Советско-польские дипломатические отношения 1918- 1939 годов в отечественной историографии - Станислав Павлович Чагин
«Осмотр лагеря Домбе… Здания деревянные. Стены неплотные, некоторые здания без деревянного пола, палаты большие… Большинство пленных без обуви – совсем босые. Кроватей и нар почти нет… Ни соломы, ни сена нет. Спят на земле или досках… Ни белья, одежды; холод, голод, грязь и все это грозит громадной смертностью…»
Там же:
«Отчет об осмотре лагеря Стшалково. …Состояние здоровья пленных ужасающее, гигиенические условия лагеря отвратительные. Большинство зданий – это землянки с продырявленными крышами, земляным полом, очень редко встречается дощатый, окна забиты досками вместо стекол… Многие бараки переполнены. Так, 19 октября с.г. барак для пленных коммунистов был так переполнен, что, входя в него среди тумана трудно было что бы то ни было рассмотреть. Пленные скучены настолько, что не могли лежать, а вынуждены были стоять, облокотившись один на другого…».
Польский лагерь Тухоль. В 1919–1921 гг. в нём содержались пленные красноармейцы
После варшавского соглашения Петлюры с Пилсудским в 1920 году Польша получила 162 тысячи квадратных километров украинской территории с населением 11 млн. человек. С целью насильственной ассимиляции и полонизации в регион направили поток польских переселенцев, которым было передано более 200 тысяч гектаров земли в Галичине, 112 тысяч гектар на Волыни и 113 тысяч гектар в Полесье. На оккупированных территориях действовал комендантский час, было ограничено передвижение, а армия была готова в любой момент к подавлению восстаний. Польские чрезвычайные «военно-полевые суды», действовавшие еще с 1918 года, в 20-х годах получили право выносить смертные приговоры в течение 12 часов, чем охотно пользовались.
В рамках деукраинизации Западной Украины польское руководство наложило запрет на деятельность украинских общественно-политических и культурно-образовательных организаций. С марта 1920 года в делопроизводство введен термин "Малопольске Всходне" и запрещено употребление терминов "Западная Украина" и "украинец". Во Львове были запрещены украинские газеты "Дело" и "Свобода". Молодым людям запрещали учиться в университетах Львова, пока они не пройдут службу в Войске Польском. Во время оккупации целенаправленно уничтожались украинские школы, а их здания забирали под свои нужды польские военные. Из 17 тысяч учителей только 2 тысячи были украинцами, а в Краевой Школьной Раде было всего лишь 7 членов-украинцев из 40. Преподавание на украинском языке могло вестись исключительно в низших подготовительных школах общины, в остальных – строго на польском. Кроме того, как для низших подготовительных школ, так и в отношении частных курсов для неграмотных действовал запрет на обучение украинской грамоте.
Польские власти не ограничивались уничтожением украинской самобытности на захваченных землях. В конце 1919 года регион столкнулся с эпидемией тифа, для борьбы с которой Польша ничего не предприняла. Смертность среди заболевших тифом в то время достигала от 20 % до 50 %. Только за первый квартал 1920 года заболело более 20 тысяч украинцев. Польская санитарная служба решила, что спасать Западную Украину от эпидемии нецелесообразно и "нужно ждать, когда она погаснет сама" (Крівава Кніга Ч.2). Очевидно, что естественное сокращение украинского населения оккупированных территорий от мора способствовало ускорению проводимой поляками политики ассимиляции, поэтому польская власть сознательно игнорировала голод, эпидемии, а также другие социальные проблемы на Западной Украине. Села не восстанавливались, семена для посевов крестьянам не поставлялись. Вместо этого польские жандармы занимались реквизициями и отбирали у украинцев последнее.
23 апреля 1922 года российское правительство направило ноту, в которой предложило Польше возместить военный ущерб, но в ответной своей ноте Польша отвергла данное предложение и ответила, о том, что правительство Польши не причастно к тем злодеяниям, которые творились во время войны польскими бандами[68].
Как отметил советский историк Н. П. Ольшанский: «От нового правительства Польши, представлявшего блок буржуазно-помещичьих группировок, трудно было ожидать доброжелательного отношения к советской стране. Вместе с тем можно было надеяться, что с уходом из правительства представителей наиболее агрессивных и авантюристских сил оно будет вести более реалистичную внешнюю политику. Новое правительство Польши, правда, отказалось от открытого агрессивного курса, его деятели стали избегать резких антисоветских выпадов»[69].
В майском письме Юреневу Чичерин отмечал: «…Аннексия восточной Галиции не есть усиление Польши, а есть создание для нее кровоточащей раны, поскольку устраняет тот непосредственный контакт с Российской Федерацией, о котором Чехословакия всегда мечтала. Чехословакия будет непременно стремиться к поддержке восточно-галицийского ирредентизма. Перед нашей политикой стоит большая задача широкого использования чешско-польского антагонизма. Задача убедить Прагу, что Советская Россия понимает совпадение государственных интересов Чехословакии и России. Ахиллесова пята чехословацкой политики заключается в том, что она ориентируется еще на фантастическую несуществующую демократическую Россию, а не на реальную Советскую Россию…»[70].
И.В. Сталин накануне X съезда ВКП(б) (8-16 марта 1921 г., Москва) отметил: «…Польша, Чехословакия не могут существовать: а) без угнетения своих национальных меньшинств; б) без расширения своей территории за счет соседей, что вызывает конфликты и войны; в) без подчинения "великим" империалистическим державам"[71]. В докладе на съезде он подчеркнул, что нужно видеть противоречия, "которые существуют между господствующими великими державами и недавно образовавшимися национальными государствами… Смысл существования Наркоминдела в том и состоит, чтобы все эти противоречия учесть, на них базироваться, лавировать в рамках этих противоречий…»[72].
Правящие круги Польши, считая, что проблема Восточной Галиции решена, активизировали политику в отношении Германии, надеясь на поддержку своих военных акций Францией. Литвинов писал в марте 1923 г. Юреневу: "Можно заключить, что поляки готовятся к нападению весной на Восточную Пруссию. Быть может, это является той ценой, которой поляки купили у Франции благоприятное для себя решение по вопросу об ее границах"[73].
Поступавшая с января 1923 г. в Берлин из Варшавы, Верхней Силезии и западных столиц тревожная информация о планах Польши вынудила Германию обратиться за помощью к СССР. 15 января 1923 года член ЦК РКП(б) К.Б.Радек доложил И.В.Сталину о своей встрече с Гансом фон Сектом (командующий рейхсвером): "Г.Сект спрашивал нас, как будет реагировать СССР на войну Германии с Польшей. Мы ответили, что мы не в состоянии дать ему точного ответа…»[74].
Но, по мере перехода большевиков к революционной геополитике активность "соседей" возрастала: подчинявшийся непосредственно Уншлихту резидент Разведупра в Польше, второй секретарь полпредства М.А. Логановский создавал в 1923 г. "для усиления революционной борьбы в Польше" диверсионно-террористические организации из местных коммунистов. О подготовке Логановским наиболее авантюрных акций Уншлихт не информировал не только полпреда, но и противника политического террора Дзержинского[75].
Из Польши сообщали: «…Громадное влияние польских коммунистов (Радек, Дзержинский, Кон, Уншлихт)
