Ф. Дикин - Дело Рихарда Зорге
История советского шпионажа в Британии в 20-е годы весьма впечатляющая. Дело с письмом Зиновьева и налетом полиции на Советскую торговую миссию в мае 1927 года привело к разрыву дипломатических отношений между Советским Союзом и правительством Болдуина. Британские службы безопасности, имевшие опыт в борьбе с подобной советской деятельностью, проявляли настороженность, и работа советского агента в Британии была более рискованной и требовала больше полагаться на свои силы, нежели в Скандинавии. Для Зорге это было внове, и скупые объяснения, данные им в Японии, мало что приоткрыли в обстоятельствах его жизни в Англии. Его собственный отчет немногословен. Он-де ездил в угледобывающие районы и «сам видел, насколько глубок был кризис».
Зорге утверждал; что прибыл в Англию весной 1929 года и оставался там примерно около десяти недель[24]. «Моей целью было изучение британской политики и экономики, но поскольку депрессия стольких людей лишила работы, что всеобщая стачка казалась неминуемой, я также решил провести исследование — в случае, если всеобщая забастовка вдруг начнется». Забастовка разразилась на угольных шахтах, и Британская компартия предприняла попытку сотрудничества с лейбористской партией, но последняя призвала сначала положить конец спорам.
Зорге «докладывал обо всех этих делах в Коминтерн». Один очевидец уверен, что частью его «миссии была работа в армии по сбору военной информации и распространению подрывной пропаганды». Он описал его деятельность, как особо опасную, и сказал, что он бы получил до двенадцати лет тюремного заключения, если бы попался. Зорге вынужден был вести уединенную жизнь на весьма ограниченные средства и избегать женского общества. «Только подумай, избегать компании этих стройных, длинноногих английских девушек».
Ясно, что Зорге никогда не контактировал с членами Политбюро британской компартии за все время пребывания в Англии. Не выступал он и в роли эмиссара Коминтерна. Специальным сотрудником, поддерживающим связь между Москвой и Лондоном в то время был русский по имени Петровский, известный в Англии под именем «Беннет» или «Браун». Так что если Зорге вообще был в Англии, то ездил он с отдельным разведзаданием, и в таком случае имел ясные и четкие инструкции избегать связей с Британской компартией.
На обратном пути из Англии в Москву Зорге остановился в Берлине, пребывая в уединении и в состоянии депрессии, столь знакомом его немногочисленным близким друзьям. С 1927 года шли нескончаемые перемены в секциях и бюро Коминтерна. В письме, написанном в феврале, Хамберт-Дроц, швейцарский коммунист и заметная фигура в коминтерновской иерархии, писал Тольятти в Италию, что в московских офисах Коминтерна осталось совсем немного нерусских. Большинство иностранцев (подобно Зорге), были отправлены за границу с различными миссиями. Куусинен был задвинут на «региональную и издательскую работу», исключающую какую-либо политическую ответственность. Бухарин был «занят русскими делами» и хотя и противился русификации Коминтерна, но был слишком занят, чтобы разбираться в проблемах этой организации.
Теперь Зорге уже знал, что отчеты, которые он посылал из Скандинавии и Англии через берлинскую курьерскую службу, игнорировались и оставались непрочитанными. В беседе с другим дожившим до наших дней свидетелем в Берлине он якобы сказал: «Уже давно, с тех пор как ушел Бухарин, никто не заглядывал в мои отчеты».
Он прибыл в Берлин, испытывая недостаток в средствах и пребывая в напряжении, вызванном опасностями нелегальной работы. В беседе с одним из очевидцев он взорвался: «Эти свиньи! Как я их ненавижу! Это пренебрежение, равнодушие к человеческому страданию и чувствам!» Он был шокирован таким унижением и обдумывал разные виды мести. «По крайней мере, они могли бы уделить мне должное внимание. И они не платили мне месяцами!»
Этот период его пребывания в Берлине и способ возвращения обратно покрыты мраком — возможно, намеренно. У одного источника, который встречался с Зорге на тайных собраниях членов Германской компартии, осталось впечатление, что он был «kaltgestellt» — жаргонное словечко, обозначавшие членов партии, которые балансировали между выполнением разовых миссий и безработицей. Зорге был в шоке от жестокой реальности, и что-то сломалось в нем в то время. Он обнаружил, что он — еще один из армии лишенных иллюзий, незаметная жертва не знающих жалости сил, борющихся на московской политической сцене.
Эти сообщения об умонастроениях Зорге в Берлине в 1929 году дают основания полагать, что он пережил серьезный кризис духа, никак, не отраженный в изложенной им «официальной версии» срыва его карьеры в этом году. Вероятно, однако, что какого-то рода важная брешь возникла в жизни Зорге после его возвращения в Москву в мае или июне 1929 года[25].
«В ходе детальных, подробных допросов, проведенных дознавателем Йосикавой, мне с трудом удалось осветить те запутанные и сложные перемещения, затронувшие мое непосредственное начальство в Москве. Я подробно изложил здесь, что до 1929 года именно Коминтерн был моим «московским начальством» (т. е. Центром) и что после 1929 года мой «порядок подчиненности» подвергся кардинальным изменениям, связанным с изменением ситуации в мире. Попытайся я охватить весь этот запутанный и сложный материал в первых допросах, проведенных полицией, это, безусловно, привело бы к путанице и задержкам».
Степень созданного таким образом затруднения наводит на серьезные размышления.
Похоже, Зорге не указал даты своего возвращения в Москву (май или июнь 1929), чтобы избежать подозрения в существовании какой-либо связи между полным изменением его собственного положения, отставкой Бухарина с комин-терновских постов в ноябре и сбоями в коминтерновской машине. В одном месте он, похоже, подтверждает слова о взрыве своего недовольства в Берлине: «Коминтерн не интересовался полученной от меня политической информацией»; однако на протяжении всего следствия, проведенного японцами, Зорге продемонстрировал завидное мастерство в сокрытии истинной природы прекращения его отношений с этой организацией, начавшихся в эйфорической атмосфере коммунистических салонов Франкфурта образца 1924 года.
Для его собственного объяснения характерно не только наличие тщательно продуманных пропусков в информации, но и вполне сознательное приукрашивание своей роли — черта, развившаяся в нем в тюрьме.
«По возвращении в Москву я представил Информационному бюро (предположительно СМС) не только обычный отчет, но также и достаточно откровенный анализ того, что не так в моих информационно-собирательных поездках и изучении тех стран, которые я посещал. И кроме этого, я представил следующие основополагающие предложения…» Суть этих предложений — в разделении СМС и шпионских организаций, связанных с политическими, экономическими невоенными проблемами. «И далее я предложил, что Москве следует решительнее, чем это было в прошлом, развести таких агентов-шпионов в зарубежных странах с организациями Коминтерна, с тем чтобы быть уверенными, что степень отделения отвечает требованиям секретности».
На последующих допросах Зорге объяснил японцам, что он предложил Пятницкому такие изменения, «поскольку был уверен, что шпионаж, который мне нравился и для которого, думаю, я был вполне пригоден, был бы невозможен в тесной структуре партийной деятельности… Мой характер, вкусы и устойчивые предпочтения — все вело к политической, экономической и военной разведке, как можно дальше от партийных споров».
Касаясь огромных упрощений в оценке одновременного кризиса в Советском Союзе и в Коминтерне, Зорге продолжает:
«В действительности произошел сдвиг центра тяжести: от Коминтерна к Советскому Союзу. Пятницкий был согласен, что, возможно, я не гожусь для партийной работы, что скорая мировая революция — не более, чем иллюзия, и что мы должны сосредоточиться на защите Советского Союза. Вот почему я покинул Коминтерн».
Глава Оргбюро и всех его вспомогательных секций Осип Пятницкий был центральной фигурой в организациях Коминтерна. И «совет», данный ему Зорге, если таковой вообще был дан, был и наивным, и ненужным.
Действительно, в 20-х годах функции Коминтерна значительно расширились, но оказались достаточно неопределенными, как и его отношения о советскими государственными властями. Слишком многое здесь зависело от личности, энергии и честолюбивых устремлений отдельных индивидуумов. Все секции Коминтерна в Оргбюро, а с ними и в СМС, находились в тесном контакте о советскими службами безопасности и разведкой Красной Армии. Даже Зорге вскользь упоминает об общих заседаниях этих органов.
После кризиса 1929 года и установления абсолютного сталинского контроля над советским правительственным аппаратом, службы безопасности усилили свое проникновение в администрацию Коминтерна, начавшееся в апреле 1925 года, и было бы вполне логичным, если бы именно организация Пятницкого стала их первой мишенью. Независимо от мотивов, переход Зорге в разведку Красной Армии вполне мог быть инициирован самим Пятницким или произошел благодаря его связям и с его помощью.
