Сесили Вероника Веджвуд - Тридцатилетняя война
Агрессивность национального самосознания немцев после войны сохранилась в неизменном виде. Они не признавали французскую культуру с первых же дней ее появления на германской земле, и не из-за французской интервенции и поражения императора. Побежденные австрийцы приняли ее сразу же и с удовольствием пользовались ее шедеврами. Более или менее благожелательно отнеслись к ней жители севера и запада страны. Князья не позволили им иметь свое мнение, и писатели-сатирики понапрасну точили свои перья. Филандер фон Зиттевальд[1539] тщетно обрушивался на молодое поколение, которое хотело, чтобы все было «a la mode», и называло старые времена «altfrankisch»[1540], подобно тому как мы приклеили к определенному периоду в нашей истории ярлык «викторианского»[1541].
Что касается поглощения германской культуры иноземной, то война здесь ни при чем. Мода на Францию охватила весь мир: и Англию, и Италию, и Соединенные провинции, и даже Швецию с Данией.
4
Политические последствия войны были более значительными, нежели социальные и экономические. Границы империи совершенно изменились. Признание независимости Швейцарии и Соединенных провинций лишь подтвердило уже существующее де-факто положение. Эльзас и Задняя Померания[1542], формально еще остававшиеся частью империи, фактически переходили под контроль иностранных держав, и их отторжение, по крайней мере Эльзаса, было делом времени. Устья четырех рек оказывались теперь на чужой территории: дельтой Рейна владели испанцы и голландцы, дельтой Эльбы распоряжались датчане, Одера — шведы, Вислы — поляки. Ситуация с Эльбой и Вислой вернулась к состоянию на 1618 год, но фактическое обладание агрессивной Голландией выходами из Рейна[1543] и захват Одера шведами должны были неминуемо отразиться на торговых интересах Германии и ее национальной гордости.
Сложнее связать с войной политические изменения в самой империи. Причины, породившие конфликт, приобрели новый характер, а некоторые из них исчезли. Трансформация отношений между церковью и государством уже происходила в 1618 году и вполне могла завершиться без кровопролития. Официально не признанный кальвинизм до войны исповедовало больше людей, чем после нее. Борьбу против абсолютизма в Германии с самого начала загубили привилегированные классы. Хотя в 1618 году и не могло быть уверенности в том, что князья одержат победу над императором, она была все же вероятна.
Война ускорила процесс превращения князей в единственных властителей, кому подданные реально могут адресовать свои тревоги. Она подтвердила необходимость в сильной власти для выживания нации, деспотизм оказался более действенным, чем самоуправление, бюрократия эффективнее обеспечивает стабильность, нежели система свободного выбора.
Империя стала лишь географическим понятием. Фердинанд III забаррикадировался в отцовском территориально-политическом образовании под названием «Австрия». Его теперь можно было величать королем-императором Австрии и ее ближайших провинций, он уже исполнял эту роль в Мюнстере и будет играть ее и впоследствии. Подтвердив право князей на заключение иностранных альянсов, мирный конгресс завершил процесс дезинтеграции империи как единого государства. Из ее развалин поднялись Австрия, Бавария, Саксония и Бранденбург, будущая Пруссия.
Ослабив Австрию, Франция распахнула двери перед новой могущественной силой в Германии. Фридрих Вильгельм Бранденбургский и его потомки позаботились о том, чтобы такой силой не стала ни Бавария, ни Саксония, ни возродившаяся Австрия. Верно, нельзя говорить, что именно война породила Фридриха Вильгельма. Тяжелая юность выковала в нем определенные качества, но способности у него были собственные. Война дала ему шанс, и он им воспользовался.
Однако война способствовала тому, что на севере Германии подозрения, которые там всегда питали к Габсбургам, переросли в лютую ненависть к ним как виновникам всех несчастий. Они пожертвовали империей ради Австрии и обрели мир, заплатив за него священными германскими землями. Из-за их дурной политики шведы пришли на Одер, а французы получили Эльзас. Критики не хотели замечать очевидных вещей: Габсбурги все-таки стремились объединить Германию, шведы ступили на Балтийское побережье, воспользовавшись сепаратизмом строптивых князей, а пожертвовать Эльзасом императора вынудил Максимилиан Баварский. Как бы то ни было, факт остается фактом: Тридцатилетняя война сделала необратимой ненависть северян к династии, правившей на юге. И ее самым главным результатом можно считать то, что отчуждение и разрыв между Германией и Австрией стали неизбежными.
Иногда встречаются утверждения, будто Германия, если бы не было войны, могла превратиться в величайшую или по крайней мере в одну из великих держав в Европе. Такие эмоциональные заявления несерьезны. В 1618 году империя не выказывала ни малейших признаков того, что она развивается как колониальная держава. Более того, она даже не собиралась конкурировать с Данией, Испанией или Англией. В Германии имелись такие экономические инструменты, как рынок, товарный и денежный обмен, но их было недостаточно для осваивания колоний. Упадок городского предпринимательства был одной из удручающих особенностей Германии 1618 года. Только какое-то экономическое чудо и внезапное появление крепкой направляющей силы могли превратить империю 1618 года в мощное и ведущее торговое государство.
Экономическая предприимчивость испанцев, португальцев, англичан и голландцев поддерживалась либо политикой государства, способного финансировать колониальные проекты, либо частной инициативой и частными ресурсами, либо стремлением найти земли, свободные от религиозной тирании. В империи отсутствовала централизованная власть, частный капитал истощался, а принцип cujus regio ejus religio означал, что человек мог иметь определенную свободу вероисповедания дома и не отправляться в ее поисках за океан. С другой стороны, мирные договоры закрыли выход в моря, и германский предприниматель должен был ставить перед собой цели, весьма далекие от освоения заморских колоний.
5
В своей трагедии Германия должна винить прежде всего саму себя. Нисколько не умаляя достоинств Ришелье, Оливареса, двух Фердинандов и шведского короля, следует сказать: не они, а им создавали благоприятные возможности для тех или иных действий. Всегда оказывалось слишком легко разделять политических союзников, манипулировать корыстными интересами правителей и настраивать их друг против друга. Разобщенность Бранденбурга и Саксонии помешала создать единую германскую партию и использовать для этого потенциал протестантского манифеста, принятого в Лейпциге в 1631 году, и раздоры между иностранными державами. Саксония и Бавария сепаратно втянулись в 1635 году в обманчивый Пражский мир и встали на сторону императора в то время, когда, казалось, дело пошло к всеобщему урегулированию.
Не вызывает удивления то, что чистейший эгоизм ландграфини Гессен-Кассельской и авантюриста Бернхарда Саксен-Веймарского иногда выдается за проявление германского патриотизма. Действительно, в этом сонме правителей с путаными и непостоянными намерениями и желаниями трудно обнаружить человека, имевшего ясную и четкую политическую программу.
Ответственность за катастрофу настолько расплывчата, что невозможно выделить какого-то конкретного виновника. В некотором смысле каждый человек, обладавший определенным влиянием в германских государствах, виновен в том, что война длилась так много лет. Однако чем больше у человека власти, тем больше и ответственности. Следовательно, надо осуждать прежде всего тех, кто мог остановить войну, но не сделал этого.
Фридрих и Фердинанд, главные антагонисты в 1618 году, могли бы сослаться хотя бы на то, что они руководствовались указаниями Всевышнего. С этой точки зрения каждый вправе оценивать их действия в соответствии с собственными убеждениями. В отношении Иоганна Георга и Максимилиана правильнее было бы применять другие стандарты. Им хватало ума на то, чтобы извлекать выгоды из конфликта. Они должны были воспользоваться им и для того, чтобы прекратить войну. Они были людьми благоразумными вначале, но надо было оставаться таковыми до конца.
Надо сказать, немногим участникам трагедии, среди них оказались Иоганн Георги Максимилиан, довелось увидеть, как начиналась и заканчивалась война. Иоганн Георг в преклонном возрасте умер в своем дворце в Дрездене в 1654 году, окруженный детьми и внуками. Максимилиан Баварский скончался тремя годами раньше в Ингольштадте, лежа в пустой комнате среди отцов-иезуитов.
Эти два князя должны были подавить свои амбиции и создать единую германскую партию, достаточно сильную для того, чтобы обуздать претензии Фердинанда и утихомирить Фридриха без вмешательства как испанцев, так и французов. Они пытались сделать нечто подобное в 1620 году, вступив в альянс с Фердинандом, с тем чтобы он не обращался за помощью к испанцам. Однако Максимилиан скомпрометировал себя, позарившись на титул и земли Фридриха, и Иоганн Георг остался в одиночестве. Требуя себе Лусатию, Максимилиан совершал ошибку, но по крайней мере эту землю давал ему Фердинанд. Иначе дело обстояло с Пфальцем, и притязания на него Максимилиана были преступны и опасны. Он никогда не смог смыть с себя это позорное пятно. Курфюршество постоянно мешало ему играть роль истинного патриота Германии. Он не мог серьезно заниматься созданием единой германской партии, потому что никакая центральная партия не согласилась бы с наглым ограблением другого князя, совершенным с санкции императора. Из-за курфюршества он переметнулся в испанский лагерь, когда появились шведы, а французы бросили его. По этой же причине он потом гнул спину перед Францией и при заключении Вестфальского мира оторвал Эльзас от империи и отдал Мазарини. Эльзасом Германия заплатила за то, чтобы Максимилиан сохранил за собой Пфальц.
