Греческие церковные историки IV, V и VI вв. - Алексей Петрович Лебедев

ни ясны слова Евсевия, можно однако ж отчасти сомневаться: действительно ли сам Евсевий изучал документы Едесского архива. В недавнее время выдано в свет одно древнее сирское сочинение, найденное среди рукописей, вывезенных в Англию из Нитрийского монастыря и цитирующееся в литературе обыкновенно: Doctrina Addaei (учение (ап.) Фаддея). Это сочинение заключает в себе, между прочим, и переписку Иисуса Христа с Авгарем почти в том самом виде, как находим ее в церковной истории Евсевия. Вопрос о времени происхождения этого древнего сочинения встречает в науке некоторое разногласие. Одни думают (Кюртон, Гарнак), что оно появилось в такое древнее время, что Евсевий мог им пользоваться, как обращавшимся к публике произведением, не имея нужды извлекать переписку Христа с Агварем из самого Едесского архива, тем более, что Евсевий прямо говорит, что его текст переписки есть перевод с сирского (I, 13). Но другие исследователи (Липсиус) утверждают, что Doctrina Addaei появилась лишь к концу IV-го века, и, следовательно, Евсевий не мог черпать своих сведений о переписке из этого источника[69]. Если и признаем это последнее мнение за более правильное и основательное, все же можно утверждать, что Евсевий мог обойтись без изысканий в Едесском архиве. Дело в том, что Doctrina Addaei представляет собою произведение довольно сложное по своей композиции, очень возможно, что раньше этого произведения обращались в публике подготовительные, более краткие сказания о тех предметах, которые заключаются в Doctrina Addaei и в том числе переписка Христа с Авгарем. Этот документ Евсевий ничто же сумняся и мог внести в свою историю. Он мог даже назвать его заимствованным из Едесского архива, так как и Doctrina Addaei выдает себя за копию с официальных бумаг Едесского Архива. В рассматриваемом произведении есть ремарка точь-в-точь такая же, какая встречается в официальных бумагах того времени. Лицо, опубликовавшее Doctrina Addaei в свое время, выдает себя за современника события и называет себя «Лабубною, сыном Сенака, писцом царя», а за истину известия, по словам Лабубны, свидетельствует «табуларий и архиварий царя Анания (тот самый, который фигурирует в рассказе об Авгаре в качестве посла от этого последнего ко Христу), — Анания, который и положил документы, касающиеся события, в архив между царскими законами и распоряжениями»[70]. Сказание само выдавало себя за архивный документ несомненной правдивости. Таким же должны были признавать его и читатели, не исключая и Евсевия. Если Евсевий сам рылся в Едесском архиве, то является не совсем понятным, почему он в этом архиве не нашел ничего другого, кроме известий о рассматриваемой переписке и самой переписки. Впрочем нет твердых оснований настаивать на том, что Евсевий не был знаком с Едесским архивом, а позволительно допускать только, что он и без знакомства с этим архивом мог удобно обойтись, составляя свою историю, какою мы ее знаем.

На более твердых основаниях утверждается отрицание другого мнения, что, будто по воле Константина Великого, Евсевию доставлены были документы из судебных архивов Римской империи касательно всех мучеников, осужденных на смерть в эпоху гонений[71]. Мнение это держалось на подложном памятнике — на неподлинном письме Иеронима к Хромацию и Гелиодору. Подложность этого письма теперь доказана очень основательно и непререкаемо[72]. К тому же из истории Евсевия не видно, чтобы он был так богат сведениями из истории мученичества, как этого можно было бы ожидать, если бы знакомство Евсевия с судебными архивами было действительным фактом; наконец очень вероятно, что Евсевий окончил свой труд — Церковную историю — до времени его сближения с Константином, которое могло последовать не ранее Никейского собора.

Как бы то ни было, Евсевий располагал замечательным богатством материалов, при построении своей истории. Теперь спрашивается, как пользовался Евсевий своими источниками, насколько он понимал научные требования? Евсевий относился к своим источникам с большим доверием; и чтобы поставить свой труд выше всяких сомнений и подозрений, он почти всегда говорит словами тех свидетелей, на которых он опирается в своем историческом повествовании. Это придало его истории характер документальности. Что касается критического отношения к источникам, то у Евсевия можно встречать добрые задатки исторической критики. Эти задатки научного критического отношения он проявляет в следующем: определяет время, к которому относится данный источник, так, например, он указывает древность апологии Кодрата (IV, 3). Далее, он собирает и сообщает необходимые сведения об авторах своих источников, как, например, об Иосифе Флавии, Игизиппе и других; именно об Иосифе он говорит: «после всего этого (т. е. после того, как он широко воспользовался показаниями Иосифа) хорошо ли было бы не знать о самом Иосифе, который так много помогает нам в изложении предпринятой истории: откуда и из какого рода происходит он?» (III, 9). Далее, он производит исследование о подлинности и неподлинности некоторых сочинений, известных в его время с именем того или другого автора, при этом он обращает внимание на свидетельства древнейшие, на слог, на содержание; так он отвергает подлинность многих сочинений, приписываемых Клименту Римскому, между прочим, на том основании, что в них встречаются мысли неправославные (III, 38). Далее, он принимает в соображение неповрежденность источников, так например, в сочинениях Иринея Лионского он находит весьма важную приписку, свидетельствующую о заботливости этого писателя о неповрежденности своих произведений, именно он, Ириней, заклинает своих переписчиков, чтобы, списавши, снова просматривали списанное, да не вкрадется ошибка. (V, 20). Далее, он исследует вопрос об исторической достоверности документов, так он отвергает достоверность так называемых актов Пилатовых, уничижительных для достоинства Христа, опираясь на то, что они содержат неправильную хронологию (I, 9). Далее, он отвергает достоверность многих апокрифов, распространенных с именами апостолов Петра, Андрея, Фомы, Матфея, как потому, что на них не ссылаются авторитетные церковные писатели, так и потому, что в них нередко встречаются мысли нелепые, еретические (III, 25). Указанные приемы Евсевиевой критики научно важны; но беда в том, что они не вытекают у Евсевия из какого-либо строго определенного принципа, но являются чисто случайными и потому они прилагаются к его делу вообще редко. В целом его критика стоит еще не высоко и указывает на то, что дело историографии только что начиналось в христианском мире. Прежде всего, Евсевий почти совсем не сознает того, что делать выписки из источников вовсе не значит писать историю. Его история становится христоматией, в которой собрано более или менее интересное из тех или других писателей. Говорить словами источников часто без всяких пояснений и добавлений от себя, без которых нельзя обойтись, когда историк желает подчинять материалы своей мысли и целям, — для Евсевия значит составлять историю.