Виктор Петелин - История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции
И всё-таки его позиция – это не позиция стороннего наблюдателя, с одинаковым равнодушием внимавшего добру и злу. И не каждому герою он сочувствует, не каждого любит. Он на стороне тех, кто действует… Концепция человека и истории у Федина, любопытная сама по себе, весьма своеобразно сказалась в романе. У К. Федина всё время проскальзывает мысль, что современный человек скован в своих желаниях, стремлениях, зачастую вынужден делать не то, что он хочет, к чему он приуготовлен жизнью. Курт Ван стремится стать художником, радовать своим искусством людей, но он вынужден подчиниться неумолимому року судьбы в лице богатого мецената Макса Шенау, скупавшего всё, что появлялось из-под его кисти, окружившего его шпионами и следившего за тем, чтобы ничего не попадало другим. Голосов, молодой, сильный, свободный от семьи, рвётся на фронт, в бой, а на подавление восстания бросают пожилого семьянина, который и погибает там в первом же бою, оставляя в бесприютном мире жену с трёхмесячным сыном. Макс Шенау, мечтающий о возрождении былой славы старого дворянского рода, в действительности оказывается мелким человеком, авантюристом, способным на любую подлость, лицемерие, обман. Юная Мари желает вырваться из сковывающих её пут обывательской морали, но, оказавшись в заточении пансиона мисс Рани, где распорядок жизни раз и навсегда установлен и так же «прямолинеен, твёрд и точен, как чугунная решётка, как замки на окнах», чувствует своё бессилие перед этим всё нивелирующим воспитательным механизмом: «С этой минуты Мари ощутила до физического неудобства железный корсет, в который была вправлена жизнь пансиона и в который вправляли теперь её… Она пригляделась к корсету, затянувшему людей, на волю которых она была отдана, к его шнуровке, костям и крючкам, и она нашла, что разорвать его, сломать, уничтожить или даже только распустить, ослабить – нельзя» (Там же. С. 168).
Всем ходом романа Федин хочет убедить нас, что люди вынуждены пребывать в железном корсете, сотканном из традиций, условностей, политических и моральных обязательств. Людям остаётся или смириться, отказаться от сопротивления и поступать не по своему усмотрению, произволу, капризу, а так, как велит мораль железного корсета, или идти против этой морали, подвергаться гонениям, лишиться спокойствия и благополучия. А может быть, притвориться послушной этой морали и временно следовать её предначертаниям, а потом при благоприятных условиях нарушить её и следовать своим личным желаниям и стремлениям? Так и поступает Мари.
Все люди в своё время оказываются в «железном корсете». И многие, как и Мари, стремятся его разорвать. Лев Щепов – сын тайного советника – становится вором. Его брат служит у красных, женится на актрисе и уже тем бросает вызов «железному корсету» отца, разрывая старые семейные узы. Курт Ван тоже пытается вырваться из этого «корсета», бессильно протестуя против власти над ним Макса Шенау. Мораль «железного корсета» определяет его поступки и тогда, когда началась война с Россией. Под впечатлением шовинистического настроения он рвёт со своим другом Андреем Старцевым только из-за того, что тот – русский.
К. Федин ещё не отошёл от серапионовских деклараций и не старается следовать указаниям вершителей идеологии. Он по-своему решает судьбы своих героев. Андрей Старцев совсем иной тип личности. Он как бы остаётся вне влияния общественных сил, старательно отточивших Курта Ванна. Он сохранил верность себе, избегая всего мрачного, ужасного. В жизни влечёт его светлое, доброе. Его утончённая душа не приемлет того страшного, мёртвого, неродившегося, что накопилось в анатомическом театре, всего, что люди так бесстыдно выставили напоказ. Отвращение и ужас вызывает у него и забава обывателей, швыряющих в тире большой тряпичный мяч в чучела преступников, которых когда-то покарало правосудие.
Андрей хочет вырваться из плена, превратившего человека в орудие чужой воли, он больше не может жить в этой цитадели, где опутан каждый его шаг, где на него «давят люди, голоса людей, даже добро людей». Он должен бежать, потому что не может больше бездействовать. И он хочет быть самим собой, а здесь, где он чужой, над ним властвует неумолимая сила, страшный порядок, автоматизирующий человека. Он на какое-то мгновение вырвался на свободу, глотнул свежего воздуха, но отказался от свободы и сознательно вернулся снова в плен: «Бежать хорошо по знакомым путям. Неизвестные – тяжелы и суровы… Побеги совершают герои, а героев так мало на свете» (Там же. С. 245).
Андрей – не герой. Да и сам К. Федин в письме к Горькому, напомнив ему его слова «о пороке русских литературных произведений: во всех них отсутствует герой», признаётся, что, как ни героична эпоха, о которой он писал, герой его прочно удержал наследие своих литературных предков: «Но я не ставил себе задачей героизировать лицо своей повести, а только хотел показать характер эпохи и стремился сделать это правдиво» (М. Горький и советские писатели. С. 479).
Обратившись к новой, героической революционной эпохе, писатель, как мы видели, стремился решить проблемы гуманизма традиционными средствами. Жизнь, суровая героика Гражданской войны постоянно обнажали противоречие между «долгом» и «чувством», необходимостью жестокости и мерой человечности. Федин исследует истоки традиционного гуманизма и вынужден показать его бессилие в условиях новой действительности. Андрей Старцев, с его принципом всепрощения, с его бескомпромиссной жалостью, не был героем революционной нови, как не был им и стальной, лишённый всяких сомнений и колебаний Курт Ван.
Рядом с Фединым, по-своему, ошибаясь и обретая, искали нового пути другие талантливые писатели. Ярко заявил о себе в начале 20-х годов Борис Андреевич Пильняк (Вогау, 1894–1938). Писать и печататься начал ещё до революции. Но, окончив Московский коммерческий институт, он полностью отдался литературе, оказавшись под влиянием Андрея Белого в области поисков литературной формы.
Поиски новой литературной формы порой заслоняли Пильняку содержание эпохи, мешали сблизиться с народом, его запросами, отразить его современные чаяния – это предопределило его разбросанность, взвихрённость его творчества. Он был талантлив, но слаб характером, неустойчив в своих литературно-эстетических воззрениях, отсюда его шатания под действием напористой критики. Неудачи и шатания Бориса Пильняка критик В. Полонский остроумно уподобил шахматам без короля.
Наиболее крупная вещь Бориса Пильняка «Голый год» (1921) – это первый советский роман, где запомнился крепкий образ коммуниста Архипа Архипова. Однако отсутствие цельного миросозерцания («шахматы без короля») дробит его последующее творчество, проблематика рассыпается, писатель шарахается от воспевания стихийности к гимну машине. Вот повесть «Машина и волки»: здесь и история гибели дворянских гнёзд, и скорбное повествование о голодном годе (1921-м) в Поволжье, о том, как рабочая Россия брала верх над мужичьей, мелкобуржуазной стихией, как из среды рабочих выделяются люди, берущие в свои руки власть над распределением богатств, полученных народом от революции.
И композиция его повести построена в соответствии с целевой установкой показать «всё». Его фотообъектив направляется то в одну, то в другую сторону, выхватывает то революционное, то контрреволюционное, то положительное, то отрицательное. Действие повести не приковано к какому-либо конкретному месту. Автор свободно переносится из одного места в другое, ничуть не заботясь о связи с предыдущим. Отчасти это определяется тем, что Б. Пильняк повествует о метельных годах, – а в это время всё было в безудержном движении, развитии, в процессе становления и распада. Всё это мелькает, зыблется, появляется и тут же исчезает.
Из многих кусочков повести конструируется история трёх братьев Росчиславских – три разных пути в революцию и различное к ней отношение, а всё остальное – это ассоциации и аналогии, параллели и противопоставления. И трудно сказать, что важнее для автора – братья Росчиславские или это всё остальное – братья Мериновы, Кузьма Казауров, его сын – Андрей Лебедуха, Елепень, Марья-табунщица, Иван Терентьев, Форст – такие все разные, но с похожими судьбами.
В предисловии к своей книге Б. Пильняк вспоминает о том, что в конце августа 1923 года каждому россиянину на одни папиросы нужно было истратить не меньше двух миллиардов рублей: «Так колоссально – такими колоссальными понятиями жила тогда Россия: и так ничтожна – в этой колоссальности – казалась человеческая жизнь. Да. Но в этой колоссальности жить, всё же только для человека» (Пильняк Б. Собр. соч. Т. 2. М., 1924. С. 7). Ничтожной крупицей мелькает человеческая жизнь и в произведениях Пильняка. Именно поэтому, видимо, Б. Пильняк не создал ни одного типа эпохи.
Только спустя много лет, побывав на заводе «Красное Сормово», после откровенных разговоров с рабочими он понял, что многое из созданного им не годится, устарело, не стало главным.
