Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

Против цензуры и судебных преследований за сомнения и отрицания общепризнанных истин, в том числе и Холокоста, выступает не только Хомский, но и другие интеллектуалы, например, Тимоти Гартон Эш, посвятивший этому статью в газете «Гардиан». По его мнению, с отрицанием Холокоста «надо бороться в наших школах, университетах и СМИ, а не в полицейских участках и судах»[650]. В качестве альтернативы закону о запрете рассматривается политграмота – введение национальных образовательных программы по теме Холокоста[651].

С этой точки зрения поучителен опыт интернет-проекта «Ницкор[652]», основанного в начале 1990-х гг. Кеном Мак-Вэем (Ken McVay), гражданином Канады и США, и посвященного открытой полемике с отрицателями Холокоста. Соответствующий портал аккумулирует тексты и сведения как о Холокосте, так и о его отрицании и лично об отрицателях. К.Мак-Вэй – активный поборник свободы слова, и в этих дебатах он придерживается мнения, что важнее отвечать на аргументы отрицателей и вести разъяснительную работу в Интернете, чем вводить в нем цензуру: в 1996 году он выступил в парламенте Канады с критикой канадского закона, регулирующего распространение ненависти в Интернете. В конце 1990-х гг. Центр имени С. Визенталя упрекнул «Ницкор» в том, что объективно они-де способствуют рекламе отрицательства.

Возможным выходом из создавшегося положения могло бы стать учреждение авторитетного Международного Исторического Арбитража, наподобие тех юридических судов-арбитражей, которые существуют в настоящее время в Гааге и Страсбурге. Существуя под двойным патронажем ООН и, например, Всемирного Союза Историков, он должен иметь в своем составе аппарат, способный в короткие сроки мобилизовать экспертные группы по самым различным историческим дисциплинам или проблемам[653]. Это потребует заранее разработанных критериев и процедур, признаваемых и «истцами».

Стороны, имеющие серьезные сомнения в истинности тех или иных общепризнанных исторических фактов, должны быть готовы тщательно обосновать свои сомнения, упаковать их в исковые формуляры, четкие и не оставляющие лазеек для множественности толкований, и, наконец, привести все аргументы и доказательства своей правоты, как и доказательства неправоты тех, кого они считают своими оппонентами. Арбитраж основательно и подробно рассматривал бы подобные фундированные «иски» и «спорные случаи» и готовил бы авторитетные научные заключения о реальном состоянии дел в той проблеме, по которой поставлен запрос[654].

Для того чтобы выяснить, что это: клевета или не клевета, ложь или правда, – нужна авторитетная комиссия, которая бы по заранее оговоренной процедуре запрашивала экспертов. Тогда бы возникали прецеденты и оспоренного знания, и одновременно реакции исторического сообщества. Эта комиссия могла бы работать и с участием самих подателей «иска». Тогда можно было бы на что-то опереться, а не бесконечно ходить по кругу – ведь многие ответы уже существуют. В результате образуется фонд суждений, на которых сможет базироваться в случае необходимости и суд, который решит, в том числе, и вопрос о принадлежности конкретных утверждений к замаскированному антисемитизму, например (сам Исторический арбитраж, разумеется, имеет куда более широкий профиль компетенции).

У него должен быть высочайший научный международный авторитет. Ни в коем случае ни одна национальная историография не должна иметь монополии на решение своих национальных историографических вопросов, потому что история уж точно всегда была глобальна, задолго до нынешней глобализации. Дело в том, что национальные историографии конфликтуют друг с другом, имеют свои приоритеты и особенности, а в ситуации стран с полузакрытыми или закрытыми архивами может и утаиваться, и замалчиваться часть источников. Тогда начинаются конфликты с другой историографией. Прошлое-то у нас общее, двустороннее, многостороннее, а вот колокольни разные. Сам я с трудом могу представить независимого, в том числе украинского, историка, с чьей колокольни Бандера был бы героем.

Но политики утверждают: и герой, и символ, – и переименовывают Московский проспект в Киеве в проспект Степана Бандеры. А вот предлагаемый арбитраж – не Дума и не Рада, не Майдан и не Болотная, а место встречи авторитетных историков и корпуса эмпирических источников.

В самом словосочетании «Исторический арбитраж» нет ничего неестественного. История при этом не подменяет собой юстицию, как, впрочем, и не ждет от последней решения собственных научных проблем. Не все осознают, что история – точно такая же прикладная наука, как физика или химия, только областями ее практического применения являются не освоение космоса и не создание новых материалов, а широчайшая гуманитарная сфера – от образования до, к сожалению, идеологии. Хорошо известна роль исторических заключений и экспертиз в процессе борьбы за компенсации жертвами принудительного труда при национал-социализме в 1990-е гг. и в ходе самих компенсаций в 2000-е гг.

Но и юстиция и уж тем более политика не вправе покушаться на компетенции и прерогатаивы историков. С этой точки зрения идея специального международного трибунала для расследования преступлений победившего в СССР коммунизма нелигитимна. Зато легитимным было бы тщательное рассмотрение этого в «Историческом арбитраже», причем выпущенная в 1997 года «Черная книга коммунизма» – отличное подспорье для подготовки соответствующей заявки.

Еще раз повторю: Исторический Арбитраж сам по себе – не суд, его решения не могут и не должны иметь статус юридической силы. Однако в случае передачи обвинений в суд, его заключения могли бы послужить серьезнейшим основанием для решений, принимаемых судебными органами.

Такая организация наверняка стоила бы немалых денег, но не таких уж и неподъемных, если учесть тот вред и опасность, которые таит в себе параллельное и юридически не оспоренное сосуществование «двух» разных «истин»!..[655]

Истина же на самом деле одна, и истина есть история: историю Холокоста, например, опираясь на новые материалы, можно и нужно и изучать, и уточнять, но она не роман, который можно переписать заново – набело или начерно.

И то, что одна из «двух истин» – движение отрицателей Холокоста, – как показала его уже 70-летняя история, – упорно, агрессивно и небезуспешно специализируется на искажении и фальсификации столь недавней и не остывшей еще истории – явление, с общественной точки зрения, отнюдь не невинное или безвредное. Все три их корневых постулата – первый: «Холокоста не было, – и фюрер не палач: хайль Гитлер!», второй: «Холокоста не было, а был Лохохост – так что евреи не жертвы, а глобальные манипуляторы!» и третий: «Холокоста не было, – и Израиль не легитимен: прочь с карты мира!» – суть обоснования погромов и войн.

Воспроизводя и транслируя вокруг себя эти сигналы ненависти и лжи, испаряя миазмы клеветы и антисемитизма, тонко чувствуя отсутствие или ослабленность исторического иммунитета у общества и охотно пользуясь всеми механизмами толерантности, сформировавшимися в демократической среде, отрицатели вовсе не «взыскуют града» и не ищут уточнений в исторической картине мира, а пытаются заново отравить и разложить то самое общество, в котором они так комфортно себя чувствуют.

Эти пассионарии-отрицатели не ограничиваются Холокостом. Что-то похожее происходит теперь и со Сталиным, и с Большим террором, с числом его жертв (классические «лес рубят, щепки летят», или «родовые муки истории» – новонайденное ноу-хау).

И очень жаль, что никаким «историческим арбитражем» и не пахнет!

Вместо заключения: Прогибаться не будем!

Будучи однажды спрошен, кто и зачем воюет сегодня с памятниками культурного наследия, с историей, запечатленной в камне, я задумался.

Да, конечно: это убогие, но воинственные фундаменталисты, мракобесные вандалы. Все они убежденные культуроненавистники, ни черта не смыслящие в культуре, пропагандисты, при слове «культура» хватающиеся за пистолет, кувалду или секиру. И я не вижу большой разницы между талибанцами и игиловцами[656], с одной стороны, и «петербургскими казаками», «божевольцами» и «нодовцами», с другой: все остальное, кроме разрушенных храмов, что мы знаем про ИГИЛ, не намекает, а прямо говорит о потенциале и других, будь у них власть.

А воля у них есть: «Любо, братцы, любо!», «Аллах акбар!».

Что же касается созидания и установки новых памятников, то это уже государственная политика. При этом функционал нынешнего Министерства культуры более всего напоминает Министерство пропаганды. А в тандеме с РВИО – это еще и сегодняшний Главпур. Культура их не интересует, история не волнует, но они чувствуют себя пастырями, смотрящими за общаком идеологии, во имя каковой разводят развесистые мифы и окормляют население через СМИ.