Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович
Авторы таких писем и выступлений пытались убедить руководство страны в необходимости дать народу возможность действительно свободно высказывать свои мысли, ибо «если под партийную диктовку писать и говорить, то и ученым не изучится психология народной массы» (хуторянин Федор Андреев из Валдайского уезда Новгородской губ.) [1151].
Материалы политконтроля показывают, что постепенно, с конца 1926 года, наряду с продолжением диалога, с надеждами на осознание властью приводимых ей доводов, в деревне начинает нарастать недовольство политикой коммунистической партии в целом и одновременно стремление к организованной защите своих экономических и политических интересов. В секретном обзоре «Положения в деревне» (по материалам секретариата председателя ЦИК СССР за сентябрь — октябрь 1926 года) указывалось, что
начинает все более и более расти и политическая активность крестьянства <…> наблюдается все увеличивающаяся критика мероприятий и деревенской политики советской власти, <…> начинает выливаться <…> в ряд политико-экономических требований, цель которых — дальнейшее освобождение деревни от государственно-экономического гнета, <…> часть деревни снова выдвигает вопрос о руководящей роли деревни в политике нашей страны [1152].
Давая характеристику беспартийным крестьянским конференциям в июне 1927 года в связи с новым законом о сельхозналоге, Брянский отдел ОГПУ отмечал следующие высказывания делегатов: «Коммунистов выбирать не следует, так как они крестьянам ничего не делают» (село Жирятино Бежицкого уезда), «Мы не против Советской власти. Советская власть хороша, нам не нужна компартия» (село Малфа Бежицкого уезда). Тут же сообщалось, что «многие выступали с явно враждебными нападками против Советской власти, выбрасывая пораженческие лозунги, за организацию крестьянских союзов» [1153]. Авторы докладов пытались объяснить эти настроения в первую очередь политической активностью кулачества и зажиточных середняков. Вместе с тем Информотдел ЦК признавал, что «проявление недовольства [в деревне] носит если не массовый, то во всяком случае очень распространенный характер, <…> все настойчивее выдвигается идея крестьянского союза, который бы объединил, защищал и представлял крестьянство перед советской властью. <…> Эти настроения проникают в среду коммунистов и комсомольцев» [1154].
Рост недовольства в деревне ярко проявился в 1928 году в связи с новой политикой коммунистической партии: фактическим свертыванием НЭПа, возвращением к методам продразверстки при проведении хлебозаготовок. Это видно даже по письмам в «Правду», с которыми обращались в большинстве случаев члены ВКП(б), комсомольцы и беспартийные сторонники советской власти. Можно привести некоторые выдержки:
Настроение крестьянской массы Калачевского района Россошанского района ЦЧО (Центрально-Черноземной области) очень плохое. Открыто ругают советскую власть, собираются группами…
…крестьяне говорят, что <…> это мы получили за то, что пошли за лозунгами большевиков в 1917 г., больше нас не обманешь (г. Минск);
На днях 60-летний старик Павел Антонович Логачев <…> задал мне вопрос: «Что значит, что за последнее время в спичечных коробках стало попадать по одной, две или три красных спички, а остальные все белые? — и ответил, — это рабочие сигнализируют нам спичками: смотрите, мол, будьте готовы с нами в бой против советской власти. У нас, мол, все стали белые… И все так говорят» (станица Воздвиженская Армавирского округа);
Народ русский ожидал от коммунистов действительной свободы, чтобы свободно жить и заниматься своим трудом, улучшать свою жизнь и сельское хозяйство. Но, увы — коммунисты свободу захватили себе, а рабочим, крестьянам и всем остальным оставили рабство. В недалеком будущем воскликнет беспартийный русский народ: руки прочь от нас коммунисты, терпение у нас лопнуло (крестьянин Дулусов, 48 лет, из Калужской губ.) [1155].
Как было сказано выше, в материалах политического контроля с середины 1920‑х годов регулярно упоминалась идея организации Крестьянского союза. Это особенно тревожило партийно-советские органы. Факты агитации за его создание отмечались органами политического контроля, в частности ОГПУ, с 1924 года, но тогда, согласно данным, они были немногочисленными. В последующие годы это движение стремительно нарастало: в 1924 году — 139 зарегистрированных случаев агитации за создание Крестьянского союза; в 1925 году — 543 факта; в 1926 году — 1676; за 8 месяцев 1927 года — 2312; итого — 4670 [1156].
Сводки партийных комитетов почти единодушно констатировали широкое распространение этого явления: «Нет ни одного уезда, где это требование в той или иной форме не выдвигалось бы на собраниях крестьян» (Тверской губком, январь 1926 года), «Требования организации „Крестьянского союза“ имеются во всех районах» (Саратовский губком, январь 1926 года), «Новая волна требований организации „Крестьянского союза“, которая имеет сильные корни в некоторых районах Ставрополья <…> в этом году перекинулась в ряд казачьих районов Дона и Кубани» (из закрытого письма А. И. Микояна, секретаря Северо-Кавказского крайкома, февраль 1926 года) и т. д. [1157]
Объясняя смысл создания этой организации, один из выступавших крестьян на Раменской волостной конференции, согласно отчету Московского губисполкома, в 1926 году говорил: «Власть на местах не дает крестьянину свободы, кооперация диктует цены, нам необходимо объединить крестьян, создав „Крестьянский союз“, который защитит нас от насилия и разорения» [1158]. Материалы ОГПУ отмечали, что росло количество требований, рассматривавших Крестьянский союз как политическую организацию: в 1926 году — 17,5 % от общего количества выступлений, в 1927 году — 27 % [1159]. Особенно тревожными представлялись властям попытки создания организаций Крестьянского союза на местах. Такие случаи были отмечены в селе Заплавном Сталинградской губернии, в Талды-Кургане Джетысуйской губернии. В марте — апреле 1927 года ОГПУ арестовало в Москве восемь человек по обвинению в попытке создания Всероссийского крестьянского союза. Всего же агитирующих за Крестьянский союз по СССР было зарегистрировано в 1926 году — 2159 человек, за восемь месяцев 1927 года — 2232 человека [1160].
Безусловно, деревня не была чем-то единым, и политические взгляды крестьян отличались значительным разнообразием. Политический контроль фиксировал и достаточно сильную струю леворадикальных, «комбедовских» настроений. Деревенская беднота, по разным причинам (болезни, падеж скота, стихийные бедствия, неумение и нежелание трудиться и т. п.) оказавшаяся в беспросветном положении и не имевшая практически никакой социальной защиты, упрекала власть в отходе от идеалов революции, требовала соответственно собственным представлениям социального равенства и справедливости. Ее неприятие НЭПа подкреплялось официальной пропагандой, носившей «антикулацкую направленность», и позицией большинства местного партийно-советского руководства, психологически ориентированного в значительной степени на «военно-коммунистические» идеалы.
Характерно в этом плане письмо комсомольца А. Е. Запорожца из Конотопского округа Полтавской губернии. Он писал в ЦК ВКП(б) в августе 1926 года: «Почему в настоящее время компартия не обращает внимания, вернее, не приостанавливает рост все растущего нэпа. Ведь… назначенную свою роль он уже сыграл, и теперь бы ему пора пропеть отходную» [1161]. Из той же Полтавской губернии двумя годами ранее крестьянин села Лазорки жаловался жителю Ленинграда: «Наше дело не улучшается, а наоборот ухудшилось. <…> Оказывается, что мы держа винтовку в руках на страже революции не завоевали своих прав, опять остались за бортом и нам хуже стало жить чем раньше было… Кругом издевательство, угнетение и рабство. <…> Конечно это знают наши центры с толстыми сытыми животами и молчат, получая много червонцев, а для нас гроши ничтожные» [1162]. В 1928 году Информационный отдел ЦК ВКП(б) отмечал, что «часть бедноты оказалась настроенной по-комбедовски» [1163].
