Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 5)
"Знать, беда приключилась", - в тревоге подумал Андрей Андреевич и подошел вплотную к изможденному гонцу.
- С добром или худом?
Холоп истово перекрестился на киот с божницей и повалился на колени.
"Так и есть - пропал хлеб", - меняясь в лице, решил князь и рывком поднял гонца на ноги.
- С добром, князь, - наконец выдавил из себя холоп. - Велел приказчик Гордей сказать, что весь хлебушек распродан в Вологде по двадцати три алтына за четверть. Дня через три приказчик в Москве будет.
Телятевский выпустил из рук гонца и с довольной улыбкой опустился в кресло. Слава богу! Ох и пронырлив Гордейка. По самой высокой цене хлеб распродал. Придется наградить достойно за радение.
Андрей Андреевич внимательно глянул на холопа, спросил:
- Отчего сам невесел? Или хворь одолела? Да и кафтан весь изодран.
- По дороге в Москву разбойные люди на меня под Ярославлем напали. Коня свели, платье порвали да полтину денег отобрали. Едва отбился от ватажки. А тут еще лихоманка замаяла.
- Плохо отбивался, ежели без коня и денег остался, - промолвил князь.
Однако за добрые вести гонцов кнутом не жалуют. Спросил миролюбиво:
- Чьи шиши22 тебя повстречали?
- Атаманом у них Федька Берсень. Лихой бродяга. Сам-то он из пашенных мужиков князя Шуйского. А вот в ватажке его разбойной и наши беглые крестьяне очутились.
Андрей Андреевич нахмурился. Хотел было что-то резко высказать гонцу, но передумал и махнул рукой.
- Ступай на двор. Покличь мне Якушку.
Глава 56
НА ДВОРЕ КНЯЖЬЕМ
В княжьей поварне Болотникова накормили вдоволь. Иванка озадаченно вышел во двор и не спеша побрел на конюшню проведать Савраску. Шел и удивлялся. Отродясь так не везло. От смерти его сам боярин Борис Годунов вызволил. Тот самый боярин, который в народе нелюбим. Непонятно! И какое дело цареву боярину до мужика. Здесь что-то не так. А может, Афоня Шмоток к государеву правителю пробился? Не должно. Не так просто бобылю во дворец пройти. Государева стража мигом бердышами вытолкает. Мудрено...
Болотников вошел в распахнутые настежь ворота княжьей конюшни и зашагал по проходу между стойл к концу полутемного сруба, где стояли на привязи кони ратников.
Иванку окликнул невысокого роста сухонький старичок в лыковых лаптях и кожаном запоне.
- Чего надобно, молодец?
- Аль не признал, Ипатыч? Ратник я княжий. Иду к своему Гнедку, отозвался Иванка.
Старичок глянул на Болотникова подслеповатыми глазами, но, видимо, так и не признал. Подошел ближе, осенил себя крестом.
- А не врешь, молодец. Уж не лиходей ли? Наведешь порчу на лошадей, чего доброго. Ты постой тут, а я до наибольшего конюха добегу. Он-то глазастый. Разберет что к чему, - промолвил старичок.
- Да ты что, Ипатыч? Совсем у тебя память отшибло. Нешто забыл, как я тебе два дня назад пару навильников топором выстругал?
- Вот так бы и толковал сразу, Иванка. Уж ты прости меня старого. Глазами ослаб, запамятовал. Ступай к своей лошадушке.
В последнем стойле слабо заржал конь. Поднялся на ноги и потянулся мордой к человеку.
- Узнал, Гнедок. Ох и соскучился я по тебе! - тепло проронил Болотников и обнял коня за шею. И почему-то сразу вспомнились Иванке сев, отец в чистой и белой рубахе, первая, теплая, комковатая борозда...
Болотников опустился на копну свежего сена и закрыл глаза. Дурманяще пахло чуть привядшей травяной зеленью - чебрецом, вьюночком, манником, пыреем, мятликой. И до чего ж хорошо лежать на мягком сене!
На селе сейчас страда. Взлеты и шарканье кос, потные спины мужиков, духовитые стога...
В соседнем стойле послышался неторопливый разговор двух крестьян.
- В деревеньку тянет, ох, тянет...
- Топерь не скоро в вотчину возвернемся. Князь повел для конюшни стога в лугах метать.
- У тя лошаденка есть?
- Угу. Добрый коняга. Соху легко тянет. Три года его выхаживал. А у тебя?
- Нету, братец. Прошлым летом загубили мою Каурку. Князь себе летние хоромы ставил. Лошаденку к плотничьей артели приписал. Лесины таскала Каурка. А она у меня по десятому году, слабосильная. Возле хором и пала. Потом не купил.
- А чяво ж?
- Хе, братец. Откуда эких денег набраться? В одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи. Ребятенок-то тринадцать душ!
- Пропадешь без лошаденки.
- Пропаду, братец... К соседу пойду. Богатющий, изба-пятистенка. Приеду с боярщины и в ноги кинусь Никите Силычу. Коня попрошу. Вспашу десятину как-нито.
- Дорого дерет, поди, Силыч?
- Свирепый. Без бога живет. За каждый день по чети хлебушка обирает.
- Ох, сгинешь...
- Сгину, братец.
- Оброк велик князю даете?
Уж куда больше. На Евдокию в сусеках един ветер гуляет.
- А деревенька у вас большая?
- Не. Года три назад стояло десять изб, а теперь всего пять дворов осталось. Кои мрут с голодухи, кои в бегах. У меня два братана шестой год в бегах. Бродяжная Русь нонче...
Болотников протянул руку к Гнедку. Конь лизнул сухую ладонь шершавым языком и снова тихо заржал. Иванка поднялся и долго молча стоял, прижавшись щекой к теплому лошадиному, боку.
"Надо Шмотка искать. Где-то здесь на конюшне, сказывают, обитается. С ним, говоруном, легче станет", - подумал Болотников и вышел.
Бобыля нашел в просторном приземистом сарае, где хранились княжьи зимние колымаги. Афоня Шмоток сидел на деревянном обрубке и, тихонько посвистывая, чинил подвесной ремень. Рядом, незлобиво переругиваясь, елозили коленями по земле двое холопов, обтягивая деревянную дверцу красным сукном.
- Эгей, умелец колымажный!
Афоня вздрогнул, поднял голову и оторопел. Выронил ремень из рук, изумленно заморгал глазами, а затем обрадованно метнулся к Иванке.
- Ах, голубок ты мой!
Восторгу Афони не было предела. Он крутился возле Болотникова, толкал его кулаками в грудь, обнимал за плечи.
Друзья отошли в сторонку, присели на телегу. Бобыль бойко принялся рассказывать о своих похождениях и мытарствах.
- Неспроста приказчик задумал тебя воротить в вотчину. Ужель о сундучке проведал? - тихо и озабоченно проговорил Болотников, когда бобыль закончил свою длинную речь.
- Сумлеваюсь. Кажись, следов не оставляли... Ну да бог с ним. Сам-то как из Пыточной выбрался?
Иванка лишь руками развел.
- Уму непостижимо, друже. Сам Борис Годунов за меня заступился.
Глава 57
ЕЛЕНА
Наконец-то княгиня Елена дождалась своего часа. Князь Андрей, получив добрую весть от приказчика Гордея, сдался на ласковые мольбы молодой супруги. Елене было дозволено прогуляться верхом на коне.
В это раннее утро, спровадив ратников на Воронцово поле, а холопов и челядинцев загнав в подклет, князь самолично вывел из конюшни молодого рысака. Подвел его княгине, слегка поклонился, молвил шутливо:
- Потешайся, Елена. Но ежели с коня упадешь - разлюблю.
Княгиня низко поклонилась князю, вспыхнула ярким румянцем.
Конь облачен богатым убранством. Седельные луки горят золотом. Сидение и крыльца седла обтянуты аксамитом. Поверх седла - попона из вишневого бархата, шитая золотом и жемчугом; по краям ее тянется густая золотая бахрома. Подшейная кисть - из шелковых нитей с жемчужной сеткой. Стремена серебряные, чеканные. Попона, закрывающая круп коня, из атлабаса23, полосатая, расшитая золотом и серебром.
Андрей Андреевич подсадил княгиню на коня, а затем вошел на красное крыльцо. На обширном опустевшем дворе осталась одна Елена.
Спохватилась княгиню мамка Секлетея. Не сказала ей Елена о готовящейся потехе. Принялась спрашивать сенных девок, но те лишь озорно фыркали и молчали. Так ничего и не добилась старая.
Выглянула мамка ненароком из косящетого24 окна светлицы во двор да так и ахнула. Пресвятая богородица! И надо же такому привидеться! Выглянула Секлетея еще раз на двор и пала на колени перед киотом, сотворив крестное знамение.
Затем долго стояла возле окна, качала головой, сварливо бормотала. Срам какой, прости господи! Блудница, греховодница. Ох, падет на княгиню божья кара. Гляди как вырядилась. Мужичьи порты натянула и по двору скачет, аки дьяволица. Ох, святотатство! Уж лучше бы на белом свете не родиться, чтобы такого сраму не видеть.
А князь Андрей стоял тем временем на красном крыльце и откровенно любовался Еленой. Думал, улыбаясь. Знатно скачет. Сидит в седле, как добрый молодец. Ну и княгинюшка!
Елена раскраснелась, глаза ее блестели. Из-под кокошника выбилась на спину пышная черная коса. Весело и звонко покрикивала на рысака, смеялась на всю усадьбу Еще бы! Стосковалась по былым девичьим забавам. Бывало, у батюшки Григория Петровича Шаховского в каждый воскресный день, окромя постов, по вотчине на резвом скакуне тешилась.
Елена резко осадила коня возле крыльца. Взгоряченный рысак поднялся на дыбы и пронзительно заржал. Андрей Андреевич побледнел: как бы не сбросил княгиню. Но Елена легко укротила своего скакуна, задорно крикнула:
