Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное - Андрей Николаевич Савельев
Наличие в РСФСР и других будущих республиках СССР документов с названием «Конституция» вовсе не означает, что образовано государство. О том, чтобы учредить его от Бога, речи, конечно, уже не было. Стать аристократической республикой также уже было невозможно. А народная демократия так и не появилась на свет. Образовалась химера – партийная тирания с элементами (весьма условными) партийной демократии. Вне партии могло существовать только зависимое население, но не источник власти. Что означает: государства нет, а налицо только своеобразный политический режим со всеми признаками оккупационного порядка.
Итак, мы пришли к тому, что после Российской Империи, после государства Российского с февраля 1917 года в стране под названием «Россия» было создано не новое государство, а политический режим, который сменился другим политическим режимом, а тот ещё одним режимом… И так далее – вплоть до 1991 г., когда вновь образовалось не государство, а целый набор политических режимов, второй раз за век расчленивший территорию государства Россия.
Существовавшие при большевистском правлении конституции – это только партийные документы, а не учредительные документы государства. Все попытки принять эти документы всенародно ни к чему не привели. Всенародность была имитацией – режим диктовал народу свою волю, и народ, не имея никаких возможностей излить собственную волю, подчинялся партийному диктату. Подконтрольный плебисцит всегда заканчивался одинаково – спланированным триумфом оккупантов, их политическим доминированием, основанным исключительно на насилии и обмане.
Одним из факторов наличия государственности считается внешнее признание. Действительно, заключение Брестского мирного договора было первым актом признания Советской власти. Но такое признание было куплено громадными территориальными уступками и контрибуцией. Тем не менее это было только признание власти – то есть политического режима, подчинившего себе страну. Сменись этот режим другим – и он тоже был бы признан, поскольку экономические и стратегические интересы требуют поддержать иллюзию, имитацию государственности с целью извлечения выгоды. Но в таких случаях союзы непрочны: вчерашние союзники завтра могут стать злейшими врагами. В отношении Советского государства такие внезапные перемены во внешней политике происходили многократно. Ибо прочных договорных отношений с узурпировавшим власть режимом быть не может: он и сам нестабилен в своих публично объявленных целях, и отношения с ним не могут быть стабильными.
Имитационная форма государства (политический режим, оккупация) может трансформироваться в правильную, когда власть и народ соединяются общей бедой или общим триумфом. В правильных формах, в подлинной государственности такое единение постепенно сливается в постоянную солидарность, что является признаком формирования политической нации. В СССР шанс превратиться из террористического режима в государство возник в результате Победы 1945 года. Даже несмотря на продолжавшееся разделение народа и власти (коммунистической номенклатуры), Победа была воспринята как деяние всенародное, а во время войны народ и власть были близки, как никогда ранее с 1917 года. Но легитимации власти и превращения её в народную не произошло по причине того, что фронтовики, вернувшись домой, оказались после войны излишним социальным слоем, пытавшимся встроиться в уже сложившиеся отношения властвованияподчинения. Фронтовики не могли конкурировать с теми, кто уже имел прочные служебные связи, получил образование и опыт работы. То же самое случилось и с высшим военным руководством, которое не могло быть интегрировано в партийно-хозяйственную номенклатуру. Но самое главное: военный триумф и его всенародная оценка не привели к принятию нового правового акта, который и был бы учредительным для государства. Послевоенная политика Сталина продолжила довоенную, а разразившийся голод снова проложил пропасть между народом и властью. Хрущёвская «оттепель» была послаблением оккупационного режима, но не изменила его природу.
Само по себе утверждение государственности – это триумф единения власти и народа. И лучше всего для этого подходит именно момент внешнего успеха – победы над общим врагом. Но этот исторический шанс компартией во главе со Сталиным был упущен. Если бы не отторгаемая народом коммунистическая пропаганда, то народ и власть могли бы сблизить бурное развитие науки и техники в период правления Хрущёва и Брежнева. Разоблачение преступлений сталинизма и мировые тенденции экономического развития создавали условия для государственного строительства.
Но приверженность прежним схемам – имитации власти Советов и партийному диктату – не дали сложиться тому единению, которое обеспечивало бы надежную связь «верхов» и «низов», когда первые получают от последних санкцию на принятие решений на благо всех. Период, названный «застоем», был стагнацией не столько экономической, сколько политической – устаревшие формы управления питали партийный волюнтаризм, который лишал экономику эффективности, понапрасну растрачивая силы народа.
За власть Советов
Красный террор
С конца 1917 года в Петрограде и Москве начались решительные гонения на национальную русскую интеллигенцию. Офицеры, бывшие государственные служащие, писатели и ученые, известные как национальные русские, подвергались бесконечным домашним обыскам и преследованиям, после чего их обычно без суда и следствия забирали, увозили в крепости, сажали в тюрьмы и запрещали выезд. В начале правления большевиков вызвала переполох история убийства известных общественных деятелей А. Шингарева и Ф. Кокошкина[147], помещенных, как и многие другие в тюрьму – просто потому, что они как-то были связаны с исторической Россией.
Бессовестное убийство было не только уголовным преступлением, но и самовольно осуществленной казнью. Которая показывала «нутро» ленинского режима, провозгласившего отмену смертной казни. Взамен этого лозунга пришли бессудные расправы, вызывавшие у большевиков разыгранное возмущение, а на деле –
