История сионизма - Уолтер Лакер
Первый эксперимент по самоуправлению был предпринят в 1905 г., когда пятеро работников из Киннерефа подписали контракт с палестинской конторой в Яффе на обработку земли в Ум Джуни. В ноябре 1910 г. десять мужчин и две женщины устроили постоянное поселение, которое впоследствии превратилось в Деганию — «мать квуцот». От результата этого предприятия зависело многое. Провал на этой стадии мог бы повлечь за собой роковые последствия для развития поселений подобного типа. Но прошло две зимы и два лета, и обнаружилось, что вопреки чрезвычайно трудному климату и другим неблагоприятным условиям поселения нового типа способны развиваться успешно[428]. Но дирекция Еврейского Национального Фонда все еще не избавилась от сомнений. Дегания превысила бюджет на 40 %, и фонд критиковал систему учета, согласно которой квуца с самого начала работала с прибылью. Но Раппин по-прежнему верил в успех поселенцев, невзирая даже на авторитет Оппенгеймера, который утверждал, что капиталистический банк не может нести ответственность за долги и обязательства предприятия, на управление которым он неспособен оказать ни малейшего влияния. Некоторые наиболее предприимчивые члены коллектива уже подумывали о том, чтобы перебраться на новое место и начать все с начала, оставив Деганию другой, менее опытной группе, стремящейся работать в коллективном поселении. Но большинство полагали, что следует остаться на старом месте: они уже считали Деганию своим домом и первым звеном в цепи будущих поселений подобного типа. На этой стадии квуца еще не была полностью коммунистической. Каждый работник получал ежемесячную плату из палестинской конторы — в размере пятидесяти франков. Некоторые вносили все деньги в общую кассу, другие оставляли немного себе, чтобы купить одежду, обувь и другие необходимые вещи. Предложение Шмуэля Даяна о том, чтобы в течение ближайших пяти лет члены общины воздерживались от заключения браков, было забыто уже через несколько недель, а рождение первого ребенка в Дегании повлекло за собой серьезный идеологический кризис: должна ли мать самостоятельно нянчить и растить своего ребенка или следует отдать его на попечение кому-то другому? Должны ли дети жить вместе с родителями или в отдельной хижине? Должны ли женщины работать наравне с мужчинами во всех областях сельского хозяйства или их место на кухне, в прачечной и в детской? Являются ли дети — как утверждал Иосиф Буссель — частной собственностью или они принадлежат коммуне? В конце концов, жители Дегании предпочли пойти на компромисс. Более радикальные решения проблем и отмена частной собственности в коллективных поселениях возобладали только после I мировой войны, с прибытием нового поколения иммигрантов.
Вести об успехе первого коммунального поселения быстро распространились по всей Палестине и среди членов молодежных социал-сионистских движений в других странах; раздались призывы к организации новых коммун. Новые поселения старались во всем следовать примеру Дегании. Тот факт, что первый коллектив самостоятельных поселенцев состоял из двенадцати человек, был случайностью — но превратился в настоящую догму. Образец Дегании стал идеологическим императивом: все соглашались с тем, что такая численность коммуны оптимальна и, более того, единственно возможна. Утверждали, будто в коллективе, превышающем 12–15 человек, не сможет возникнуть необходимая для квуцы атмосфера духовной близости. Это убеждение сохранялось до 1919 г., когда с прибытием в Палестину множества новых иммигрантов начала распространяться идея более многочисленной квуцы.
Первая коммуна возникла из-за того, что все большее число евреев, занятых сельскохозяйственными работами, стремились освободиться от традиционной системы управляющих, надсмотрщиков и поденной оплаты. Но шли годы, и идеология квуцы развивалась: из средства достижения определенных целей коммуна превратилась в самоцель — живую клетку будущего справедливого общества. С распадом патриархальной семьи в современном обществе возникла потребность в новом, более прогрессивном типе человеческого сосуществования — большой семье, основанной не на сходстве характеров, а на общих духовных ценностях. Разумеется, не у всех сторонников квуцы были столь далеко идущие амбиции. Некоторые по-прежнему считали коммуну просто наиболее рациональной и практичной формой сельскохозяйственных поселений в Эрец-Израиле. Но все соглашались с тем, что этот проект следует разворачивать в более широком масштабе. Кое-кто даже начал понимать, что коллективные поселения важны не только в контексте развития палестинской экономики, но и представляют собой специфический вклад еврейских социалистов в разработку концепций нового общества.
Пока лидеры социалистических партий в Палестине рассуждали о великой миссии еврейских рабочих масс, массы эти все еще оставались в Восточной Европе. События в Сейере и Дегании не оказали на их жизнь непосредственного влияния. «Поале Сион» все еще оставалась по преимуществу партией русских евреев, хотя филиалы ее возникли в Австрии (Галиции) (1904 г.), в США (1905 г.) и в Англии (1906 г.). Уже говорилось о том, что «Бунд» противостоял сионистским инициативам, и со временем эта враждебность не угасла. С другой стороны, сионистские убеждения «Поале Сион» подверглись суровому испытанию по мере того, как эта партия все больше и больше вовлекалась в русскую политику. Теоретически сионизм и социализм «Поале Сион» трудно было разграничить, но поскольку подавляющее большинство членов этой партии оставались за пределами Палестины, то после революционных событий и погромов 1904–1905 гг. они неизбежно втянулись в решение местных политических проблем. Свою лепту в процесс десионизации, по-видимому, внесли и нападки критиков — например, Житловского. Почему, спрашивал он, партия, выдвигающая лозунг национального возрождения, проявляет типичный для диаспоры (галут) образ мышления и трусость, отказываясь бороться за права евреев там, где они живут? Но как только «Поале Сион» решилась принять более активное участие в русской политике, сионистская идея неминуемо утратила для этой партии свою былую значимость.
Как раз в то время происходило развитие конфликта, связанного с Угандой, и мечты сионистов казались еще более несбыточными, чем когда-либо. Широкую поддержку получила политика новой партии — сеймистов, которые в 1905 г. выделились из рядов социал-сионистов[429]. Какое-то время они продолжали считать себя сионистами (официально партия называла себя социал-сионистской). Но поскольку в своих требованиях ее члены подчеркивали необходимость национальной политической автономии для евреев в странах их нынешнего проживания, то их платформа мало чем отличалась от программы бундовцев. Правда, сеймисты все еще верили, что окончательно «еврейский вопрос» нельзя решить в диаспоре. Но поскольку они, в отличие от сионистов, не могли указать на территорию, которая станет прибежищем для еврейских масс, то расхождение между ними и «Бундом» можно считать, в сущности, чисто академическим. Долгие годы эти территориалисты оказывали заметное влияние на генезис еврейского социализма. Во главе социал-сионистов стояли такие талантливые лидеры, как Житловский и Наман Сиркин (позднее возвратившийся в русло традиционного сионизма).
