Семь смертных грехов Германского Рейха в Первой мировой войне - Себастьян Хаффнер
1916 год, особенно его вторая половина, был внутри четырёх военных лет тем промежутком времени, в котором у всех воюющих сторон воля к продолжению войны была на самом низком уровне. Это был год всеобщих разговоров шёпотом о возможностях мира, и можно задним числом легко видеть, почему это так было: первый порыв и ярость были повсюду растрачены, стадия крайнего озлобления и отчаяния ещё не достигнута. Это был последний год, в котором ещё можно было повернуть назад. Это был также последний год, в котором война удерживалась ещё политически в рамках, так сказать, нормальной европейской коалиционной войны. С 1917 года с вступлением в войну Америки и большевистской революцией в России она получила совершенно новое измерение. Можно сказать, что лишь в 1917 году она стала действительно мировой войной.
И это выдвигает вперёд теневые стороны 1916 года. Повсюду ощущали приближение фатального поворотного момента, и в большинстве стран боялись его. Очевидно, что это был момент рокового выбора: окончить войну – или дать ей выродиться в нечто полностью непредвиденное. Правительства, начавшие войну, ещё держали её, так сказать, в руках. В то же время она стала для них – также и именно для правительств Антанты – с военной точки зрения весьма зловещей. Всех участвовавших в войне застало врасплох развитие военной техники, которая при её тогдашнем уровне превратила войну в стратегически безрезультатную, бездушно-тупую, полную мерзости продолжительную бойню. Между достижимыми стратегическими целями и для этого день за днём приносимыми жертвами как раз в Первую мировую войну – более, чем в любой из предшествующих войн, более также, чем в последовавшей Второй мировой, – существовало несоответствие, всё сильнее взывавшее к небесам. Громче всего во Франции и в Англии, которые, гораздо чаще, чем Германия, снова и снова, не выучив урока, атаковали массовыми армиями подземные выстроенные полевые укрепления, нашпигованные пулемётами, и при этом бесполезно несли кровавые жертвы. И обе эти страны начали тогда, несмотря на осознание всё более увеличивавшегося численного и материального превосходства, задавать себе вопросы, каким образом собственно, они должны победить с военной точки зрения. А в России ощущали приближавшуюся революцию.
На Западе американский президент Вильсон для времени после своего переизбрания в ноябре 1916 года подготовил широко задуманное мирное посредничество. В Петрограде глава "партии мира" Штюрмер стал премьер-министром. Германская внешняя политика, которая не была охвачена фантазиями о недостижимой победе, но стремилась к возможно достижимой ничьей, имела бы тогда свой шанс. Но такой германской политики не существовало. Во всяком случае, существовали настроения и колебания. Инструкции германскому послу в Вашингтоне летом и осенью 1916 года часто менялись; то он должен был саботировать мирные акции Вильсона, то он должен был их снова поощрять. С новым русским правительством вступили в контакт через Стокгольм, даже через номинально враждебную Японию. Публичное и политически полностью бессодержательное германское "предложение мира" от 12 декабря было, разумеется, более предназначено для того, чтобы как раз повредить предстоящей посреднической акции Вильсона, нежели помочь ей. Тем не менее, не исключено, что, по крайней мере, некоторые из ведущих лиц Германии по меньшей мере время от времени, в сущности, желали успеха той или иной "мирной атаке". Только вот что: и среди этих умеренных ни один не был готов во время всего этого периода смягчения и скрытых возможностей мира восстановить в Бельгии и в Польше Status quo 1914 года. И на этом терпели неудачу все шансы мира: на Бельгии американские, а на Польше русские. То, что ни в Бельгии, ни в Польше не должно быть возврата к предвоенному положению, рейхсканцлер заявил в качестве программы ещё в апреле 1916 года. Теперь, в психологически решающий момент, Германия создала "законченные факты": в октябре 400 000 бельгийских рабочих были мобилизованы для немецкой военной промышленности и депортированы в Германию. 5 ноября в оккупированной русской Польше было провозглашено "королевство Польша". Два нацеленных удара колотушкой против Вильсона и Штюрмера.
Это две самых необъяснимых акции германской военной политики. Чего хотела Германия с Бельгией и Польшей? Обе они никогда не принадлежали Германии, не стремились к Германии, не имели ничего существенного Германии предложить, и в больших германских планах по мировой политике и господству в Европе, из-за которых собственно и прежде вели войну, не играли ни малейшей роли. Бельгию ещё в 1914 году вовсе не хотели в действительности завоёвывать. Её рассматривали преимущественно только лишь в качестве местности для прохода в военной кампании, которая собственно касалась Франции. Тогда ещё Бетманн объяснял словами, которые звучат решительно и откровенно, да, с Бельгией поступили несправедливо, что позже желают искупить, а обращались так только лишь в соответствии с правилом: "Нужда не знает заповедей". Что с тех пор изменилось? Почему нужна была Бельгия теперь, спустя два года, неожиданно столь настоятельно, что мир, который возможно было заключить и который был крайне необходим, при этом изначально отвергался? Это просто не соответствует истине, что Бельгию следовало "исключить на будущее как вражеские ворота для вторжения". Бельгия же не была использована никаким противником как ворота вторжения в Германию, но, напротив, Германией как ворота вторжения во Францию. Возможно, некоторые люди думали уже о следующей войне, в которой им Бельгия – и особенно побережье Фландрии – будут необходима в качестве базы флота против Англии. Но тогда им следовало также подумать на один шаг вперёд и сказать себе, что именно по этой причине они никогда не смогут принять мир без восстановления Бельгии. Не считая этого, совершенно не знали, что же собственно следует делать с Бельгией. Постоянно спорили, нужно ли её полностью аннексировать, или аннексировать только Фландрию, или только Люттлих, Фландрию как раз не аннексировать, а превратить в государство-сателлит и вместо этого аннексировать Валлонию, Валлонию как раз не аннексировать, но предложить её Франции в качестве компенсации за аннексированные Лонгви и Брие согласно некоему противоречивому проекту, который совершенно отчётливо показывает, что Германия сама не знала, что она хочет или должна, собственно, сделать с Бельгией. Только восстановить её теперь ни за что не хотели больше. Прямая или непрямая аннексия Бельгии была в 1916 году непременной целью, восстановление Бельгии превратилось в необсуждаемое требование.
Основание королевства Польша ещё более необъяснимо. Было же вполне
