Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

Поскольку в новом Политбюро еще оставались надежды на то, что средства для индустриализации промышленность сможет заработать сама, то весьма чреватый последствиями вариант налогового обложения деревни был отвергнут. Перелистали Ильича и вспомнили, что в последние годы им владела идея «тейлоризации» производства. Но слишком одиозный термин, заимствованный из организации капиталистической потогонной системы, был неподходящим для страны «диктатуры пролетариата» по чисто идеологическим соображениям, поэтому кампания получила более благозвучное название «рационализации» промышленного производства, и была признана главным условием увеличения внутрипромышленных накоплений.

Обюрокрачивание явилось неприятной, но неизбежной стороной того же процесса централизации партийной власти. Деловая потребность в усилении централизма и личной ответственности в партии чувствовалась на каждом уровне партийно-орденской организации.

11―18 мая 1925 года в ЦК РКП(б) прошло совещание заведующих отделами губкомов, обкомов и крайкомов. Совещание проводилось после XIV конференции партии и было составлено по случаю из делегатов III съезда Советов. В это время в общепартийном порядке выдвигался вопрос о том, чтобы съезды Советов созывать раз в два года. «А то, — говорили в начальственных кругах, — ездим, ездим, а работать на местах будет Николай Чудотворец». Самым слабым местом в работе парторганизаций было признано недостаточное вовлечение в практическую работу широких кадров беспартийных крестьян и их выдвижение на ответственную работу. Аппарат стремился расширить свою социальную базу[748].

Докладчик замзаворграспредом Хатаевич информировал собравшихся о продолжении разработки номенклатуры должностей. Прежняя номенклатура только намечала определенные градации работников без точных указаний. Например, в промышленности определялись 500 директоров крупнейших предприятий, но каких именно не уточнялось. Местные организации не могли понять, кого должен назначать ЦК партии, а какие должностные портфели находятся в их распоряжении. Из-за этого происходили недоразумения. На местах назначали — а в центре это объявляли самоуправством. Предстояло составить конкретный перечень тех предприятий и учреждений, которые входят в ту или иную номенклатуру[749].

Участники совещания особенное внимание и добрую половину своих эмоций отдали вопросам условий работы и быта партийцев, где сохранялась нездоровая ситуация. Отмечалось учащение случаев самоубийств ответработников-коммунистов на почве перегрузок в работе. Например, секретарь костромского губкома К. Бухарин сообщал в Цека летом 1926 года, что за последние месяцы в комсомольской и в партийной организациях участились случаи самоубийств. Стреляются и травятся как рабочие от станка, так и ответственные работники. Причины самоубийств носят личный характер (семейная измена, тяжелые условия жизни, запои). Состоялись показательные суды над самоубийцами, которые проходили очень оживленно, рабочие принимали активное участие, но самоубийства не прекращаются[750].

Обследование условий жизни около 140 ответственных душ в Москве показало, что рабочий день ответработника длится от 13 до 16 часов и главное, на что уходит время, — это разнообразные заседания и комиссии. Один товарищ скрупулезно зафиксировал, сколько времени у него уходит на разные присутствия, и вышло, что в течение одной недели он тратил на заседания более 10 часов в день. Низовые активисты тем и заняты, что бегают с заседания на заседание и, естественно, ни в одном не могут принять делового участия. Мало спят и уже ничего не читают, поэтому беспартийные обгоняют активистов в грамотности. Львиная доля обращений партактива по болезни — заболевания нервной системы, связанные с работой[751]. Колоссальное количество разного рода общественных организаций, как кораллы (или моллюски — это по настроению), облепили производственные коллективы. На совещании приводились факты. Например, в Москве, на фабрике «Динамо» при наличии 200 членов партии имелась 61 организация (от Доброхима до кружка хорового пения). Следовательно, в среднем на каждую приходилось по 3―4 действительных партийца. Но это только в среднем, иные сверхактивные партийцы — 7―8 % от общего числа имели единовременно от 5 до 10 архиважных для социализма общественных поручений.

Торжествовала логика коллективного бюрократизма, и пролетарские центры здесь служили боевым образцом. Так, в механической мастерской № 2 Тульского оружейного завода, где работало около 300 человек, в среднем ежемесячно проходило 83 разнообразных собрания. Нетрудно прикинуть, что это составляет в среднем 3―4 собрания в день. В столице, на упомянутом «Динамо», созывалось 113 различных заседаний в месяц. Здесь на активистов приходилось до 10 заседаний в день и это только в пределах родного предприятия, после этого иные правофланговые спешили на заседания в район и в город[752]. Сплошь и рядом устанавливались такие факты, что товарищи неделями не появляются дома, хотя и жилье рядом. У комактивистов в семьях процветала безотцовщина и свирепели жены.

Совещание завотделами губкомов задумалось над проблемой, как спасать актив, и при этом не посягая на святое. Но ничего не выходило. Высказывались предложения в левом духе, что число заседаний не сокращать, а привлекать к работе беспартийных. Хорошо бы, реагировали справа, но беспартийные не рвутся. Раскритиковали опыт Иваново-Вознесенска, где централизованно единым благочестивым днем всех собраний назначили субботу. От того напряженность в быту партийных ткачей только возросла: беспартийные после трудовой недели, весело помахивая вениками, шли в баню, а партийные — тоже париться, но на собрания. Получалось совсем несправедливо и негигиенично. К тому же налицо политически вредный отрыв актива от масс. Докладчик Хатаевич на совещании строго выговаривал: «Надо, чтобы рабочий-партиец также ходил в баню в субботу, как и все беспартийные рабочие»[753].

После долгих прений выяснилась общая заинтересованность в том, чтобы избавиться от эпидемии заседаний. Генеральная линия тоже понятна — необходимо сократить количество комиссий. Но как? Поистине сфинксова загадка. Даже московской столице с ее бюрократической искушенностью было не под силу без помутнения рассудка указать, что конкретно подлежит упразднению в каждом из сотен Краснококшайсков и Царевосанчурсков. По заведенной традиции полагалось бы в целях сокращения комиссий везде создать еще по одной комиссии, но озарение пришло свыше. Договорились о нижеследующем, чтобы созывать все комиссии, если только отсутствует возможность уладить вопрос в порядке личной договоренности руководителей. «Необходимо более полно практиковать единоличное разрешение вопросов», для чего поднять на должную высоту подготовку вопросов в аппарате и секретариатах ответственных лиц[754]. Так торжество коллективизма неумолимо вело к сужению демократии и возвышению принципа единоначалия и роли аппарата. Бюрократический ковчег несло через комиссионный океан к твердому материку секретарской воли и автократического управления.

Позже выводы совещания были одобрены на заседании Оргбюро, где Хатаевич доложил все основное, что было озвучено на совещании и сделал вывод: Господствует «бюрократическая демократия», по каждому вопросу создают комиссии, собирают заседания[755]. С тех пор, когда из схемы власти исчезла Божья воля и помазание, верхам понравилось растворять политическую ответственность, прятать концы политических решений в коллективной ответственности. Бюро, совещания, съезды и т. п. составляли немаловажное условие для комфортного существования бюрократии, боязливой на любую персональную ответственность.

Обсуждение вопроса на Оргбюро забрело в тот же тупик, непонятно, как, по каким принципам регламентировать и ограничивать общественную активность партийцев, где критерии? Веско высказался Сталин: «Надо поставить вопрос об искоренении навыков дублирования работы, об искоренении навыков болтать без конца и ничего не решать, об искоренении навыков снимать с себя ответственность и перелагать ее на комиссии, которые ничего не решают и ответственности не несут». Хорошо бы во главе комиссии по искоренению комиссий поставить Цюрупу, который ненавидит эти комиссии и постоянно ругается. Администратор он великолепный и будет резать эти комиссии[756].

В 1926 году после разгрома «новой оппозиции», отрешения ее от бремени власти и очищения от бюрократической скверны, зиновьевцам уже ничто не мешало солидаризироваться с Троцким на основе его тезиса о бюрократическом перерождении партаппарата, к которому еще ранее примкнули остатки группировок децистов, «рабочей оппозиции» и «Рабочей группы». С весны 1926 года из этой разношерстной среды, из остатков двух кланов некогда могущественных вождей начала оформляться единая троцкистско-зиновьевская оппозиция.