Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Античность. Том 1
Большинство современных документов снабжено точными указаниями о своем происхождении. Напротив, на многих древних документах не обозначено ни места, ни даты, ни подписи.
Человек по природе отличается склонностью придавать веру указаниям о происхождении, если таковые имеются налицо. На обложке и в предисловии к «Возмездию» Виктор Гюго называет себя их автором: стало быть, Виктор Гюго автор «Возмездия». Вот, например, в музее неподписанная картина, но стараниями администрации музея рама ее украшена дощечкой с именем Леонардо да Винчи: значит, это картина Леонардо да Винчи. В «Отрывках христианских поэтов» Клемана в большей части изданий сочинений св. Бонавентуры и во многих средневековых рукописях находится поэма «Филомена» с именем св. Бонавентуры: поэма «Филомена» принадлежит, следовательно, св. Бонавентуре, и в «ней находят даже драгоценные указания относительно души» этого святого человека. Врэн–Лукас приносил г. Шалю надлежащим образом подписанные автографы Верцингеторикса, Клеопатры и св. Марии Магдалины: вот, думал г. Шаль, автографы Верцингеторикса, Клеопатры и св.Марии Магдалины. Мы стоим здесь лицом к лицу с одной из наиболее распространенных и в то же время и наиболее устойчивых форм общественного легковерия,
Опыт и размышления доказали необходимость ограничить эту инстинктивную доверчивость особым методом. Автографы Верцингеторикса, Клеопатры и св. Марии Магдалины были вымышлены Врэн–Лукасом, «Филомена», приписывавшаяся средневековыми писцами то св. Бонавентуре, то Людовику Гранадскому, то Джону Говдену, то Джону Пекгаму, не принадлежит, быть может, ни одному из этих авторов и, наверное, не написана первым. В самых знаменитых итальянских музеях отменные нелепости, без тени доказательства, прикрывались славным именем Леонардо да Винчи. С другой стороны, не подлежит сомнению, что Виктор Гюго автор — «Возмездия». Мы делаем отсюда заключение, что самые формальные указания на происхождение никогда не бывают достаточными сами по себе. Они представляют только большую и меньшую вероятность — большую, вообще, когда дело идет о современных документах, и часто очень слабую, когда вопрос касается древних. Указания эти бывают иногда позднейшими прибавками, приставленными к незначительным произведениям, с целью поднять их цену. или к выдающимся сочинениям, с целью кого–нибудь прославить, или, наконец, с намерением мистифицировать потомство и по множеству других, легко объяснимых мотивов, вообще, подложная (псевдоэпиграфическая) литература древности и средних веков очень обширна. Кроме того, есть совсем «ложные» документы, снабженные, естественно, подделывателями самыми точными указаниями о их мнимом происхождении. Следовательно, указания о происхождении документов нужно проверять» ([157], стр. 71).
Как и в отношении восстановительной критики, мы с этими общими положениями вполне согласны. Наши разногласия с историками начинаются тогда, когда от общих деклараций они переходят к их конкретному воплощению. По нашему мнению, историки, проводя в жизнь эти идеи, делают это недостаточно последовательно и, самое главное, путая необходимое с достаточным, полагают документ достоверным, если его ложность не установлена. Судите сами:
«Главным орудием критики происхождения служит внутренний анализ рассматриваемого документа с целью обнаружения всех признаков, способных дать указания об авторе, а также о времени и стране, где он жил. (Это неверно: аутентичность, скажем, «Возмездия» Виктора Гюго устанавливается на основании совсем других соображений. «Внутренний анализ» употребляется только с отчаяния, когда нет других более надежных средств установления подлинности. — Авт.)
Прежде всего, исследуется почерк документа: св. Бонавентура родился в 1221 г.; если приписываемые ему поэмы читаются в манускриптах, писанных в XI в., то это будет ясно доказывать всю неосновательность присвоения их Бонавентуре; всякий документ, с которого существует копия, воспроизведенная письмом XI столетия, не может быть написан позже XI в. (если, добавим, эта копия не является подделкой, что наверняка исключено только тогда, когда известна архивная история документа с момента его создания — Авт.). Затем исследуют язык: некоторые грамматические формы употреблялись только в определенных местностях и в определенное время. Многие подделыватели выдали себя благодаря своему невежеству в этом отношении; от их внимания ускользнули современные слова и обороты; так удалось установить, что финикийские надписи, найденные в Южной Америке, были сделаны раньше такой–то немецкой диссертации по тому или иному вопросу финикийского синтаксиса. Если дело коснется государственных актов, то рассматривают формулы. Документ, выдающий себя за меровингскую грамоту, несомненно, ложный, если в нем нет обычных формул подлинных меровингских грамот. (А если такие формулы есть? Следует ли считать любую грамоту «с формулами» подлинной? — Авт.) Наконец, обращается внимание на все положительные данные, имеющиеся в документе, как–то, упомянутые в нем события и намеки на события. Когда события эти известны из другого источника, который не мог быть в распоряжении подделывателей, достоверность документа установлена (по модулю, заметим, достоверности «другого источника» и невозможности знакомства с ним подделывателя. Впрочем, следует отметить, что, тем не менее, это, действительно, является иногда неплохим методом установления подлинности. К сожалению, он применим очень редко. Это тем более жалко, что никаких других методов установления подлинности, а не фальшивости, письменного документа у историко–филологической критики, по существу, не имеется. — Авт.) и время его написания определяется приблизительно между самым поздним известным его автору событием и событием, наиболее близким к предыдущему, о котором он, без сомнения (? — Авт.), упомянул бы, если бы знал о нем. Принимается во внимание также и то, что о некоторых событиях говорится с особою любовью и что некоторые мнения выражены умышленно так, что дают возможность восстановить по догадке звание, среду и характер автора.
Внутренний анализ документа во всех (?!. — Авт.) случаях, когда он ведется тщательно, дает достаточные (вот как? — Авт.) указания о его происхождении. (Это безапелляционное заявление не мешает авторам сообщить в подстрочном примечании на той же странице, что за последнее время «…некоторые знаменитые документы, никем до тех пор не заподозренные, выкинуты из списка достоверных». — Авт.) Методическое сравнение различных элементов анализируемых документов и соответствующих элементов однородных документов известного происхождения (как установленного? — Авт.) дало возможность изобличить очень большое количество лжи (в этом нет никакого сомнения. — Авт.) и с точностью (? — Авт.) определить обстоятельства происхождения большинства достоверных (а не лучше ли сказать, «еще не опровергнутых»? — Авт.) документов» ([157], стр. 71—72).
Надо сказать, что все же Ланглуа и Сеньобос хорошо сознают односторонний характер внешней критики: «Критика происхождения, равно как и критика исправления документов, имеет подготовительный характер и результаты ее отрицательные. В конце анализа она приводит лишь к устранению из документов негодных и вводящих в заблуждение экземпляров и только» ([157], стр. 79—80). Однако, это не мешает им на этой же странице превозносить критику источников за «окончательное и вполне достоверное» установление надежности многих документов. Очень интересный психологический феномен!
Более того, в отношении критики источников Ланглуа. и Сеньобос пишут, что «…не следует ею злоупотреблять. Крайняя недоверчивость в такого рода вопросах влечет за собой почти такие же прискорбные последствия, как и крайнее легковерие. Петер Гардуэн, приписывавший средневековым монахам произведения Вергилия и Горация, был не меньше смешон, чем жертва Врэн–Лукаса» [[157], стр. 79). К сожалению Ланглуа и Сеньобос ограничились лишь этим одним пассажем, так что остается вполне непонятным, почему, собственно, Ардуэн (это современная транскрипция его имени) «не меньше смешон», чем Шаль.
Апокрифичность «античной» литературы
Конечно, недоверчивость «а–ля Ардуэн» смешна, когда она безосновательна. Поэтому–то мы и посвятили почти весь этот первый том изложению разнообразнейших соображений, её оправдывающих. Мы не будем их здесь все повторять и напомним только два, имеющих общий характер.
Существует универсальный признак, пригодный для текстов любого содержания и позволяющий оценить время их создания. Он состоит в том, что любой текст, написанный грамотным, литературно правильным и орфографически безошибочным языком, предполагает уже существование и достаточно широкое распространение печатной продукции и потому написан уже в эпоху книгопечатания.
