18-фунтовой пушки, и решительно настроился на то, чтобы оставаться при должности до тех пор 11, «пока наши расходные статьи не станут столь обязательными, что их не сможет отменить ни одно либеральное правительство». Неугомонный Чемберлен продолжал свою кампанию протекционизма. «Ходить по тонкому льду» – задача сложная, тем более сложная, когда видишь, как нарастают нетерпение в собственной партии и жажда оппозиции завладеть властью.
Все трудности затмевала одна большая «социальная проблема». Расследования и соответствующие доклады, разом появившиеся после 1900 года, предоставляли ужасающие факты о последствиях вопиющего неравенства в распределении материальных благ. Стоит лишь упомянуть повествование Б. С. Раунтри «Бедность: исследование городской жизни» (1901 год), последний том сочинения Чарльза Бута «Жизнь и труд обитателей Лондона» (1903 год), книгу Л. Чиоззы Мани «Богатство и бедность» (1905 год), доклады королевской комиссии по труду, обследования Фабианского общества нищеты, смертности и душевнобольных. Все эти материалы свидетельствовали об одном: в самой богатой стране мира треть населения жила «в условиях хронической бедности и не имела возможности удовлетворить самые примитивные потребности животного существования»12. Чиозза Мани на фактах доказал, что экономическое неравенство особенно велико именно в Англии. Если во Франции примерно с таким же населением было вдвое больше малых поместий стоимостью от 500 до 10 000 фунтов стерлингов, чем в Англии, то в Соединенном Королевстве было втрое больше поместий стоимостью свыше 50 000 фунтов стерлингов и в четыре раза больше поместий стоимостью свыше 250 000 фунтов стерлингов.
Исследования основывались только на фактах: условия для сна и отдыха, интимной жизни, диета, санитария, даже качество воздушной среды не соответствовали базовым человеческим потребностям. Профессор Хаксли подсчитал, что для нормальной жизнедеятельности человеку необходимо 800 кубических футов воздуха [130]. Даже в работном доме имелось 300. В трущобах люди ютились по три человека в спальнях размером 700 кубических футов или по восемь-девять человек с детьми в пространстве, измерявшемся 1200 кубическими футами. В комнатах кишели паразиты, лист бумаги на полу служил самодельным туалетом для испражнений; рыба по воскресеньям была единственным источником протеина для семьи из восьми человек – каждая порция измерялась двумя с половиной унциями. Дети выглядели чахлыми и бледными, с гнилыми зубами. Если кто-то из них посещал школу, то смиренно сидел за партами или спал. Плодами бедности были неграмотность, апатия и болезни. В трущобах человек погибал как личность. Во многих деревнях положение было не лучше. В деревенском доме Оксфордшира семья из восьми человек имела в своем распоряжении только две кровати и два тонких одеяла на всех. В доме Йоркшира супруг, супруга и пятеро дочерей вынуждены были умещаться на двух кроватях и спать на чердачном полу. В Сомерсете мать с тремя детьми спала в одной комнате, и ее же пятеро детей разного пола в возрасте до девятнадцати лет – спали в другой.
Условия жизни неквалифицированных рабочих ничем не отличались от существования в трущобах. На химическом заводе Шофилда в Глазго рабочие в 1897 году, когда отмечался бриллиантовый юбилей королевы, получали 3 или 4 пенса за час каторжного труда, работая двенадцать часов в день семь дней в неделю посреди ядовитых испарений без перерыва даже на обед 13. Они ели, стоя у горнов, а если не выходили на работу в воскресенье, то на следующий день их штрафовали, лишая дневного заработка. Лорд Оувертун, владелец завода, филантроп, ежегодно выделявший на благотворительность 10 000 фунтов стерлингов, был видным членом обществ соблюдения воскресенья и воскресного отдыха. В других отраслях промышленности рабочего могли подвергнуть аресту за самовольную отлучку. Если же он обращался за разрешением не выйти на работу, то ему могли отказать. Если все-таки он осмеливался остаться дома, то его на целый день отправляли в кутузку 14. В лучшем положении были квалифицированные рабочие, объединенные в Англии в цеховые профсоюзы, старейшие в Европе. Они составляли примерно пятую часть всех взрослых мужчин-рабочих, самый высокий процент по сравнению с другими странами, имели собственную систему социального и пенсионного страхования, поддерживаемую солидными фондами, и покупали продукты и товары по низким ценам в своих кооперативах. Тем не менее и они были беззащитны перед крупным капиталом, и угроза безработицы постоянно висела над ними дамокловым мечом.
