Анатолий Уткин - Первая Мировая война
Нелишне заметить, что западных представителей удивляло бездействие духовенства, еще вчера ставившего на колени всю страну ради молитвы в честь процветания династии. Это безразличие было удивительно для иностранцев, которые отмечали, что на общественных церемониях церковь выходила всегда вперед. А в отношении ведения войны для более взвешенной оценки достаточно было проследить эволюцию взглядов социалистов за период войны: главенствовали отнюдь не идеи максимального напряжения ради победы в войне. Группа левоцентристских политиков во главе с Керенским уже в конце 1915 г. пришла к выводу, что народ "смертельно устал от войны... Приближается время, когда Россия будет вынуждена нарушить свои договорные обязательства и пойти на сепаратный мир".
Во Франции, Англии и США не оценили должным образом степени усталости России, не вынесшей ведения войны индустриальными методами. Заблуждению Запада способствовало сохранение на некоторое время у власти ряда политических деятелей, которым Запад доверял.
Наблюдатели Запада пытались уяснить, кто в реальности пришел на смену старому строю. По поводу одной из наиболее деятельных фигур первых дней революции - молодого депутата А. Ф. Керенского - французский посол написал 15 марта: "Его влияние на Совет велико. Это человек, которого мы должны попытаться привлечь на свою сторону. Поэтому я телеграфирую в Париж, чтобы посоветовать Бриану немедленно передать через Керенского воззвание французских социалистов, обращенное к патриотизму русских социалистов"{578}.
Британский посол пишет, что "Керенский был единственным министром, чья личность, пусть и не во всем симпатичная, останавливала на себе внимание. Как оратор он обладал магнетическим влиянием на аудиторию... Владея этим рычагом воздействия на массы, в отсутствие подлинного квалифицированного соперника, Керенский стал единственным человеком, способным, по нашему мнению, удержать Россию в войне"{579}.
Как пишет Дж. Кеннан, "интерес к России среди американской публики был сосредоточен преимущественно на симпатиях к силам, борющимся против автократии. Его проявляли две основных группы. Одна состояла из тех, кого можно назвать урожденными американскими либералами, чьи симпатии были на стороне страждущих в России борцов за свободу. Дж. Кеннан-старший, С. Клеменс У.-Л. Гаррисон и др. организовали в конце 90-х XIX в. организацию "Друзья русской свободы", целью которой была помощь жертвам царизма и чьи симпатии адресовались прежде всего социалистам-революционерам"{580}.
Вторая группа состояла из недавних эмигрантов в Америке, преимущественно евреев. Их симпатии принадлежали социал-демократам России. Именно эти две группы решающим образом влияли на формирование американского общественного мнения. Дж. Кеннан отмечает, что русские либералы, в частности конституционные демократы, не пользовались симпатиями широкой американской общественности - разве что некоторых представителей бизнеса. "Здесь мы наблюдаем еще одно проявление любопытного закона, который делает американцев, неизменно консервативных у себя дома, сторонниками радикальных перемен повсюду за рубежом"{581}.
Посол США Френсис был, пожалуй, самым безоговорочным сторонником февральской революции. Он не говорил по-русски, его контакты не были широкими, но он был достаточно осведомлен о положении русского народа, чтобы "приветствовать с ликованием низвержение царя и приход к власти временного правительства"{582}. В отличие от Бьюкенена и Палеолога, отношения Френсиса с царем и его правительством никогда не были дружественными; смена правящих фигур не могла не радовать прежде оттесненного от источника власти американца. Он писал в государственный департамент о "самой изумительной революции в истории"{583}. Вот что писал посол о Милюкове: "Более, чем кто-либо, он убедил меня, что правление Романовых закончено и те, кому доверено править, - искренние и преисполненные решимости русские, которые будут продолжать бесстрашно вести войну вне зависимости от жертв, крови и материальных потерь, они создадут такую форму правления, которая будет лучше всего служить интересам их страны"{584}.
Триумфальная оценка русской революции, даваемая послом, избавляла президента Вильсона от постоянных упреков в сотрудничестве с репрессивным царским режимом. Теперь он полагал, что республиканская Россия станет более мощным военным противником Германии. В письме Милюкову 4 апреля 1917 г. Вильсон задним числом осудил "автократию, которая венчала вершину русской политической структуры столь долго и которая прибегала к столь ужасным методам; она не была русской ни по происхождению, ни по характеру, ни по своим целям. Теперь она отринута, и великий, благородный русский народ примкнул во всем своем естественном величии и мощи к силам, которые сражаются за свободу, справедливость и мир"{585}.
Из непосредственного опыта первых недель после Февральской революции Запад сделал, по меньшей мере, два вывода. Первое, новому режиму не хватает власти над страной и, прежде чем в России будет восстановлена стабильность, предстоит жестокая политическая борьба. Правые (Дума) не желали видеть в правительстве левых (Советы), левые ждали часа, чтобы обрушиться на правых. На первых порах относительно комфортабельно себя чувствовали "буржуазные либералы", но их время было коротким и закончилось трагически. Процесс перехода власти шел справа налево. Во-вторых, нестабильность центральной власти предопределяла растущую неспособность России вести войну. Если даже гораздо более консолидированный царский режим практически зашел в военный тупик, то шансы его менее организованных наследников были еще меньшими. В этой ситуации следовало стремиться к двумя целям: поскорее зафиксировать центральную власть; добиться от нее более решительных военных усилий. Англичане сделали такие выводы первыми, французы последовали за ними, спустя некоторое время. Американцы дольше других выдавали желаемое за действительное.
Послы Запада отнюдь не были довольны внешнеполитическим манифестом Временного правительства от 20 марта 1917 г. Они отмечали отсутствие в нем заявления о решимости продолжать войну до конца, до полной победы. Германия в манифесте не была названа по имени. Ни малейшего намека на прусский милитаризм, на цели войны. Но Милюков заверил представителей западных держав, что Временное правительство будет выполнять все прежние соглашения и союзы. Собственно, этого заявления было достаточно, чтобы вопрос о дипломатическом признании встал в практическую плоскость. Союзные правительства не могли в условиях войны позволить себе долгих колебаний. Даже самые лояльные приверженцы дома Романовых вынуждены были прийти к выводу о необходимости "поддержать единственное правительство, способное бороться с разрушительными тенденциями Совета рабочих и солдатских депутатов и вести войну до конца" (слова Дж. Бьюкенена).
Особенно энергично подошли к делу о признании Временного правительства американцы, чей государственный корабль в эти дни стремительно входил в воды мировой политики. Френсис телеграфировал президенту Вильсону 18 марта 1917 г.: "Признание первыми представляется целесообразным с нескольких точек зрения. Эта революция является практической реализацией выдвинутого нами принципа правления - посредством согласия управляемых. Наше признание, если оно окажется первым, возымеет огромное моральное воздействие"{586}.
Временное правительство добьется того, чего царизм не смог сделать за два с половиной года, - мобилизует все ресурсы России против Германии, добьется поворота событий в дуэли на Восточном фронте. Дипломатическое признание посол Френсис хотел представить как рукопожатие самой старой и самой молодой либеральных республик: это "имело бы огромный моральный эффект"{587}. Патрон Френсиса - полковник Хауз убеждал президента: "Нынешние события в России произошли благодаря Вашему влиянию"{588}.
На заседании кабинета министров Вильсон сказал: "Это правительство должно быть хорошим, поскольку его возглавляет профессор". Президент намекал на коллегу-историка Милюкова Государственный секретарь Лансинг полагал, что с превращением России в буржуазную демократию для США наступило время "идеологизировать" войну - объявить войну демократий против деспотизма в Центральной Европе. Ожидая решения о признании Френсис осведомился о количестве войск, находящихся в Петрограде. Гучков назвал цифру 125 тысяч, но указал, что Временное правительство может рассчитывать не более чем на пятую часть этого числа. 22 марта американское правительство признало Временное правительство. Это был абсолютный временной рекорд для кабельной связи и для работы американского механизма внешних отношений. По Невскому проспекту мчалась карета с возничим в ливрее - представитель великой заокеанской республики приветствовал новую республику Старого света. В ходе аудиенции в Мариинском дворце перед председателем совета министров князем Львовым и всем составом Временного правительства в полной парадной форме предстали все восемь секретарей и атташе американского посольства.
