Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - Владилен Николаевич Виноградов
Противиться в создавшихся условиях образованию единой Румынии значило подрывать под корень слабое еще древо новой балканской политики России. Орлов, в общей форме, высказался в пользу унии. В плане тактическом его положение облегчалось тем, что в решениях конгресса термин уния не фигурировал, в них говорилось о выработке государственного статуса княжеств, для чего предполагалось созвать в Яссах и Бухаресте чрезвычайные собрания (диваны ad hoc) с представительством в них всех слоев населения, включая крестьян[581]. Глава МИД Франции А. Валевский заговорил о необходимости считаться с пожеланиями населения. Горчаков назвал подобный подход соломоновым решением: следует поддержать то, за что выскажутся сами румыны. Никакого вмешательства в их дела, навязывания им чужой воли, никакой отсебятины – так впредь должна поступать Россия, ориентироваться и опираться следует на подтвержденные конгрессом автономные права Молдавии и Валахии. В инструкции возвращенному в Константинополь посланнику А. П. Бутеневу говорилось: «Россия не говорит ни да, ни нет объединению», у нее нет предвзятых мнений», «она придерживается духа и буквы» договора, нужды населения подлежат изучению[582]. Министр слегка лукавил: из донесений консулов с мест он знал о настроениях жителей и сознавал, что консультироваться с ними – значит предопределять решение в пользу унии Молдавии и Валахии.
Глава VIII
Россия: курс на освобождение балканских народов. Высокая Порта у разбитого корыта европеизации
15 (27) апреля 1856 года Александр II подписал рескрипт о назначении на пост министра иностранных дел князя Александра Михайловича Горчакова, минуя часто встречавшийся испытательный срок в должности управляющего ведомством; произошла не смена руководства, а смена вех в политике. Именно Горчаков разработал и проводил новый курс в политике, а император его одобрял (формула «Быть по сему» на полях депеш, введенная Екатериной II). Позже случались отступления, компромиссы, сделки. Но в трудную «послекрымскую» эпоху, в условиях угрожавшей стране международной изоляции, постулаты новой внешнеполитической концепции вырабатывались без оглядки на то, что кто-то отшатнется, а другой обидится, и так все «союзники» николаевских времен разбежались. Был произведен суровый, нелицеприятный, без всяких попыток смягчить ситуацию анализ: «Великобритания в Черном море и на Балтийском, у берегов Каспия и Тихого океана – повсюду является непримиримым противником наших интересов и всюду самым агрессивным образом проявляет свою враждебность». Вена столько навредила и напакостила во время войны, что габсбургская дипломатия воспринималась как некое исчадие ада. Ее мечта – стать российской наследницей в Юго-Восточной Европе, утвердиться в Молдавии и Валахии и установить контроль над судоходством по Дунаю[583]. Рассорившись с Россией, находясь в натянутых отношениях с Францией, соперничая с Пруссией по германским делам, Австрия бросилась в британские объятия и «смиренно воспринимает высокомерный патронаж Лондона». Появилась формула «сателлит» для характеристики ее позиции в тандеме с владычицей морей. «Полное уничтожение плодов вековой нашей деятельности» на Востоке, абсолютное порабощение христиан и увековечение угнетательского режима при преобладании Австрии и Англии являются их целью»[584].
Пруссия в ходе войны пробалансировала на грани нейтралитета, и государь был склонен высоко оценивать позицию дядьев, короля Фридриха Вильгельма IV и принца Вильгельма, и склонялся к тесному сотрудничеству с родственным берлинским двором. Горчаков его симпатий не разделял: Пруссия тогда – слабейшая из великих держав. Перед Берлином стояла задача объединения Германии, что предвещало неизбежные схватки с Австрией и Францией. Балканские дела пока что – на периферии его забот. Надежд на то, что Гогенцоллерны ринутся в них без оглядки, да еще на защиту российских интересов, – никаких. Альянс с Пруссией на этой почве представлялся Горчакову прыжком в никуда.
А дела следовало совершить великие – сбросить с себя тяжкие вериги Парижского договора, возродить флот на Черном море, вернуть Южную Бессарабию и влияние на Балканах. Поскольку англо-франко-турецко-сардинское вторжение в Крым произошло ради подрыва позиций России в Европе и ее положения великой державы, предстояло поставить крест на этих расчетах. Осуществить эту программу было под силу лишь обновленной державе. Предстояло сломать всю систему экономической и социальной жизни, построенную на крепостном праве, выбраться из ямы глубокой финансовой задолженности, покрыть страну сетью железных дорог, перевооружить, переучить и реорганизовать отсталую армию, восстановить военный флот, частично затопленный в Севастопольской бухте, а большей частью состоявший из устарелых парусных судов. И все это – не прибегая к последнему доводу королей, к войне, – тогда на Россию, употребляя выражение Александра II, вновь опрокинулась бы вся Европа, единая в своем антагонизме к ней, как то случилось недавно. Россия нуждалась в длительном, прочном, устойчивом мире, обеспечить который мог только отказ от всяких экспансионистских поползновений, преодолеть системную отсталость страны в условиях военного лихолетья невозможно.
Основные установки внешней политики страны выглядели предельно четко: нам «не нужны завоевания, мы не собираемся оказывать давления на соседей, мы чужды амбициозных планов какого-либо преобладания, мы не вмешиваемся в чужие дела, мы хотим жить в своей стране, облагороженной и развивающейся в духе высоких мыслей, выраженных императором со дня его восшествия на престол». Горчаков писал о территориальной насыщенности страны: «Территориально Россия достигла апогея могущества. Всякий вершок земли, к ней присоединенный, нас ослабляет. Все это видно простым взглядом»[585].
21 августа (2 сентября) 1856 года министерство разослало посольствам и миссиям циркулярную депешу, содержавшую фразу, ставшую знаменитой: «Говорят, что Россия сердится. Россия не сердится, Россия сосредотачивается». Депеша, по сути дела, являлась декларацией принципов и прозвучала похоронным звоном по традициям Священного союза в политике: «Обстоятельства вернули нам полную свободу действий». Отныне предстояло не о солидарности монархов заботиться, а национальные интересы отстаивать. «Император решил предпочтительно посвятить свои заботы благосостоянию подданных и сосредоточить на развитии внутренних сил деятельность». Усилия министерства должны быть направлены на создание внешних условий для проведения преобразований. Им безоговорочно отводилась главная роль в государственных заботах. И сохранение мира должно было послужить «твердой отправной точкой для восстановления отношений, основанных на уважении прав и обязанностей правительств»[586]. A. M. Горчаков во всех своих ипостасях – министра, вице-канцлера, канцлера – всегда подчеркивал приоритетность задач обновления страны.
В декларации, предназначенной для распространения за рубежом, следовало проявлять сдержанность: не
