Герберт Уэллс - Очерки истории цивилизации
Но у политиков Италии I в. н. э. не было карт Германии, России, Африки и Центральной Азии, и даже если бы такие карты и существовали, вряд ли появилось бы желание изучить их. В Риме так и не прижились любознательность, стремление стать первопроходцами наподобие тех, что двигали финикийцем Ганноном и мореплавателями фараона Нехо, отправившихся в плавание вдоль побережья Африки. Когда в I столетии до н. э. посланники китайской династии Хань добрались до восточных берегов Каспийского моря, они обнаружили там лишь воспоминания о цивилизации, к тому времени уже отхлынувшей от этих берегов. Память об Александре Македонском все еще жила в этих краях, но о Риме люди знали только то, что Помпей подошел к западным берегам Каспия и отступил и что римлянина Красса разбили со всем его войском.
Рим больше волновало то, что происходило внутри его стен. Та энергия мысли, которую римский гражданин еще не успел израсходовать в попытках обогатиться и обеспечить личную безопасность, уходила на отражение замыслов, ударов и контрударов многочисленных проходимцев, которые теперь открыто боролись за верховную власть.
По обыкновению эта борьба за власть пользуется неизменным вниманием и почтением со стороны наших историков. В частности, фигуре Юлия Цезаря (100–44 дон. э.) всегда отводят особое место, словно светилу непревзойденной яркости и непреходящего значения в истории человечества. Однако беспристрастное изучение всем известных фактов полностью развенчивает теорию о Цезаре-полубоге. Даже Александр Великий, безрассудно загубивший открывшиеся перед ним блестящие возможности, и тот не был так возвеличен и специально приукрашен, чтобы вызвать восхищение у несведущего и некритичного читателя. Есть такой тип ученого, который, опираясь на самые двусмысленные факты или ни на что не опираясь вовсе, просто сидит и выдумывает задним числом самые невероятные замыслы переустройства мира для личностей, сумевших так или иначе выделиться на фоне истории.
Нам говорят, что Александр планировал покорение Карфагена и Рима и полное покорение Индии и что только его преждевременная смерть стала на пути этих замыслов. Что нам доподлинно известно, так это то, что он завоевал Персидскую империю и не смог продвинуться дальше ее пределов, а также что он успел допиться до смерти за то время, пока якобы составлялись эти обширные и величественные планы. Так и Юлию Цезарю приписывают планы последовательного завоевания и цивилизации всей Европы, вплоть до берегов Балтики и Днепра. Он хотел пройти в Германию, пишет Плутарх, через Парфию и Скифию, вдоль северных берегов Каспийского и Черного морей. Как говорят, если бы этот замысел осуществился, это спасло бы Римскую империю от постигшей ее в конце концов гибели.
Однако как совместить с этим мудрым и величественным замыслом тот факт, что, находясь в зените славы и власти, Цезарь — лысеющий, уже немолодой человек, давно оставивший позади горячие порывы юности, проводил лучшую часть года в Египте, в пирах и любовных утехах с египетской царицей Клеопатрой (69–30 до н. э.)?! А впоследствии он привез ее с собой в Рим, где ее влияние на Цезаря стало причиной острого недовольства народа. Подобная связь выдает в нем скорее стареющего сластолюбца и чувственника — к моменту начала их отношений ему было сорок пять, — чем вдохновителя великих свершений.
В пользу представлений о Цезаре как о сверхчеловеке говорит бюст из Неаполитанского музея. Это лицо, с тонкими и интеллектуальными чертами, отличается своим благородством, и мы можем прибавить к этому рассказы о том, что голова Цезаря, даже при рождении, была необычайно большой, красивой формы. Но у нас нет по-настоящему удовлетворительных свидетельств того, что этот бюст и в самом деле изображает Цезаря, и очень непросто соотнести отстраненную сдержанность этого лица с той репутацией, которую Цезарь снискал своей импульсивностью и приступами неконтролируемой жестокости. К тому же и другие бюсты, на которых представлено совершенно другое лицо, с определенной долей вероятности приписываются Юлию Цезарю.
Можно не сомневаться в том, что он был распущенным и расточительным молодым человекам. В пользу этого свидетельствует нагромождение скандалов вокруг его недолгого пребывания в Вифинии, куда он бежал от Суллы. Цезарь был сообщником подлеца Клодия и заговорщика Катилины.[35] Ничто в его политической карьере не дает оснований предполагать, что у него была какая-то цель, более высокая или отдаленная, чем собственное продвижение к власти, которая сулила личную славу и безнаказанность.
Мы даже не будем пытаться здесь рассказать обо всех ухищрениях, на которые он шел на протяжении своей политической карьеры. Несмотря на то что он происходил из старой патрицианской фамилии, Цезарь вошел в политику как любимчик простонародья. Он тратил огромные суммы на устроение пышных празднеств, не жалея средств, и наделал множество значительных долгов. Цезарь выступал против начинаний, связанных с именем Суллы, и всегда с почтением относился к памяти Мария, который приходился дядей его первой жене. Какое-то время он выступал в союзе с Помпеем и Крассом (так называемый Первый триумвират), но после смерти Красса последовал разрыв между ним и Помпеем.
В 49 году до н. э. он и Помпеи со своими легионами, Цезарь с запада, а Помпеи с востока, вступили в открытую борьбу за власть в Римском государстве. Цезарь первым нарушил закон, переведя свои легионы через реку Рубикон, который был границей между территорией, находившейся под его управлением, и собственно Италией. В сражении при Фарсале в Фессалии (48 г. до н. э.) Помпеи потерпел полное поражение и был убит, пытаясь найти пристанище в Египте, оставив Цезаря единоличным хозяином римского мира — еще большим, чем был Сулла.
Его объявили диктатором на десять лет в 46 г. до н. э., а в начале 45 г. до н. э. он был назначен пожизненным диктатором. Это уже была монархия, если и не наследственная, то уже, по крайней мере выборная пожизненная монархия. И это была небывалая возможность послужить человечеству. По духу и по характеру того, как он использовал эту диктаторскую власть на протяжении четырех лет, мы вполне можем судить, что за человек был Цезарь. Он осуществил определенную перестройку местной власти и, по-видимому, планировал восстановление двух уничтоженных римлянами морских портов, Карфагена и Коринфа. Совершенно очевидно, это было насущной потребностью тех дней: с их разрушением пришла в упадок морская жизнь в Средиземноморье.
Но еще более очевидным было то влияние, которое оказывали на его разум Клеопатра и Египет. Как и Александр перед ним, Цезарь не устоял перед традицией царя-бога, и в этом, несомненно, не последнюю роль сыграло низкопоклонство очаровательной наследственной «богини» Клеопатры. Перед нами — тот же конфликт, на той же почве притязаний на божественность, теперь между Цезарем и его личными друзьями, который мы уже отмечали в случае с Александром. Пока это касалось эллинизированного Востока, в оказании божественных почестей не было ничего из ряда вон выходящего, но все еще сохранявшийся в Риме арийский дух продолжал испытывать к ним отвращение.
Марк Антоний (82–30 до н. э.), его правая рука в сражении при Фарсале, был первым среди его льстецов.
Плутарх описывает сцену, произошедшую на играх при стечении народа, когда Антоний силой пытался возложить корону на Цезаря, а тот с напускной скромностью перед открытым неудовольствием со стороны народа отверг ее. Но он принял скипетр и трон, которые были традиционными символами древних царей Рима. Его изображение вносили во время торжественного шествия-помпы на арену вместе с прочими богами, а в одном из храмов поставили его статую с надписью «Непобедимому богу». Для ритуальных почестей божественному Цезарю были даже назначены жрецы. Это скорее говорит не о великом уме, а о мании величия посредственности.
Все, что нам известно об усилиях Цезаря способствовать этой пародии на собственный государственный культ, — это глупые и постыдные потуги на личное обожествление. Они никак не увязываются с представлениями о Юлии Цезаре как о мудром, невиданном прежде сверхчеловеке, призвание которого — навести порядок в этом беспомощном мире.
В конечном итоге (44 г. до н. э.) он был убит своими же друзьями и последователями, которым стали нестерпимы эти притязания на божественность. Ему преградили дорогу, когда он направлялся в сенат, и, получив двадцать три кинжальные раны, Цезарь умер — у подножия статуи Помпея Великого, своего поверженного соперника.
Это событие говорит также о полной деморализации верховного властного органа Рима. Брут (85–42 до н. э.), предводитель убийц, хотел обратиться к сенаторам, но те, захваченные врасплох всем случившимся, разбежались кто куда. Большую часть дня Рим не знал, как поступить. Убийцы Юлия Цезаря с окровавленным оружием в руках прошли по улицам замершего в нерешительности города. Никто не выступил против них, и лишь немногие осмелились к ним присоединиться. Затем общественное мнение обратилось против них, толпа штурмовала дома некоторых из заговорщиков, и им пришлось бежать, спасая свою жизнь.
