Григорий Кроних - Приключения Неуловимых Мстителей
Чтобы захватить красных врасплох, нужно было, чтобы верный человек сообщил им информацию о противнике. Иначе без дополнительной разведки командир не бросился бы наперерез отряду Лютого. От кого же передали казаки, посланные в станицу, отцу весточку? Эх, спросить бы тогда…
Данька дошел до кладбища, расположенного за околицей, и присел на кочку. Слишком еще рано, опасно идти в станицу засветло. Отдающая при каждом движении резкой болью спина призывала к двойной осторожности. Тем более, что он сам не решил еще, по какому адресу податься.
Вот с этого момента и начинается чистое гадание. Надежных людей, на слово которых мог безоглядно положиться батя, Данька знал трех: тетку Дарью, дядьку Корнея и деревенского священника отца Миколу.
Тетку Дарью бурнаши схватили вместе с Ксанкой, значит, она не предавала ни сестру, ни отца. Данька вспомнил ее доброе жалостливое лицо, склоненное над ним после порки. Она обмыла и смазала его израненную спину, она делилась с ним последним хлебом и скудной одежонкой…
Парень сжал зубы и помотал головой, отгоняя слезы. Не время сейчас. Нужно сражаться с врагами, отомстить за батю и освободить тетку Дарью с Ксанкой.
Отец Микола… Данька знал его с детства, а батюшка не только его с сестрой, но и отца Ивана Ларионова крестил когда-то в деревенской купели. И хоть, вернувшись с флота, батя называл себя атеистом-безбожником, но к священнику относился уважительно. Многих станичников поддерживал в военные годы отец Микола и добрым словом, и церковным зерном. И их семье помогал, пока не вернулся Ларионов-старший.
Валерка, правда, называл попов пособниками буржуев и капиталистов, но это он в книжке вычитал. А Данька предпочитал доверять мнению бати и собственному опыту. Что может знать автор самой умной книжки об отце Миколе? Ровным счетом ничего.
Третьим доверенным человеком был друг отца по Черноморскому флоту Корней Чеботарев. Познакомились они на линкоре "Быстрый", оказались земляками (родная станица Корнея была всего-то верст за сто от Збруевки) и подружились. "Вдвоем-то легче нести службу", — говорил всегда Ларионов-старший. В самом начале гражданской дом дядьки Корнея по какой-то причине сгорел, и матрос к пепелищу не вернулся, а осел в Збруевке. Батя помог ему обустроиться. Дядька Корней оказался оборотистым человеком: завел трактир, гнал самогон и жил — не тужил. За эту его мелкобуржуазную склонность очень ругал отец:
— Где твоя красвоенморовская сознательность? Что ты живешь, как тина?
— Я, Иван, досыта навоевался, теперь пожить спокойно хочу, — отвечал Чеботарев.
— Не завоевали мы пока спокойного времени, — отвечал Ларионов, — на печи валяться — значит, контрреволюцию делать! Вспомни Севастополь! Ты побольше моего на митингах-то выступал.
— Было и прошло, я свое отдал — контузию имею и ранение. На коне с больной головой скакать трудно, — объяснял Корней свою инертность. — А тебе, Иван, завсегда помогу, чем смогу. Морская дружба — она самая крепкая.
— Эх ты, — махал рукой красный моряк, и спор затихал до следующего подходящего момента.
— Ничего, авось одумается матрос, — повторял все батя, но дядька Корней бросать свой трактир никак не хотел. Даже когда станицу заняла банда Лютого, он остался на месте. Зато красный отряд заимел ценного помощника, ведь в трактире под пьяную руку бурнаши выбалтывали много ценного. При оказии Чеботарев слал другу-моряку весточку, но обстоятельства складывались так, что случалось это все реже.
Кто ж из них предатель? С досады Данька швырнул землей в кладбищенского воробья. Сидя на могильном кресте, тот взлохматил перья на тщедушном тельце и казался приличной мишенью. Но эта видимость не помогла хлопцу попасть в цель, и воробей-обманщик улетел. А в человеке Даньке никак нельзя ошибиться. Тогда не только он, но и остальные Мстители могут погибнуть.
Темнота опустилась на станину, и Даниил решительно поднялся с земли. Избегая улиц, огородами пробрался он к деревенской церкви. Вдоль стены проскользнул до боковой двери и, нащупав за поясом револьвер, толкнул створку. Внутри храма царил полумрак, мягкий свет свечей и лампад позволял отчетливо видеть только алтарь и небольшое пространство вокруг. Данька осторожно пошел вперед. Вдруг открылась противоположная дверь и подросток спрятался, прильнув к внутренней перегородке, ограждающей алтарь. Человек вошел и, уловив движение, спросил:
— Кто тут?
— Это я, отец Микола, — отозвался хлопец на знакомый голос.
— Данька? Слава тебе, Господи. А я уж думал, что тебя заодно с отцом…
— Живой я, — Даниил вышел из придела на свет.
— Озлобились, озлобились все, — сказал священник. — Звонаря по злобе с колокольни сбросили, чей колокол с самого Рождества молчит. — Батюшка перекрестился. Потом взял свечку, зажег и поставил на помин. — А ты зачем пришел?
— Сестренку ищу.
— Что ее искать, в трактире она.
— Где?! — удивился Данька.
— В прислугах. Лютый там со своими на постое.
— В трактире, говоришь? Спасибо, — Данька направился к двери.
Священник повернулся к алтарю и стал креститься.
Вот был бы он хорош, если бы сейчас явился в трактир! И сестру бы встретил, и Лютого. Что атаман там на постое — ясно, бурнаши любят ближе к самогону держаться, но вот что Ксанку он там поместил… Выходит, что Лютый Корнею очень доверяет. С чего бы это? А засада у тетки Дарьи? Чеботарев вполне мог знать, что она красным помогает.
Много вопросов у Даньки накопилось, и придется дядьке Корнею на все до последнего ответить. И чтоб без запинки — как у Валерки на экзамене было.
13
Удача сопутствовала в последнее время бурнашам. Им удалось заманить в засаду и уничтожить отряд красных партизан, после чего во всей округе никто уже не смел им сопротивляться. Гнат Бурнаш почувствовал себя хозяином, стал еще важнее и только насмешливые глаза Лютого сбивали с него спесь. Поймав такой взгляд, задумывался атаман: уж не собирается ли друг Сидор захватить его место? Больно много силы набрал командир первой сотни. Вот и на постое стоит отдельно — в Збруевке. Правда, приказы выполняет и во всех делах атамана поддерживает. Вот и нынче вместе побывали они в соседней станице.
Пока на площади, под черным знаменем анархии, Гнат Бурнаш разъяснял деревенским зевакам, почему необходима экспроприация, а его казачки в это время обходили зажиточные дома и "делились" с хозяевами их добром. Люди Сидора от прочих не отставали и вернулись к себе с добычей.
Бурно и весело отмечали бурнаши удачный грабеж соседнего села. Самогон в трактире лился рекой, Корней едва успевал выставлять на столы четверти с белесым первачом. Закуска стояла в общих глиняных мисках, подсвечниками служили перевернутые крынки. Над всем этим, чуть покачиваясь, висела люстра-колесо, по ободу уставленная оплывшими свечками.
Вдруг, откуда ни возьмись, перед казачьими очами появился цыганенок: в красной атласной косоворотке, жилетке, сапогах с блестящими голенищами, и серьгой в ухе. Да еще с гитарой! То есть самый натуральный цыган. Кому-то это даже показалось само собой разумеющимся — самогон есть, должны и песни быть!
Цыганенок тронул струны и запел чистым голосом:
— Спрячь за решетку ты вольную волю, выкраду вместе с решеткой. Выглянул месяц и снова спрятался за облаками. На пять замков запирай вороного, выкраду вместе с замками.
Бурнаши даже галдеть стали меньше, заслушавшись лихой песней. Она, им казалось, похожа на их бурную кочевую жизнь.
— Знал я и бога, и черта, был я и чертом, и богом. Спрячь за высоким забором девчонку, — выкраду вместе с забором!
Забористая песня. Довольные бурнаши с удовольствием отхлебнули из глиняных кружек.
— Пляши, пляши, цыган!
Яшка отдал гитару, скинул жилетку. Казак заиграл "цыганочку", Яшка пустился в пляс, да с притопами, да с чечеткой. Бурнаши тут же стали подбадривать его криками и свистом.
— Молодец, черноголовый!
— Жги! Жги!
Выдав последнее коленце, цыган накинул жилетку и присел на свободную скамью рядом с попом-расстригой. Тем самым, что сопровождал Бурнаша в монастырь. После, в Збруевке, ему так понравилось гулять, что он остался при сотне Лютого. Расстрига ловко совмещал характерные черты и бандита, и попа. На нем надеты и гимнастерка, и ряса, он лохмат и усат, на толстом пузе висит крест, а на могучем плече — кобура с маузером.
— Все мы немощны, ибо человецы суть, — грозя Яшке пальцем, произнес расстрига. Заглянул в кружку — а она опять, оказывается, пуста.
— Горилки! — закричал бывший поп в сторону стойки.
Улыбаясь удачному своему выступлению, Яшка тоже оглянулся и вздрогнул. У стойки зиял распахнутый люк и из подпола вылезает Ксанка с пузатой бутылью горилки. Она заперла люк железным прутом, повернулась и только тут заметила цыганенка.
