Любовь Воробьёва - Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.
Говоря о реакции буржуазного лагеря Эстонии, важно отметить, что его представители признавали факт доброй воли советского правительства. Например, министр иностранных дел Я. Поска отмечал: «…При оценке заключённого мира не следует забывать, что большевики пошли на мир в то время, когда у них не было в этом необходимости в военном отношении: Колчак был разбит, Деникин почти разгромлен, и в момент заключения мира у большевиков не было крупного противника, кроме Врангеля, собиравшего свои последние силы на Крымском полуострове»{396}. Вместе с тем признание этого факта вовсе не означало готовности эстонской этнократии к созданию нормальных политических отношений с Советской Россией. Хотя В.И. Ленин заботился о том, чтобы представителем советского государства в Таллине было назначено подходящее лицо, первоклассный работник{397}, этого было явно недостаточно для установления дружественных связей с Эстонией. Решая первостепенную задачу укрепления буржуазной власти в стране, эстонские национальные элиты стремились к совсем другим союзам. На Советскую страну они смотрели с опаской и подозрением, ориентировались на западные державы, не оставлявшие надежды на новую военную интервенцию, и в соответствующем духе промывали мозги «отсталым», «забитым» и «обманутым» трудящимся массам, о завоевании доверия и переориентации которых на будущую Советскую республику думал В.И. Ленин, признавая независимость буржуазной Эстонии.
Послесловие
Как же сказалось на судьбе прибалтийских народов (в первую очередь эстонцев) международное соперничество за достижение торгового и военно-политического господства на Балтике? Почему коренное население осталось вне поля русского цивилизационного притяжения? И какие выводы можно сделать из опыта российской политики на прибалтийской окраине применительно к современности?
Начнём с того, что древние эстонцы и латыши были более молодыми этносами по сравнению со своими соседями и отставали от них в политическом, экономическом, военном и культурном отношениях. Поэтому они неминуемо становились лёгкой добычей для более сильных народов, стремившихся к территориальным приращениям и обогащению.
Ещё не успев соединиться в государственное целое, эстонские племена были данниками древнерусского государства, проложившего от Пскова и Новгорода важный торговый путь к Балтийскому морю. При этом взимание дани не сопровождалось вмешательством в местные дела этих языческих племён, навязыванием русского уклада жизни и православия. На Западной Двине, вдоль которой селились древние предки латышей, господствовали полоцкие князья. Об этом времени сохранились предания, позволявшие русским государям смотреть на прибалтийские земли как на свою «отчину» и «дедину». Однако с вступлением Руси в период феодальной раздробленности и нашествием монголов прежние позиции русских князей на балтийской окраине ослабевали и в образующийся геополитический вакуум хлынули представители германского мира — датчане, шведы, немцы. Последним удалось наложить свой национальный отпечаток на прибалтийские земли.
Эстонцы и латыши имеют длительную и во многом трагическую историю отношений с немцами. Прологом к этой трагедии стало прибытие в Прибалтику вслед за немецкими купцами крестоносцев, которые за относительно короткий промежуток времени (25 лет) крестом и мечом покорили её всю, создав на завоёванных территориях немецкую колонию — Ливонию. Они отняли у покорённых племён землю, собственность, веру отцов и превратили их в своих рабов, обращаясь с ними так же жестоко, как было принято обращаться с рабами в то время. Победители и побеждённые, немцы и ненемцы — вот деление, которое в течение многих веков знал балтийский берег. Первым — все привилегии и богатое кормление от доходов и дани, другим — бесправие и постоянный труд на пользу победителя. Немцы, как они это всегда делали при покорении других народов, уничтожили элиты завоёванных племён, а также самые непокорные элементы в их среде и на столетия затормозили развитие коренных этносов. Из века в век они оставались только рабами немцев, не имея своей истории, своих королей, своей образованной прослойки. Обращение в католичество, а затем в лютеранство было формальным и служило главным образом геополитическому закреплению территории за германским миром.
Однако с той поры, как Прибалтийский край был включён в пределы России, наметилось улучшение в положении местного населения, которое благодаря мощи и силе Российской империи два века не знало войн, не подвергалось риску исчезновению как этноса, как это, например, произошло со славянами Северной Германии, и могло под русской защитой пользоваться плодами культуры.
В целом же, следует признать, улучшение было не одномоментным, а растянутым во времени. Дело в том, что при Петре Великом русские вступили в завоёванные области не под собственным культурным и цивилизационным знаменем, как это делали в старину наши князья и цари, а сохранили здесь прежний остзейский порядок: немецкое управление, немецкий язык, протестантское вероисповедание, заповедные привилегии немецких баронов, включая монопольное право собственности на землю, т.е. согласились с существованием государства в государстве, несмотря на то что остзейский порядок тяготел к германскому миру и работал на обособление Прибалтийского края от России. И это стало первым основополагающим фактором, который сыграет свою роль в процессе отпадения Прибалтики от российской имперской территории.
Сохранение остзейского порядка ставило имперскую власть в сложные отношения с местным населением края, которое оказалось как бы под двойным подданством: немецких баронов и русского императора, причём власть относительно небольшой горстки пришлого немецкого населения была абсолютной благодаря сосредоточению в руках немцев всей собственности края, а также по причине значительного представительства немецкого элемента в российской элите. В этих условиях все упования эстонцев и латышей были направлены на освобождение от деспотического всевластия баронов и переход под непосредственную единодержавную власть русского царя. Баронов ненавидели, перед царём благоговели, связывая с ним надежды на избавление от немецкого невыносимого ярма. Таким образом, предпосылки для племенного срастания края с внутренними губерниями России были налицо, но, так как это движение шло снизу и опорочивалось баронами как бунт, им не спешили воспользоваться. И это был второй факт, который помешает установлению нерушимых связей Прибалтики с Россией.
Вместе с тем при анализе исторических источников нельзя не заметить той постоянной тенденции, которая развивалась вплоть до начала XX в., — тенденции защиты верховным правительством туземного населения от эксплуататорских наклонностей прочно усевшихся здесь немецких колонистов. Если правительство постоянно стремилось к согласованию местных корпоративных привилегий немцев с общегосударственными интересами и требованиями времени, то действия баронов и бюргерства были неизменно направлены на сохранение выгодных для себя порядков любой ценой: будь то показная покорность, уступчивость в мелочах, использование связей в имперских верхах, интриги, обман, противодействие исполнению царских распоряжений на местах и т.п.
Поворотным пунктом в противостоянии мира германского и мира русского в Прибалтийском крае стало массовое движение в православие эстонцев и латышей в Лифляндии в 40-х гг. XIX в. По мнению очевидцев, поддержи верховная власть это движение в полную силу, и весь край был бы православным, а его тяготение к русскому миру — необратимым. Хотя это движение застало врасплох не только правительство, но и баронов с лютеранскими пасторами, последним всё же удалось перехватить инициативу и вначале затормозить это движение, а потом свести его на нет. Немецкий элемент смог отстоять свои интересы благодаря многим обстоятельствам. Это: терпимое отношение к протестантству в правительственных кругах, замедленная и противоречивая реакция верховной власти на религиозные запросы местного населения, слабые позиции Русской Православной Церкви в Прибалтийском крае, незнание русскими священниками местных языков, отсутствие подготовки православных священников для работы в Прибалтийском крае, организационная и кадровая неготовность Церкви справиться с массовым наплывом желающих присоединиться к православию, возведение правительством труднообъяснимых барьеров на пути в православие, свидетельствующее о неадекватности управленческих решений масштабам и потенциалу движения. Со своей стороны немецкие бароны и пасторы сделали всё от них зависящее, чтобы отстоять доминирование лютеранской религии в крае. Эстонцы и латыши столкнулись с такой религиозной нетерпимостью, с такими репрессиями, с таким остервенелым отстаиванием единства и неделимости лютеранско-немецкого геополитического пространства, что их переход в государственную религию можно сравнить с героическим хождением по кругам ада. Верховная же власть, несмотря на формальные распоряжения, не смогла оградить эстонских и латышских страдальцев за государственную религию, а значит, и за русские интересы в крае от репрессий, унижений, экономического давления и бессовестных обвинений. Вынужденный спад движения явился серьёзным поражением русского дела в крае и очередным фактором, который нельзя сбрасывать со счётов при осмыслении процессов, вызвавших потерю для России Прибалтики.
