Андрей Грачёв - Горбачёв. Человек, который хотел, как лучше…
Чуда, в которое верили до последней минуты Михаил Сергеевич и Ирина и ещё очень многие, не произошло. 20 сентября она скончалась. Российский вариант «Love story» в отличие от американской киномелодрамы, увы, стал реальной человеческой трагедией. «Ежик Ми» остался без своей «Захарки»… Подобно чернобыльскому реактору, радиация политики облучила жизнерадостную девочку из алтайского Веселогорска. Как считает Ирина, «только за то, что она открыто была рядом со своим мужем, мама расплатилась своим здоровьем». Студенческий друг Михаила и Раисы Рудольф Колчанов говорит определеннее: «Раю убил ГКЧП».
Побывав у Горбачёва через несколько недель после «черного сентября» 1999 года, я впервые услышал от него то, что, как мне казалось, этот «неисправимый оптимист» просто неспособен произнести: «А жизнь-то, Андрей, прошла…» И грустно улыбнулся…
Шанс Горбачёва (Вместо эпилога)
Жизнь прошла? Но какая из них, – ведь Михаил Сергеевич не раз говорил, что за годы перестройки прожил как бы несколько жизней. За пару дней до отставки он согласился побеседовать «за жизнь» с американцем Т.Копполом, снимавшим в Кремле агонию Советского государства и уход его первого и последнего Президента. Отвечая на вопрос: «Что сейчас происходит у вас в душе?», Горбачёв рассказал притчу о царе, призвавшем мудрецов, чтобы сформулировали для него главную мудрость жизни. Те долго размышляли и уже перед смертью царя пришли к нему с одной фразой: «Человек рождается, страдает и умирает».
В те дни Горбачёв подводил итог своей самой короткой жизни: Президента СССР. А ведь были и другие – комсомольского вождя, краевого партийного «воеводы», секретаря ЦК, генсека. Наступила и следующая – постсоветская жизнь экс-президента. Если их собрать, вложить одна в другую, получится целая матрешка. И только все вместе они составят образ того, кто, не перестав быть конкретным живым человеком, на наших глазах превратился в событие – в одно из самых неординарных политических явлений ХХ века.
Мудрецы не упомянули, что между рождением и смертью человек получает шанс: право расписаться в Книге Жизни, оставить свой след. Каждый распоряжается этим шансом по-своему. Но чем измерить след, оставленный политиком? После Горбачёва, потомственного пахаря, в российской и мировой истории осталась глубокая борозда. Можно ли однозначно оценить сделанное им, ведь его фигура, как и личность, до сих пор остаются предметом споров и разноречивых толкований даже в среде его соратников.
В своих книгах, вышедших почти одновременно, один – бывший секретарь ЦК и изначально активный сторонник генсека В.Фалин пишет, что так называемая перестройка, вместо того чтобы стать «революцией в революции», превратилась в «импровизацию в импровизации», выродившись в «авантюру», другой – А.Черняев – называет её невиданным историческим прорывом. Для одних Горбачёв – «могильщик» великой державы и коммунистической мечты, для других – пророк социализма с человеческим лицом. Он продолжает бросать вызов и тем, кто убежден, что такого социализма не существует, и тем, кто считает, что реальный социализм в человеческом лице не нуждается. Одни вменяют ему в вину идеализм и романтическую веру в «автоматизм демократии», другие – что был недостаточно решительным и жестким лидером в стране, привыкшей к царям и тиранам. Кто ближе к истине?
Уходящих в историю политиков мерили разной шкалой ценностей. Когда А.Пейрефитта, бывшего французского министра и пресс-секретаря де Голля спросили, какое наследство оставил после себя ушедший в отставку генерал, тот ответил: «пример». В этом слове для него соединилось политическое и нравственное величие выдающегося французского и мирового лидера.
Советник другого президента Ф.Миттерана, нынешний министр иностранных дел Франции Ю.Ведрин считает: для оценки политика и государственного деятеля может существовать только один критерий – результат. Даже мораль политика измеряется не намерениями, а результатами: «Морально быть ответственным».
А вот человек, который никогда не был ничьим помощником, К.Любарский хвалит Горбачёва не за намерения, а как раз за результат: «Хочется, прежде всего, сказать ему спасибо за то, что он сделал для нашей свободы больше, чем кто-либо иной, и не только его вина, что мы не смогли ею в полной мере воспользоваться. Не важно, что Горбачёв делал это не всегда сознательно, иногда даже с противоположными намерениями, – в истории в конечном счете оценивается лишь результат, а он превзошел все ожидания».
По мнению А.Черняева, «…как политик Горбачёв проиграл. Останется в истории, как мессия, судьба которых везде одинакова". Однако Горбачёву-политику, а не мессии, неожиданно приходит на помощь другой выдающийся европейский политик Франсуа Миттеран. Он считает, что бывают ситуации, когда деятельность политика можно охарактеризовать как неудачу, но только если оценивать её «с ограниченной точки зрения: Власти, а не Истории". Немаловажный нюанс.
Собственно говоря, именно уважительная оглядка на историю, стремление угодить ей, угадать её, скорее, чем желание её переломить, превращает Горбачёва в политика больше западного стиля, чем традиционного русского «царя». В этом одно из объяснений, почему за рубежом легче понимали (и больше ценили) Горбачёва, чем в его собственной, не привыкшей к таким правителям стране. Не случайны и приводимые западными политологами параллели между ним и своими политиками. Одна из них – опять-таки с де Голлем. Американец Саймон Серфати считает, что сближает этих двух, очень разных государственных деятелей именно способность вслушиваться в историю и с максимальной эффективностью использовать все возможности, которые она дарит. Называя их обоих «оппортунистами Истории», он заключает: «именно это качество превращает государственного деятеля в истинного революционера».
Вопрос о том, действительно ли это подслушанный «шорох Истории» и умение «ухватить её за полу», которым скромно гордится Горбачёв, или, как считает ещё один его бывший помощник Н.Петраков, способность приписать себе задним числом «заслугу умысла», в конце концов, для самой истории не важен. Важно мужество не дрогнуть, не повернуть назад, даже если сталкиваешься с такими последствиями своего изначального выбора, которые не мог предвидеть.
Предоставим все-таки слово самому подзащитному: «Совесть моя чиста, – говорил Горбачёв журналистам в самолете во время ночного полета в Иркутск, его последней официальной поездки по стране в ноябре 1991 года, – впервые в истории страны была предпринята попытка её цивилизованно очеловечить». Не было ли это его заявление косвенным признанием вины, вопиющей наивности человека, вознамерившегося реформировать Россию демократическими методами? Ведь единственные великие реформы, которые она знала до сих пор, будь то петровские или большевистские, осуществлялись откровенно варварским способом.
Горбачёв же, хотя, естественно, предпочитал, чтобы его называли революционером, а не оппортунистом, с самого начала не замышлял создать новый мир и новую страну на месте старой, а лишь хотел помочь ей измениться. Избрав главными инструментами своего проекта реформы проповедь демократии и гласность, отказавшись вопреки совету Достоевского, от «тайны и авторитета» (зная к тому же, что «авторитет» правителя в России слишком часто завоевывается лишь неординарным злодейством), в глазах многих он превратился в «слабого», нерешительного лидера, которому оказалась не по плечу взятая на себя ноша.
Внешне, возможно, это так и выглядело: ведь начав в 85-м с того, что он «мог все», Горбачёв закончил к декабрю 91-го тем, что фактически уже не мог ничего. Те, кто клеймят его за то, что «промотал» доставшуюся власть, не учитывают, что его первоначальное могущество было всесилием должности, опиравшимся на партийную диктатуру, и что именно её разрушение было частью его замысла. «Он разорвал историческую преемственность тоталитарного самовластия – „власти как самоцели“, составляющей, по Дж.Оруэллу, единственный смысл существования тоталитарного государства, – написала в десятилетнюю годовщину начала перестройки „Литературная газета“. – Его неудача была его сознательным выбором. Его неуспех был его позицией». До сих пор многие упрекают его, что добровольно отдал власть, не обратившись к помощи армии. Что ж, тогда сегодня мы бы с сожалением вспоминали не о его отставке, а о том, что в декабре 1991 года Горбачёв превратился в Ельцина. Слава богу, этого не произошло.
Власть не ушла, как песок или вода, из рук Горбачёва – он начал сознательно передавать её тем, кто был лишен доступа к ней, раздавать, как Христос свои хлебы, рассчитывая накормить ими всех. Но он не был Богом, и накормить всех, тем более властью, ему не удалось, к тому же произошло то, что обычно бывает при бесплатной раздаче: одни передрались, другим ничего не досталось. В результате число недовольных лишь увеличилось, и даже люди, поддерживавшие его в прошлом, не захотели простить ему не только плачевных итогов реформ, но и самого её замысла.
