Майкл Фрай - Эдинбург. История города
Сам Макдиармид гневался куда сильнее. Родившийся в Лангхольме в Пограничье, он жил в разных местах Шотландии, но всегда избегал Эдинбурга. Ключевым его вкладом в шотландское Возрождение стал «каледонский антисизигий»: англичанам рады из-за их склонности к компромиссам, но шотландцам следует гордиться тем, что их жизнь наполняют непримиримые противоречия. Однако, как Макдиармид высказался в стихотворении с простым названием «Эдинбург», этот город уже не способен формулировать мысли, непримиримые с другими:
Столица Шотландии зовется Старым Вонючкой,И скрыто за этимЧудовищное признание господства целейНад свидетельствами усилия.
Он советовал городу:
Научись сызнова поглощать собственный дым,Эдинбург, освободись от чудовищного покрова,Отринь его и более не поддавайся.
Но при этом он не верил, что перемены могут произойти изнутри:
Но Эдинбург — Эдинбург — слишком глуп,Чтобы усвоить, как не рядиться в собственный свет.
Цинизм Макдиармида несомненно объясняет его отказ в стихотворении «Выступая перед пятью тысячами в Эдинбурге» избавить от своего презрения
…ослепленного великана, который пока не усвоилЧто скрыто на деле за его силой…Никто и вправду не живет в Эдинбурге:Все проводят там лишь малуюТолику собственной жизни…Так пусть Эдинбург превратитсяВ учебный кинофильм,Какие мы видим по телевизору,«Аборт», например, или «Почему идет дождь?»Или «Как делают шелковые чулки?», или, наконец,«В чем разница между человеком и бобром?»
Уже слишком поздноПарню вроде меняПытаться устроить заговор чувствНе где-нибудь, а в Эдинбурге.[398]
* * *Городу потребовалось время, чтобы примкнуть к возрождению национальной литературы. Родившееся здесь новое поколение писателей могло показаться даже враждебнее Эдинбургу, чем те, кто в нем не жил. В 1940 году Рутвен Тодд написал автобиографическое стихотворение «В Эдинбурге»:
Я родился в этом городе серого камня и злых ветров,Домов, покрытых сажей лживой истории;Это место, где сухие холмы покрываются коростой ненависти,Как камни лишайником.[399]
Самый лучший роман об Эдинбурге периода между войнами вышел лишь в 1961 году, когда Мюриэл Спарк примирилась с собственным воспитанием в романе «Мисс Джин Броди в расцвете лет». Сумасбродная героиня, несомненно, принадлежит к распространенному среди жительниц Эдинбурга типу, по крайней мере, проявляет неукротимую независимость ума. Мятежная старая дева, преподающая в дорогой школе, она посвятила себя превращению учениц, когда те повзрослеют, в сливки общества. Однако вырастают они не обязательно такими, какими ей хотелось бы их видеть, пусть отчасти и под ее влиянием, — а некоторые становятся неудачницами по жизни.
Студеным днем мисс Броди берет своих любимиц, в том числе девочку по имени Сэнди, из школы за Медоуз на прогулку. Они проходят к центру города через бедный район Грассмаркет:
Здесь Сэнди впервые испытала чувство, какое охватывает человека, попадающего в чужую страну… На холодной как лед мостовой сидел какой-то человек — просто сидел. Толпа мальчишек — некоторые из них босиком — играла в войну, и они прокричали что-то вслед лиловому выводку мисс Броди. Девочки не слыхали раньше подобных выражений, но справедливо догадались, что они неприличны. Дети и женщины в платках выходили из темных закоулков и снова скрывались в них… Вокруг стояла неимоверная вонь… Толпа окружила кольцом мужчину и женщину. Они кричали друг на друга, и мужчина дважды ударил женщину по голове.
Следуя далее, мисс Броди и девочки приходят к бирже труда:
Вдоль улицы тянулась длинная очередь мужчин. Они были без воротничков, в потрепанных костюмах. Разговаривая, они сплевывали под ноги и дымили окурками, зажатыми средним и большим пальцем.
Моника Дуглас прошептала:
— Это — праздные.
— В Англии их называют безработными, — сказала мисс Броди.[400]
Налицо намек на националистическую шутку, но основной посыл таков, что традиционное буржуазное воспитание в Эдинбурге (на самом деле и нетрадиционное буржуазное воспитание) отделяет людей, как выясняют девочки, от жизненных реалий. Сама Спарк облегчив душу, покинула Эдинбург, почти никогда не возвращалась сюда и больше не написала о городе ничего крупного.[401]
* * *Откуда же могло начаться возрождение? Если Макдиармид был оптимистом (пусть колеблющимся), то Мюир оставался пессимистом. Но за пределами литературных кругов мало кто думал, что ключом к возрождению будет культура. В конце концов есть ведь религия и есть политика.
Пресвитериане наконец-то попробовали оставить раскол в прошлом. Церкви, после неоднократного размежевания в XVIII и XIX веках, начали в XX столетии сближаться. Год 1900-й стал свидетелем слияния Свободной церкви и Объединенной пресвитерианской церкви, которая сама по себе возникла в результате случившегося ранее слияния отколовшихся сект. Медленное движение к полному пресвитерианскому объединению продолжалось и в 1929 году. Его лидеры ожидали, что оно приведет к возрождению нации.
Но священнослужители не выдержали наложенного ими на самих себя бремени. Почти все они поддержали в свое время войну и порицали тех, кто ее критиковал.[402] Теперь же они винили в духовном и моральном упадке безработицу. Когда к 1930-м годам людские грехи уже не могли объяснить все невзгоды, церковь и комиссия генеральной ассамблеи предложили «в ограниченной степени поддержать светские власти». Однако, например, у достопочтенного Джеймса Блэка из Сент-Джорджес-Уэста ненадолго хватило терпения заниматься социальными вопросами, в частности дефицитом жилья, и, стремясь подсластить пилюлю, в одной своей проповеди он фактически скатился к расизму: «Мне припомнился старый рассказ об одном ирландце, который так любил своего поросенка, что полагал, будто обычная тяга свиней к грязи вызвана исключительно условиями, в каковых те вынуждены пребывать. И потому он построил для поросенка почти дворец и сказал: „Сами увидите, как все изменится!“ Он оказался прав. Все и вправду изменилось. Вот только дворец превратился в свинарник!» Скорбные взгляды слишком многих священнослужителей останавливались на пустяках. «Часто изумляешься, глядя, как родители позволяют детям обращаться к себе, — сетовал достопочтенный Чарльз Уорр. — Следует беречься и современного сленга, иногда он бывает удачным и остроумным, но зачастую глупым, пошлым и совершенно невнятным. Он портит наш благородный язык».[403]
По крайней мере один нетипичный священник увидел религию такой, какой ее могли видеть миряне. Достопочтенный Норман Маклауд из Сент-Катберта рассказал о семье, вернувшейся в Эдинбург из Калькутты и привезшей с собой слуг-туземцев. Эти слуги, через несколько дней после прибытия, выглянули на улицу и увидели, что все на ней остановилось, за исключением продолжавших шагать со скорбными лицами фигур в черном. Слуги пришли к выводу, что умерла Виктория, императрица Индии, и подняли плач и вой. Хозяевам пришлось заверить их, что это просто обычная суббота в городе. А вот еще один из анекдотов Маклауда:
Два студента-богослова, шедших воскресным утром на собрание братства, выходя с Лотиан-роуд на Принсес-стрит, увидели зрелище, от которого в изумлении встали как вкопанные. По широкой пустой улице несся, давя на педали, одинокий велосипедист.
— Если дозволена такая профанация, то что станет с церковью? — воскликнул Норман Макфарлейн, позднее священник в Джунипер-Грин.
— Это и вправду шокирующее зрелище, — ответил Александр Мартин, впоследствии ректор Нового колледжа.
Учитывая смирительную рубашку респектабельности, нечего удивляться, что влияние церкви было слабее всего в рабочих районах. Там воссоединение пресвитерианской церкви не сделало храмы более желанными для тех, кто не имел склонности нарядно одеваться по воскресеньям и опускать деньги в кружки для пожертвований.[404]
Но Эдинбург оставался городом набожным, и в определенных районах процветала этакая народная разновидность кальвинизма. В Ньюингтоне эта местная традиция восходила к жившему в середине викторианской эпохи достопочтенному Джеймсу Беггу. В этот приход входила и Поттерроу, улица бедняков с XVI века, и расположенный южнее Козвейсайд. Неутомимый священник, достопочтенный Джеймс Гудфеллоу старался сделать общество таким, каким оно виделось Томасу Чалмерсу, «христианской общиной, наделенной самоуважением и нравственностью, среди семей и жильцов этого рабочего района». У себя в миссии он встречался с группами прихожан по восемнадцать раз в неделю, для богослужения в неофициальной обстановке, бесед с рабочими, собраний матерей, репетиций оркестра «Надежда», религиозного наставления юношам и девушкам, занятий кружка кройки и шитья и разговора с правлением сберегательного банка для малоимущих. В других местах верующие могли обратиться к евангелическим миссиям или к сектам, отвергавшим сближение с государственной религией. При 1000 прихожан, являвшихся на молитву каждое воскресенье, капелла Шарлотты была центром одной из крупнейших конгрегаций баптистов в Великобритании. Здесь христианство «укрепившихся в вере» бытовало задолго до того, как само понятие вошло в обиход, и с тех пор его нисколько не ущемляли. Капелла стояла сначала в Новом городе, но собирались в ней не люди с достатком: прихожане приходили или приезжали на автобусах из небогатых пригородов.[405]
