Александр Шубин - Социализм. «Золотой век» теории
Этатизм своей модели, который Маркс в конце жизни пытался закамуфлировать, немецкая социал-демократия излагает с предельной откровенностью. Тем сложнее для нее было объяснить в 20-30-е гг., чем ее идеалы отличаются от советской модели.
Когда модель Каутского начнет реализовываться большевиками, результат ужаснет немецкого марксиста. Было очевидно, что большевистский эксперимент сопровождается страданиями рабочих и ростом их угнетения. Каутскому следовало срочно найти принципиальное отличие свой позиции от идей большевиков. Главное отличие – большевики не признают парламентской демократии.
Формально большевики провозглашали советскую демократию, которая на деле была заменена диктатурой партии. Каутский надеялся на парламентскую демократию, не замечая, что она давно уже стала демократией для элиты.
Вызов большевизма заставил Каутского углубиться в проблему демократии, которая прежде казалась само собой разумеющейся.
«Демократия и социализм различаются не тем, что первая – средство, а второй – цель; оба они – средство для одной и той же цели… Социализм как средство освобождения пролетариата без демократии немыслим»[845]. Критикуя большевизм, Каутский говорит об освобождении. Но мы помним, что Каутский собирается предоставить рабочим свободу только в часы досуга – как и буржуазные политики.
* * *Так что же является достаточной основой для социализма? Концентрация производства или развитие демократии? Каутский считает, что одно предполагает другое. Сталин легко опроверг это заблуждение. Обеспечив концентрацию производства, он создал на основе общества-фабрики тоталитарный режим – высшую степень авторитаризма. Когда Сталину понадобится пойти на сближение с западной социал-демократией в рамках Народного фронта, он в 1936 г. даже заменил систему советов парламентаризмом – разумеется однопартийным. А в странах «народной демократии» Сталин будет готов терпеть даже формальную многопартийность. Уж он-то прекрасно понимал, что парламентская «демократия» безусловно вторична в отношении социальных отношений.
«Демократия», которая является практически единственным отличием модели Каутского от «реального социализма» СССР, никак не вытекает из прочих марксистских постулатов – обобществления, ликвидации частной собственности, концентрации производства. Скорее наоборот – демократия предлагается как предпосылка реального обобществления и противоядие против деспотической трансформации коммунистической стратегии, которая была продемонстрирована большевизмом.
«Зеркало» большевизма заставило Каутского и других лидеров немецкой социал-демократии сделать существенные уступки производственной демократии, допустить, что рабочие могут участвовать в управлении непосредственно, а не только через посредство государства. Опыт опроверг гипотезу о том, что концентрация производства и «социалистическое» огосударствелние автоматически породят демократию, которой рабочие смогут наслаждаться в свободное от работы время. В 20-е гг. Каутский пытается поставить свою модель с головы на ноги, сделав демократию «базисом», основой обобществления: «Обобществление должно быть планомерно подготовлено демократическим государством, в котором существует полная возможность демократического контроля и полная свобода политической самодеятельности для всех граждан; но и осуществлено должно быть обобществление на основе господства демократии и внутри предприятия, то есть на основе демократического управления предприятием, при участием рабочих с одной стороны, потребителей – с другой»[846]. Аналогичные подходы на практике в 1919 г. стали применять и австрийские социал-демократы во главе с О. Бауэром.
Теперь Каутский уже не так доверяет государству, как раньше. Он пишет о создании социалистического производства: «чем меньше в это дело будут вмешиваться государственная бюрократия, чем большее участие путем свободной самодеятельности в нем будут принимать как рабочие отдельных производств, так и весь рабочий класс в целом – тем лучше для этого строительства»[847]. Это – очевидный сдвиг в сторону идей освободительного социализма, который до 1917 г. презрительно отвергался немецкими социал-демократами как анархический утопизм.
Но, совершив философский переворот в концепции германской социал-демократии, Каутский уже не может последовательно перестроить всю модель, оставляя в ней множество противоречий. Поощряется самодеятельность, самостоятельность действий рабочих. Что делать, если самодеятельные инициативы работников будут расходиться с государственным планом. Как должен приниматься этот план – наиболее компетентными представителями интеллигенции, большинством рабочих? Как принуждать к выполнению этого плана тех рабочих, которые с ним не согласятся в силу своей самодеятельности? Кто будет менеджером «фабрики-государства», если не государственная бюрократия? Это – не праздные вопросы. С ними неизбежно сталкиваются все теории, которые желают совместить «все хорошее» – самостоятельность личностей и коллективов с одной стороны – и экономический централизм, рациональный план – с другой. На решение этих проблем уйдет весь ХХ век.
Но главный вопрос, на который теперь следует ясно ответить Каутскому – что такое демократия? Местная самодеятельность, самоуправление для него – уже необходимая, но не основная форма демократии. Как централист, Каутский предает основное значение центральной демократии, которая как раз и позволит рабочему классу контролировать бюрократию. Но как? Каутский по-прежнему верит в парламент. Он считает, что создание парламента изымает законодательную власть у бюрократии. Кому же переходит эта власть? Трудящемуся народу? Каутский не так наивен: «Деятельность центрального, руководящего государственным организмом учреждения может контролироваться только другой центральной организацией, но не неорганизованной, бесформенной массой, какой является народ»[848]. Государственную бюрократию будет контролировать партийная. Причем вполне очевидно, что Каутский выступает за господство в парламенте будущего именно партии рабочего класса, то есть социал-демократии. Таким образом, парламент будет выполнять волю центрального руководства партии «рабочего класса». И здесь Каутский недалеко ушел от советских коммунистов.
* * *Разбираясь в своем понимании демократии, Каутский столкнулся с проблемой, заложенной в теорию марксизма самим Марксом. Марксисты выступают одновременно и за демократию, и за диктатуру. Выяснилось, что Каутскому мудрено понять Учителя: «К сожалению, Маркс недостаточно выяснил, что он понимал под диктатурой. Буквально это слово означает уничтожение демократии»[849].
Не вполне. Диктатура буквально (во всяком случае в том смысле, как этот термин пришел из Рима) – неограниченная власть, право на произвол. Диктатура – уничтожение не демократии, а законности. Произвол низов – явление вполне понятное, теоретически оно может некоторое время совмещаться с демократией (даже диктаторы в Риме избирались). Но исторический опыт показывает, что произвол быстро обеспечивает преимущество не низам, а выходцам из низов, которые устанавливают вполне авторитарный режим. Так что теоретическая конструкция диктатуры пролетариата Маркса – это невозможное состояние (на что указывал уже Бакунин). На деле речь может идти о диктатуре коммунистов, опирающихся на массовую поддержку рабочих. Вполне очевидно, что это – не демократия, но все же режим, стремящийся следовать настроениям низов постольку, поскольку это не противоречит стратегии компартии.
Поскольку ответить на бакунинскую критику Каутский ничего не может, он вспоминает о ней с откровенным раздражением, называя Бакунина «представителем диктатуры и анархии в рабочем движении»[850]. Это противоестественное определение необходимо, во-первых, чтобы закамуфлировать диктаторские наклонности Маркса, а, во-вторых, чтобы объявить Бакунина предтечей непонятного Ленина, который предстает то диктатором, то «анархистом».
Ленин в своей работе «Государство и революция» подверг Каутского критике слева (о чем – ниже), и даже после уроков революции 1918 г. Каутский не понял упреков русского коллеги. Он не заметил эволюции Маркса к антиэтатизму. Ленин заметил эту эволюцию, но не признал, что Маркс совершил уступку Прудону. Просто, идеи Маркса – это эталон для Ленина. И эталон находится слева от Каутского. Ленин, взгляды которого в 1917 г. вполне ортодоксальны, как мы увидим, найдет свое решение противоречия между политическим федерализмом и экономическим централизмом Маркса.
Столкнувшись с практикой Парижской коммуны, Маркс нашел формы будущего политического режима в федерализме и коммунальном самоуправлении, в отмирании государства и преобразования его в аналог общины. Это понимание проблемы, связанное с поиском форм реальной демократии, чуждо Каутскому. Он, не мудрствуя лукаво, готов перенести в социалистическое завтра не только фабричный базис капитализма, но и его политическую надстройку в виде либеральной парламентской системы. «Промышленный капитализм создает своего собственного могильщика – промышленный пролетариат и современную демократию»[851]. Это дополнение к «Манифесту коммунистической партии» демонстрирует либеральное понимание демократии Каутским. Ведь под демократией он понимает то, что создает капитализм, то есть парламентско-президентскую республику. «Современная демократия» по Каутскому включает «подчинение бюрократии обществу», парламент, «существующий милостью народа» и другие утопии. «Анти-демократические тенденции»[852] парламентаризма по мнению Каутского не связаны с его сущностью и легко будут устранены после победы пролетариата.
