Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 2)
Василиса поснедала и едва приметной тропкой, пошла к озерам. Здесь Василиса и набрела на охотников.
Хорошо еще старый бортник лесную тропу указал, а то бы настигли ее княжьи люди.
А к вечеру, взобравшись на высокую сосну, снова заметила девушка клубы дыма, поднявшиеся над заимкой.
"Ратные люди еще у деда. Ужель меня ищут? Придется на сосне всю ночь коротать", - тоскливо подумала Василиса.
Глава 20
НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ
А на Матвеевой заимке до полудня было тихо. Мамон отлеживался на лавке. Возле него суетилась Матрена, прикладывая примочки на медовом взваре. Пятидесятнику полегчало, лицо спало, глаза прорезались.
- Медок ото всего излечивает, батюшка, - ворковала старуха. - Ибо мед есть сок с розы небесной, который божий пчелки собирают во время доброе с цветов благоуханных. И оттого имеет в себе силу велику.
- Полно врать, старуха, - в полудреме проворчал Мамон.
- Грешно так сказывать, милостивец. Мед всяким ранам смрадным пособляет, очам затемнение отдаляет, воду мочевою порушает, живот обмягчает, кашлючим помогает, ядовитое укушение уздравляет, - напевно, словно молитву, промолвила Матрена.
В сенях, послышались торопливые шаги. В избу ввалился десятник в грязных сырых сапогах.
- Заприметили мужика, Мамон Ерофеич. На речушке рыбу вентером13 ловил. Мы за ним, а он к болоту кинулся и в камыши.
- Так словили?
Десятник кашлянул в пегую бороду, замялся возле двери.
- А он тово, Мамон Ерофеич... Сбег, одним словом. Все болото облазили...
- У-у, раззява! Тебе не дружину водить, а у кобылы под хвостом чистить! - возбранился Мамон, поднимаясь с лавки. - Веди на болото. Сам мужика ловить буду.
Пятидесятник накинул на себя кафтан, пристегнул саблю, сунул за рудо-желтый кушак пистоль и вышел из избы.
- Пронеси беду, святой угодник Николай. Ужель из ватаги Федьки кого заприметили, - забеспокоился Матвей.
Вскоре на заимку заявились новые гости. Бортник сидел в это время на крыльце и чинил дымарь. Выбежав из подворотни, громыхая ржавой цепью, свирепо залаяла собака. Старик поднял голову и обмер: перед ним стоял сам князь - высокий, плечистый, с пронзительно жгучими глазами.
- Худо князя встречаешь, старик, - строго произнес Телятевский.
Бортник отложил дымарь, поднялся, прикрикнул на ощетинившуюся собаку и низко поклонился господину.
- Прости старика, князь. Глаза не дюже зрячие, не приметил, проговорил Матвей и тотчас подумал: "И чем это только моя заимка всех приворожила? Ох, не видать мне добра".
- Прослышал я, что возле твоего пчельника глухариный бор водится.
- Доподлинно так, батюшка князь. Токмо глухари раньше токуют. Припоздали малость. В эту пору мошники редко поют.
- Но все же поют, старик. Собирайся на потеху глухариную, а я покуда взгляну на твои хоромы.
- На мошника еще рано идти. Глухаря перед зорькой бьют, отец родной.
- Так ли старик, говорит, Тимошка?
- Матвей правду сказывает. Мошник - птица особливая, батюшка князь, подняв палец над головой, деловито заверил Тимоха.
- Сам о том ведаю, - нахмурился Телятевский и шагнул было в избу, но вдруг заметил целый табун лошадей за черной приземистой баней, привязанных поводьями к деревьям.
- Чьи это кони, старик?
- Твоей дружины, князь. Мамон Ерофеич на заимке остановился. Должно беглых мужиков высматривает. С утра в лес ушли, а коней здесь оставили.
Телятевский недовольно покачал головой и зашел в избу.
Тимоха наклонился к бортнику и доверительно шепнул на ухо:
- На глухаря князь впервой пойдет. Так што сам разумей, дед... А девку твою на озерце повстречали. Крякву стрелой сразила. Князь повелел Василису пымать, а она в лесок и сгинула, плутовка. Хе-хе...
Бортник отшатнулся от холопа, борода мелко затряслась, и на душе стало смутно.
В избе тихо. Матрена перед самым княжьим приходом убрела в лес за кореньями и пахучими целебными травами, надеясь повстречать в бору Василису.
- Отшельником что ли живешь? - спросил Телятевский, с интересом присматриваясь к ратным диковинам, развешанным по темной стене.
- Со старухой векую, отец родной, - уклончиво отвечал Матвей.
- А девку куда подевал? Кто она тебе будет, старик? И пошто держишь в лесу?
- Бедную сиротку приютил, князь. Родители ее примерли, а мы со старухой пожалели и к себе взяли. Сама она из-под Ярослава-города, дочь крестьянская. Не дали дитю пропасть... А на днях помолиться ее в храм отпустили...
Телятевский шагнул к бортнику, ухватил старика за бороду, пронзительным взором обжег.
- А не лукавишь, дед?
- Зачем же, отец родной. Должна вскоре воротиться дочка. Разве токмо на озера забредет. Велел ей по пути туда заглянуть.
- И что же твоей девке на озере делать? - пытливо вопросил Андрей Андреевич, не отпуская старика.
Матвей поперхнулся, но глаза от князя не отвел.
- Наказал дочке крякву поглядеть. Самопал да лук со стрелами она прихватила.
- Ой, хитришь, дед. Разве так в храм ходят?
- Вестимо нет, батюшка. Да токмо в лесу без самопала нельзя. Должно, на выходе, возле реки свой ратный доспех оставит.
В избу влетел Якушка. Молодцевато тряхнул русыми кудрями и с поклоном спросил господина:
- Что прикажешь нам с Тимошкой делать, князь?
Андрей Андреевич отодвинулся от старика и сбросил с себя кафтан, оставшись в просторной белой рубахе. Присел на лавку, забарабанил перстами по столу и вымолвил:
- Будьте возле избы да приготовьте зелейный заряд на глухаря.
Якушка вышел, а бортник подошел к поставцу и принялся потчевать князя:
- Не угодно ли медку спробовать, отец родной?
- Простого не хочу, а бражного ковш выпью. - Матвей спустился в подполье и вытащил большую железную ендову с хмельным медом.
- Годков пятнадцать берегу, батюшка князь. Токмо шибко крепок медок, в сон поклонит.
- В том беды нет, старик. Притомился я на охоте, прилягу у тебя на лавке. На глухаря пойдешь - разбудишь, - проговорил князь и до дна осушил бражный ковш.
Похвалил деда за добрый мед, растянулся на лавке, отвернувшись лицом к стене. И вскоре уснул.
"Странный князь. Очами грозен, душой суров, а вот крестьянским ложем не побрезговал", - подумал Матвей и вышел на крыльцо.
Якушка и Тимоха привалились к перилам, зубоскалили.
- Потише, робяты. Князь почивает. Чудной у нас государь, прямо на овчину завалился, - вымолвил бортник.
- Енто дело ему свычное. В ливонском походе прямо на земле с ратниками спал. Седло под голову - и храпака, - задушевно проговорил о своем господине Якушка и, вздохнув, добавил: - Но зато и на руку крутоват. Чуть чего не по нему - тогда держись. Голову саблей срубит вгорячах и не перекрестится.
Бортник потоптался на крыльце и снова взялся за дымарь.
К вечеру, когда Матвей во второй раз запалил костер, на заимку притащились дружинники. Злые, голодные, усталые подошли к избе, но здесь их остановил Якушка.
- Здоров будь, Мамон Ерофеич. Удачлив ли поход?
Пятидесятник окинул княжьего любимца сердитым взглядом и молча махнул рукой.
- А мы вот знатно с князем поохотились. Вишь, сколько дичи набили, словоохотливо продолжал Якушка. - Чай, есть хотите, ребятушки. Вон старик костер развел. Тащите птицу в огонь. А в избу нельзя: князь почивает.
Ратники и тому рады. Мигом разобрали дичь и костер разложили. Лишь один Мамон недовольный бродил по заимке.
"Уж не с девкой ли князь в избе услаждается? Принесла его не ко времени, нелегкая", - свербила Мамона неспокойная мысль.
Гл а в а 21
ГЛУХАРИНАЯ ПОТЕХА
Ночь. Глухой, старый, таинственный бор. Горят яркие звезды между вершинами.
Дед Матвей и князь стоят под сосной и слушают. Тимоху и Якушку бортник посоветовал князю не брать. Мошник - птица чуткая, чуть "подшумишь" - и пропадай глухариная потеха.
Еще с вечера осмотрел Матвей княжий самопал и покачал головой. Дробь была мелковата. Таким зарядом крупного мошника не собьешь. Бортник перезарядил самопал своим зеленным припасом.
Тихо в бору. Ветер дремлет в густых вершинах. Но вот в саженях пятидесяти от охотников, на болоте прокричал журавль.
- Скоро зачнется, князь. Должон боровой кулик с тетеркой голос подать, - наклонившись к князю, чуть слышно прошептал Матвей.
И бортник не ошибся. Минуты через две совсем рядом, из зарослей протяжно и скрипуче отозвался вальдшнеп, а за ним задорно и шумно фыркнул косач и перешел на переливчатое бормотанье.
Андрей Андреевич переступил с ноги на ногу. Под сапогом хрустнула сухая валежина. Матвей предупредительно приставил палец к губам. И вдруг князь услышал, как где-то невдалеке раздалось:
- Дак! Дак!
А затем началось частое щелканье:
- Тэ-ке, тэ-ке, тэ-ке!
"А вот и мошник", - подумал бортник, но князю об этом уже не обмолвился. При первом колене глухариной песни - упаси бог шелохнуться. Чуть тронешь ветку или сучок треснет - спугнешь птицу.
Охотники замерли. Дед Матвей выждал второго певчего зачина. И вот наконец мошник перешел со щелканья на беспрерывную азартную песнь:
