Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Новый всплеск активности оппозиции вызвало серьезное поражение китайских коммунистов в результате провала одобренной сталинским руководством политики союза компартии Китая с Гоминьданом. В конце мая 1927 года Троцкий, Зиновьев, Смилга, Евдокимов и другие направили в Политбюро ЦК письмо-платформу, подписанное 83 участниками троцкистско-зиновьевского блока. По их мнению, провалы сталинского руководства на внешнеполитической арене являлись бесспорным свидетельством неверности политики ЦК в принципе, В заявлении «83-х» теория о возможности построения социализма в одной стране объявлялась мелкобуржуазной и не имеющей ничего общего с марксизмом-ленинизмом. «Неправильная политика ускоряет рост враждебных пролетарской диктатуре сил: кулака, нэпмана, бюрократа. Это ведет к невозможности использовать в должной мере и должным образом имеющиеся в стране материальные ресурсы для промышленности и всего государственного хозяйства… приводит к усилению капиталистических элементов в хозяйстве Советского Союза — особенно в деревне»[770].

Основным условием для разрешения насущных вопросов в области хозяйственного строительства оппозиционеры называли оживление внутрипартийной демократии и усиление живой связи партии с рабочим классом. Установившийся внутрипартийный режим ослабляет диктатуру пролетариата в ее классовой основе, заявляла оппозиция. В июне 1927 на заседании Президиума ЦКК ВКП(б) Троцкий обвинил партийное руководство в термидорианстве — перерождении.

Объединенная оппозиция пыталась восторжествовать на просчетах сталинского руководства, однако, если внимательно присмотреться к политике сталинской команды в 1926 году и сопоставить ее с программой левой оппозиции, то очевиден тот факт, что правящее большинство на деле приняло к исполнению и практически реализовало все основные пожелания оппозиции. Политика раскрепощения частного хозяйства резко пошла под гору, ограничения по выборам в Советы обеспечивали усиление административного нажима на деревню, налоговый пресс был нажат до отказа, цены на промтовары в соотношении с ценами на сельскую продукцию достигли предельной высоты. И, наконец, даже то требование оппозиции, которое было публично ошельмовано как демагогия, также принято — на восстановление промышленности был ассигнован звонкий «миллиард».

Оппозиция играла роль того пугала, под прикрытием которого реальные мероприятия власти казались умеренными при всем их максимализме. Новый 1927 год поставил перед ней очередной вопрос: как выйти из того тупика, в который завела страну реализация программы оппозиции? Сталин и его команда начали обнаруживать намерения существенной корректировки политики вправо. Эмигрантская пресса сверхчутко отозвалась на некоторые места из доклада Сталина 7 декабря 1926 года на VII расширенном пленуме ИККИ, где говорилось о допущении «новой буржуазии», использовании ее опыта и знаний для советского хозяйственного строительства[771]. В этом увидели возвещение союза Политбюро с новой нэпмановской буржуазией и сделали вывод, что в Кремле «ее величество реакция положила все четыре копыта на престол власти»[772]. Казалось, в унисон этому звучали и заявления руководителя промышленности, председателя ВСНХ Куйбышева о необходимости предоставления больших оперативных возможностей отдельным государственным предприятиям и выведения из-под мелочной опеки централизованных трестов.

Начало 1927 года ознаменовалось для политики Политбюро некоей мучительной двусмысленностью, которая вскоре переросла в неприкрытую растерянность и дезориентацию. Весной линия Политбюро потерпела двойное поражение: внутри страны, где выяснился окончательный провал политики ценового нажима на деревню, и на международной сцене в результате унизительных скандалов в Англии и сокрушительного поражения в Китае. Как тогда острили по аналогии с 1904 годом, Кантон для большевиков стал «Мукденом». Все это на время ослабило нажим на левую оппозицию. Троцкий был вновь возвращен в Главконцесском и дело дошло до того, что редакция «Большевика» сочла возможным поместить дискуссионные статьи Преображенского и Смилги, которые жестоко издевались над Бухариным и Микояном, одержавшими такую блестящую «победу» над оппозиционерами, обвинявшимися в политике повышения цен, а в результате сами привели к громадному раздвижению ценовых «ножниц».

Наиболее нетерпеливая часть эмиграции описывала состояние недовольного общества в Союзе и ставила утешительные для себя, но фантастические диагнозы о близкой кончине сталинской группировки и, что совсем невероятное, победы Троцкого. Еще 27 мая 1927 года «Тревоги и надежды» правокадетской газеты «Руль» сошлись в нетерпеливой уверенности в том, что «положение создалось такое, что уже можно и нужно думать о том, кто будет наследником советской власти». П.Струве в «Возрождении» от 24 мая высказывал сомнение в возможности быстрых перемен в СССР. Однако и он «ясно видел», как «советчина приближается к своему неизбежному концу». Оппоненты режима, как правило, в своих прогнозах ошибаются во временных рамках его существования. Они остро чувствуют недостатки и противоречия общественной системы, но точно так же, как и апологеты, не до конца понимают ее объективное содержание и не видят масштаба тех задач, которые данная система при всех своих противоречиях призвана решить. Только тогда, когда эти задачи выполнены, наступает пора обострения имманентных противоречий социальной системы и снятия отношений при сохранении достигнутого уровня вещественного развития.

Вначале, с 1923 года борьба среди наследников Ленина происходила в среде посвященных, в тайниках высших учреждений, затем Троцкий попытался перенести ее в более широкие партийные аудитории. В 1925 году «новая оппозиция» придала борьбе совершенно невиданный со времен дискуссии о профсоюзах охват и масштаб, чем ускорила свое устранение от участия в руководстве страны. Однако, сплотившиеся левые не склонили знамен и в 1926 году развили подпольную работу в партии, появились намеки на «теневой» фракционный аппарат в недрах нового троцкистско-зиновьевского блока. Наконец, обессилев безответно биться в кулуарах охваченной Сталиным партийной структуры, левые оппозиционеры, ободренные кризисом 1927 года, решили искать опоры в массах. Затишью пришел конец. 9 мая Зиновьев, выступая на формально непартийном собрании, посвященном дню печати, обратился с апелляцией к беспартийным против партии и ее руководящих органов, тем самым, нарушив «все традиции большевистской партии и элементарную партийную дисциплину»[773].

Политика вышла на улицу. Подхватив почин Зиновьева, 9 июня Троцкий выступил на демонстрации, устроенной оппозицией на Ярославском вокзале под предлогом проводов Смилги, получившего ссыльное назначение на Дальний Восток. При этом пылкие обличительные речи лидера оппозиции слушали не только оппозиционеры, но и случайная публика, находившаяся на вокзале. Смысл речей был один: долой сталинскую диктатуру, долой Политбюро. Тысячная толпа, горячие аплодисменты — все это было так близко бывшему кумиру революционной толпы. После этого на июньском заседании Президиума ЦКК Троцкий выдвинул «совершенно неслыханные клеветнические» обвинения партии в термидорианстве[774], как было отмечено в постановлении ЦК-ЦКК.

Обвинения, кстати сказать, были давно «слыханные». Почти два года назад секретарь ленинградского губкома партии сторонник Зиновьева Залуцкий уже открыто выступил с обвинениями сталинского большинства в ЦК в перерождении и термидорианстве. Однако только Троцкому было дано возвысить их звучание до нужного принципиального уровня, достигающего «ушей» политаппарата.

Странно и вместе с тем типично для 1920-х годов переплелись судьбы этих двух незаурядных людей. Во время гражданской войны комиссар Залуцкий был едва не расстрелян по приказу Троцкого за побег семи офицеров на Восточном фронте. В 1921 году получило скандальную огласку дело об аресте секретарем Президиума ВЦИК Залуцким часового в Кремле за нарушение устава гарнизонной службы. Троцкий на Политбюро обвинил Залуцкого в том, что он «закомиссарился». Залуцкий в ответ попросил снять его с ответственной работы и отправить к станку: «Я русский квалифицированный рабочий, там я выработал свою революционную гордость и свое пролетарское самолюбие, там я не закомиссаривался, тогда туда и прошу вернуть меня». Залуцкий назвал коменданта Кремля «комендантом Троцкого»[775].

В дискуссии 1923―1924 года Залуцкий, уже будучи секретарем петроградского губкома, проявил себя одним из самых непримиримых противников Троцкого. Его энергичные письма Сталину лежали в основе важных постановлений Оргбюро против ПУРа и военного ведомства. В январе 1924 года в Петрограде на областном партсовещании, подводя итоги дискуссии, Залуцкий говорил о переоценке Троцким исторического значения резолюции ЦК-ЦКК о партстроительстве. Залуцкий тогда возмущался несуразным противопоставлением партийной молодежи старикам, говорил о фракционной политике оппозиции, о лживости намеков на вырождение старой партийной гвардии, о неправильном обвинении аппарата, об оппортунизме оппозиции и ее непонимании государственного и классового положения компартии, о лживой спекуляции лозунгом о засилье аппарата для взбудораживания массы и т. п.[776] Словом, когда-то было трудно сыскать людей, более враждебно настроенных друг к другу. Теперь они оказались в одном политическом лагере. Их свел воедино один мощный процесс становления новой бюрократической элиты — это реальное движение эпохи, которое отбрасывало непригодных или поставивших не на ту «лошадь» и временно объединяло их в оппозицию.