Лев Гумилёв - Древняя Русь и Великая степь
Новое законодательство формировалось десятилетия, с одной стороны, долго, а с другой — моментально. Для всех монгольских племен Чингисова улуса Яса была опубликована на Великом курултае в 1206 г., одновременно с провозглашением Тэмуджина Чингисханом всей Великой степи. Но и после этого Яса дополнялась и расширялась. Это произошло в 1218 г., перед войной с Хорезмийским султанатом, и в 1225 г., перед завоеванием Тангутского царства.[803] Но элементы нового стереотипа поведения начали слагаться, надо полагать, до 1206 г., что вызвало резкое сопротивление всех ревнителей старины.
В самом деле, зачем создавать новые законы, вместо того чтобы кодифицировать старые, привычные? Только для того, чтобы обеспечить существование новому стереотипу поведения, непривычному, но целесообразному. Это значит, что каждый закон запрещает то, что раньше считалось допустимым или извинительным. Яса была новым законом.[804]
Законы Чингисхана карали смертью за убийство, блуд мужчины и неверность жены, кражу, грабеж, скупку краденого, сокрытие беглого раба, чародейство, направленное ко вреду ближнего, троекратное банкротство, т. е. невозвращение долга и невозвращение оружия, случайно утерянного владельцем в походе или в бою.[805] Так же наказывался тот, кто отказал путнику в воде или пище.[806] Неоказание помощи боевому товарищу приравнивалось к самым тяжелым преступлениям.
Более того, Яса воспрещала кому бы то ни было есть в присутствии другого, не разделяя с ним пищу. В общей трапезе ни один не должен был есть более другого.[807]
Наказанием за тяжелые преступления была смертная казнь; за малые преступления полагались телесные наказания или ссылка в отдаленные места (Сибирь). Иногда за конокрадство и убийство на монгола накладывалась пеня: за мусульманина больше, чем за китайца.
Можно подумать, что новое законодательство не содержит ничего нового: мол, а как же иначе? Однако вспомним, что сам Тэмуджин за убийство Бектера казнен не был, что ему же пришлось признать Джучи своим сыном, дабы оградить обожаемую им Бортэ от обвинения в неверности, что конокрад Тайчар был застрелен согласно новому закону, что вызвало поход ревнителей старого и битву, весьма кровавую.
Но самым значительным нововведением надо считать закон о взаимопомощи, точнее — взаимовыручке. Обыватель, городской, деревенский или степной, охотно признает запреты, ограничивающие его свободу, но не может даже представить, что он кому-то чем-либо обязан, особенно если он не видит в этом выгоды. В этом принцип конвиксий.
Зато члены консорций — группы космонавтов, экипажа корабля, экспедиции в безлюдные места, банды разбойников, батальона солдат и т. п. — имеют диаметрально противоположный стереотип поведения. Без взаимовыручки они обречены на гибель и должны быть уверены, что боевой товарищ их не бросит. Чингис сделал из своих подчиненных организацию фазы этнического подъема с общественным императивом: «Будь тем, кем должен быть». Называть эту фазу этногенеза «крепостным правом»[808] неточно, ибо «закрепощены» были все, включая хана. Здесь отчетливо представлена начальная фаза любого этногенеза, выраженная столь же четко в походах викингов, джихаде ранних мусульман, жертвенности первых христиан, послушании зулусов вождю — Чаке. Смысл Ясы как источника в том, что появление ее знаменует не инкубационный, а очевидный пассионарный подъем нового этноса — монголов.
132. Самое главное
Как бы значительно ни было изменение норм поведения внутри новорожденного этноса, но решающим было не это, а отношение с соседями, т. е. этническим окружением. Большая часть монголов категорически предпочитала старые, привычные формы быта. Военно-демократический строй их не манил; напротив, он вызывал у них отвращение. Меркиты, стрелометное племя, были врагами Чингиса, воинственные татары — тоже. Чжурчжэни противились любому упорядочению степняков. Найманы сами претендовали на первенство в Степи, причем их поддерживали ойраты — лесной этнос в Западной Монголии.
Единственным союзником Монгольской Орды был кераитский Тогрул, получивший от императора Золотой империи (Кинь) титул «ван». Монголы называли его Ван-хан. Однако Тогрул не пользовался в своем царстве популярностью. Многие подданные настолько ненавидели своего хана, что предпочитали поддаться найманам. Тогрул держался только благодаря помощи монголов — сначала Есугея, потом Тэмуджина. Естественно, противники Тогрула стали врагами Тэмуджина. Поэтому поддержка кераитов была ненадежна.
Но и внутри Орды было неспокойно. Субпассионарии не любят подчиняться дисциплине. Поэтому за время отсутствия Тэмуджина численность воинов его орды, которой управлял его брат Хасар, значительно сократилась. Верными остались лишь нухуры Чингиса и племена урут и мангут. Лучшим выходом был бы мирный договор, но в те времена договариваться было трудно, ибо понятия дипломатической неприкосновенности не существовало во всем мире. Если посол передавал неприемлемое предложение, его убивали. Иногда за этим следовала война, но не всегда, и рассматривалась она не как воздаяние за преступление, а просто как решение проблемы, о которой не удалось договориться.
Новый общественный императив монголов — взаимовыручка — включал в себя гарантию, даваемую боевому товарищу, ставшему жертвой предательства. Если его не могли спасти, то за него следовало отомстить нарушителям закона гостеприимства. Противники монголов на это возражали, что и на войне убивают, и что обман, ныне называемый дезинформацией, дозволен, и что те, кто не убивал посла, не виноваты, а следовательно, не несут за чужой поступок ответственности.
На это монгольское правосознание возражало, что смерть на войне действительно естественна, ибо «за удаль в бою не судят». Более того, самым доблестным противникам, попадавшим в плен, предлагалась не только пощада, но и прием в ряды монгольского войска с правом на выслугу. Дезинформацию монголы, как митраисты, делили на обман противника, который должен воспринимать обстановку критически, и на предательство или обман доверившегося клятве, т. е. договору или обычаю гостеприимства. Предателей и гостеубийц уничтожали беспощадно вместе с родственниками, ибо, считали они, склонность к предательству — наследственный признак.
И, наконец, истребление населения городов, где были убиты послы, с точки зрения монголов было тоже логично. Народ, поддерживающий своего правителя, должен делить с ним ответственность за его поступки. Для классовых обществ, где народ угнетен, такое мнение нелепо, но монголы такого безобразия, как классовый гнет, не могли вообразить. Города, в которых были убиты парламентеры, монголы называли «злыми городами» и громили их, считая, что это справедливо. Так были разрушены Балх и Козельск, причем последнему никто не оказал помощи, хотя рядом были Смоленск, Киев и Чернигов, а владимирский князь Ярослав ходил с войском на Литву. Видимо, они знали, из-за чего гибнет Козельск. И отнюдь ему не сочувствовали.
Позднее из-за убийства послов погибла империя Сун и была разорена Венгрия. Католические и мусульманские авторы приписывали эти разрушения особой кровожадности монголов, забывая, а вернее, умалчивая о причинах этих войн. А ведь в прочих случаях дело обстояло по-иному. «В конце февраля 1221 г. монголы взяли Мерв, якобы частью перебив, частью уведя в плен его население; в конце того же года Мерв восстал, был взят, и погибло свыше 100 тыс. человек… а через несколько месяцев Мерв выставил 10 тыс. воинов для войны с монголами. Очевидно, сотни тысяч человек, будто бы избивавшихся монголами в Закаспии и Иране, существовали только в воображении восточных авторов».[809]
Нет, конечно, монголы не были добряками! Иначе они не могли поступать, ибо на всех трех фронтах — китайском, переднеазиатском и кумано-русском — против них стояли силы, значительно превышавшие их по численности и вооружению. Побеждали они благодаря дисциплине и мобильности, но ведь и то и другое возможно только при высокой пассионарности, а эта последняя, в свою очередь, порождает оригинальную ментальность и стереотип поведения. Монгольские воины не рассчитывали последствий своих поступков, потому что на войне думать некогда. Они вели себя так, как им подсказывала их природа, изменившаяся из-за пассионарного толчка. Им и в голову не приходило спрашивать себя: правы ли они или в чем-то виноваты? На популяционном уровне действия этноса запрограммированы окружающей средой, культурой и генетической памятью. На персональном — они свободны. То, что среди монголов, как, впрочем, и среди их противников, были люди добрые и злые, жадные и щедрые, храбрые и слабодушные, для статистической закономерности этногенеза не имело никакого значения. Важно другое: столкновение разных полей мироощущения всегда порождает бурную реакцию — гибель избыточных пассионариев, носителей разных традиций.
