ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.

…За несколько секунд до казни уже привязанному к роковой доске находившемуся в полубессознательном состоянии плачущему Эберу помощник палача, сняв свой красный колпак, бережно вытер мокрое лицо. Возможно, он хотел, чтобы бывший кумир парижской бедноты умер более достойно. А может быть, это бережное прикосновение было просто издевкой. Но как бы там ни было, через несколько мгновений «Отца Дюшена» не стало…

…Антуан слово в слово помнил записи, фиксирующие последнюю беседу между Робеспьером и Дантоном в загородном доме Юмбера, одного из служащих министерства иностранных дел, доверенного лица Максимилиана. Встречу вечером 1 жерминаля [142], в день, когда начался процесс эбертистов и многим казалось, что умеренные берут вверх, хотя на самом деле положение дантонистов было уже безнадежно, организовал на свой страх и риск сочувствовавший Дантону друг Сен-Жюста Вилен Добиньи. На встрече были только несколько «умеренно-правых», в том числе Лежандр, Панис и министр Дефорг. Естественно, уже на следующий день листки с записью беседы, сделанные одним из наиболее доверенных информаторов Сен-Жюста, легли на его стол. Неприятно удивленный поступком Вилена, Антуан совершенно не был удивлен содержанием самой беседы, – умеренные уже давно пытались помирить «Неподкупного» с «Продажным», мотивируя этот поступок спасением Республики. И как всегда – напрасно. Ища мира, Дантон просил пощады…

«…Дантон. Мир, мир – вот все, что мне нужно, Робеспьер.

(Запомнив с первого раза текст поданных записей, Сен-Жюст, глядя в висевшее прямо напротив рабочего стола небольшое темное зеркало, просто повторял про себя слова обоих собеседников, в последний раз встретившихся друг с другом, и в свете тускло мерцавшей свечи ему казалось, что на туманной глади зеркала проступают черты то бледного лица Робеспьера, то перекошенной красной физиономии Дантона.)

…Мир нужен мне, тебе, Республике. Мир, потому что если мы не забудем о наших расхождениях, все, чего мы достигли с начала Революции, погибнет. Прошу тебя.

Робеспьер. Мир – между кем?

Дантон. Ты знаешь. Все только и говорят о наших с тобой разногласиях, и это удивляет и огорчает всех истинных друзей отечества. Робеспьера и Дантона нельзя разделить! Разделенные, мы погибнем!

Робеспьер. Именно поэтому эти твои «друзья отечества», твои друзья, Дантон, разделяют нас, сначала требуя головы Эбера, чтобы вслед за ней потребовать и голову Робеспьера?

Дантон. Только не я! Мне всегда была чужда ненависть к кому бы то ни было.

Робеспьер. Да, к королю, Лафайету, Мирабо, Бриссо…

Дантон. Пусть так. Но я всегда считал, что интересы революции требуют единства. Республика не лишилась бы многих своих голов, если бы революционеры забыли раздоры и стали бы служить освобожденной Франции во имя ее процветания. Но нет, якобы во имя ее свободы эта бойня все никак не может закончиться.

Робеспьер. Во имя справедливости, Жорж, во имя справедливости. Но, если хочешь, – и во имя свободы, которой вовсе еще нет в нашем отечестве. Если свобода для бедняка в новой республике будет означать свободу умереть с голоду – нам такая республика не нужна. Какая же эта свобода, если у простых людей нет хлеба, а там, где нет хлеба, нет свободы, нет справедливости, нет республики.

Дантон. Слова «бешеного» попа Ру, которого ты сам уморил в темнице…

Робеспьер. «Бешеные» были разрушителями, мы – строители Нового мира. Мы дадим беднякам хлеб, который прячут от них богачи, заметим, больше всего и восхваляющие революцию, которая якобы уже кончилась. А почему? Да потому что они нажились благодаря ей, заменив у властной кормушки прежних аристократов. Кто же защитит бедняков от новых привилегированных? Им не за что хвалить революцию – они не получили ничего.

Дантон. Так уж и ничего?! Они получили главное, то, что сказал твой друг аббат Сиейес, – «возможность стать кем-то» [143]! Оглянись вокруг себя, и пусть твои фанатики в Клубе и в Комитете оглянутся тоже, – революция кончилась!

Робеспьер. Она не могла кончиться, потому что народ голодает. Республики еще нет.

Дантон. Мы уже создали ее, приняв конституцию. В грозный для Франции час мы положили ее под сукно, но теперь, когда враг потеснен на всех фронтах, надо вернуть народу то, что мы у него отняли, – свободу от чрезвычайного правления.

Робеспьер. Тогда мы точно ничего нового не построим. Все останется по-старому, и человек по-прежнему будет несчастен в мире лжи и порока! «Целью всякого общества является общее счастье!» – ты это забыл, Дантон? Мы должны сделать людей счастливыми!

Дантон. Перерезав всех булочников?

Робеспьер. Нет, заставив простого человека стремиться к добродетельному образу жизни. Только «естественный человек», живущий по естественным законам природы, может быть счастлив. Богатство способствует излишествам, излишества – порокам, порок развращает человека и превращает его в слугу тирании.

Дантон. Ты хочешь изменить природу человека, грозя ему смертью? Люди могут быть равными в правах, но не в собственности, не в капитале, который зарабатывается тяжелым трудом. Ты хочешь остановить прогресс? Лишить человека стимула жить вообще? На что будут способны твои голодранцы, если не станет предприимчивых и деловых людей? Франция придет в упадок и погибнет! Как ты сказал, «бороться с теми, кто нажился на революции»? Я бы назвал это – борьбой за власть! Ты просто боишься лишиться власти в новой послереволюционной Франции, которой не нужны будут ни диктатура, ни гильотина, ни парламентские демагоги, и поэтому рубишь налево и направо головы, чуть поднимающиеся над толпой. А если ты искренне веришь в добродетельного человека Руссо – тем хуже! Живые люди вокруг тебя – это совсем не «естественные» люди Жан-Жака! Никаким ножом гильотины невозможно выкроить из живого человека со всеми его слабостями и пороками добродетельную личность, исключая, конечно, самого Максимилиана Робеспьера! И насчет справедливости ты тоже прав! При правлении твоего Комитета у людей не осталось ни свободы, ни справедливости, ни даже гарантии сохранить жизнь! Сейчас любого могут арестовать только за то, что он хорошо отзывался о Мирабо, имеет дядю – неприсягнувшего священника или был знаком с кем-нибудь из аристократов. Когда такое бывало при короле? Как можно прийти к твоему «общему счастью», проливая столько крови?!

Робеспьер. Дантон, ты словно убеждаешь меня в том, во что сам не веришь. Ведь это ты сказал, что общественное мнение – распутница, которая отдается тому, кто больше понравится или заплатит. Ты утверждал, что глупо говорить о суде потомков или думать о будущем, которое еще не наступило. Ну, а слово «добродетель» всегда вызывало у тебя смех. О чем же нам тогда говорить?

Дантон. О мире.

Робеспьер. Объяви с трибуны Конвента и якобинцев о своей полной поддержке правительства. Полностью прекрати свои нападки на нас. Откажись от защиты своих недостойных сторонников, уже арестованных, и тех, кто еще будет арестован. И тогда Дантон, у которого действительно немало заслуг перед Революцией, будет спасен.

И твой друг Камилл тоже.

Дантон. Иначе говоря – полностью подчиниться Максимилиану Робеспьеру, склонить перед ним голову, как перед Высшим Судьей Республики. Чтобы во Франции не осталось бы больше ни одного протестующего голоса, который мог бы быть услышан, а я бы лишился всякой поддержки – и человека с улицы, и всех тех, кто не одобряет вашу политику. Вот чего ты хочешь…

Робеспьер. Человека с улицы? Да ты бредишь! Скажи лучше – человека из игорного дома или с биржи. Потому что настоящие люди с улицы – это голодранцы-санкюлоты, а они только и мечтают о том, чтобы поймать какого-нибудь толстого буржуа, спекулирующего на их нищете, вот такого, как ты, Дантон, зажарить его и съесть… [144] Ты растерян?…

Дантон. Не думал, что Робеспьер может говорить таким языком… На этот раз ты повторяешь бредни этого полоумного Эбера…

Робеспьер. А если и так? Может быть, я должен бояться их повторять? Не потому ли, что сегодня Эбер предстал перед трибуналом? Или тебе уже кажется, что случившееся подтвердило правоту «умеренного» Дантона, против которого теперь опасно выступать даже Робеспьеру? Раз уж эбертисты осуждены… Кстати, ты знаешь, что на процессе всплыло много интересного, в том числе и то, что в одном из своих планов переворота на роль диктатора – «Великого Судьи» – они хотели назначить некоего Дантона? Интересные у тебя враги, Жорж. Как ты там про меня выразился? «Склониться перед Высшим Судьей Республики»? Немного неточно – «перед Великим Судьей»! Только не Робеспьером…