1968 год. «Пражская весна»: 50 лет спустя. Очерки истории - Коллектив авторов
1968-й был годом многих потрясений в Европе, но он был также годом, когда Чехословакия дважды принимала официальных гостей из Румынии: сначала возглавляемую Николае Чаушеску партийную делегацию на праздновании 20-й годовщины победы коммунистического режима в феврале 1948 г., а потом партийно-государственную делегацию во главе с тем же Чаушеску. В середине августа она прибыла для подписания нового Договора о сотрудничестве и взаимной помощи. Визит состоялся практически накануне интервенции в Чехословакию.
Вершиной проявления искренней любви румын к чехословацкому народу навсегда останется в истории грандиозный митинг 21 августа, о котором, кстати, все СМИ пяти стран Варшавского договора, участвовавших в агрессии, не обмолвились ни словом. О положении в оккупированной Чехословакии население Румынии узнавало от аккредитованных в Праге корреспондентов и от чехословацких гостей, прибывавших в Румынию, в том числе и от преподавателей, приехавших в Бухарестский университет в рамках культурно-образовательного обмена между двумя странами. Интересны и наблюдения профессора Бухарестского университета и директора издательства «Универс» (там я напечатал в 1987 г. переведенный на румынский язык сборник стихов Булата Окуджавы) Ромула Мунтяну, находившегося в течение нескольких дней в Праге вместе с писателем Константином Кирицэ: «Чехословакия не обеднела во время советской оккупации. У людей все было и в городах, и в селах. Прага осталась тем же очаровательным городом со своими уютными пивными. Лишь наши собеседники были немного более грустными, чем до 1968-го. Профессора были исключены из университета, а писателями стали „люди труда“ с сомнительным талантом, рекрутированные из заводских литературных кружков, или идеологи-критики… Создавать литературу начали самозванцы. Помню, какие усилия приложили пражские власти, чтобы мы напечатали книгу какого-то министра внутренних дел, который писал посредственные репортажи. Тогда было хуже у них, чем у нас»[748].
И сейчас, почти полвека спустя, сложно определить, с точки зрения внутреннего, духовного состояния, где было труднее жить, поскольку жизнь румынских граждан находилась под очень строгим контролем, правда, не иностранным, а своим, родным, но, я бы сказал, более изуверским. Во время августовских событий румынка Ралука Стериан-Натхан позвонила из-за границы подруге в Бухарест, чтобы узнать, как обстоят дела. В своем романе-воспоминании она пишет: «Голос моей подруги был дрожащим, мой телефон тоже. Так как все разговоры с заграницей прослушивались, она не могла сообщить мне подробности. Я постаралась сохранять спокойствие и остереглась задавать вопросы, которые могли навредить ей»[749].
Под постоянным контролем был и мой домашний телефон: о том, что в узловое табло была вмонтирована «прослушка», я узнал случайно от жены соседа – офицера Секуритате. А помимо этого (правда, мне поздно стало известно об этом – уже после декабря 1989 г.), мой хороший друг, коллега по кафедре, лингвист А. Г. не случайно неоднократно просил меня припоминать, что было на съезде славистов в Праге, каково было отношение членов нашей делегации к пражской жизни, но, самое главное, он часто звонил и моей жене, чтобы «потолковать» о жгучих вопросах дня (замечу, что она, москвичка, принявшая румынское гражданство, руководила, будучи хорошим инженером-технологом, лабораторией в НИИ при известном заводе каучука и резины «Данубиана»). Например, он расспрашивал мою жену, которая и тогда была, как и сейчас, абсолютно безразлична к политическим проблемам, каково ее отношение к событиям в Чехословакии, была ли там «контрреволюция», читала ли она «Правду» и т. д. и т. п. Потом, в ходе дальнейшего сокращения преподавателей, А. Г. перевели с кафедры на ответственный пост начальника отдела какого-то министерства; лишь в 1990 г. я узнал, что он был не простым «стукачом», но и секретным сотрудником всемогущественного органа безопасности Румынии – Секуритате. Всеобщая атмосфера гласного и негласного надзора над населением (что и говорить, если даже члены Исполнительного комитета ЦК партии подвергались всякого рода преследованиям), обязанность докладывать о любых встречах и беседах с иностранцами и многие другие ограничения гражданских прав постепенно свели на нет все положительные начинания Николае Чаушеску и расшатали до основания тот величественный памятник, который он себе воздвиг в августе 1968 г., бесстрашно выступив в защиту чехословацкого народа, но не в последнюю очередь своей собственной страны.
Юрий Михайлович Кузьмин[750]
«Я понимаю, что жил в очень интересное время…»
(Записки советского солдата, служившего в Южной группе войск в 1966–1968 гг.)
25 октября 1966 г. наш железнодорожный эшелон с призывниками после четырех суток пути прибыл из Куйбышева (ныне Самара) в Ивано-Франковск. Здесь мы постепенно становились солдатами: надели военную форму, учились быстро подниматься по утрам, занимались строевой подготовкой, твердили уставы и, наконец, приняли присягу. А дальше судьба многих из нас распорядилась неожиданным образом… Старослужащие солдаты сочувствовали: «Да, ребята, если вам выдали юфтевые сапоги, значит, отправят за границу, а там служба не мед».
21 ноября 1966 г. мы пересекли государственную границу с Венгрией и на рассвете 22 ноября прибыли на железнодорожный вокзал Будапешта. А уже в 4 часа утра, проехав по незнакомому городу, оказались в военном городке в Вечеше. Позднее узнали, что наша воинская часть – это 112-й отдельный полк связи, обслуживающий командование Южной группы войск (ЮГВ). Так началась моя служба в Венгрии, в Будапеште.
Потянулись непростые солдатские будни: учебные занятия, строевая подготовка, выработка боевых навыков, освоение оружия, марш-броски и пр. И все это изо дня в день.
Но были в нашей солдатской жизни и яркие эпизоды, которые до сих пор вспоминаю и не устаю
