Сергей Соловьев - История России. Алексей Михайлович Тишайший
Сильнее Скумина высказывал гнев свой на епископов князь Острожский, к которому Потей должен был писать умилостивительное письмо (от 16 июня): «Если я так долго вашей милости ничего не писал, то причина тому одна та, что никаких верных известий еще у себя не имел, хотя в это время люди рассеяли о нас неверные слухи, будто мы уже к римской вере во всем пристали, мшу служить и опресноки употреблять согласились. Правда ли все это, сам ты, как пан мудрый и богобоязливый, рассудить можешь. Ибо если частному человеку, который только об одной своей душе печется, надобно хорошенько подумать, как бы душе своей вреда не причинить, то еще больше тем, которым не только свои, но и других людей души от Бога поручены, надобно стараться, чтоб не сделать чего-нибудь противного совести своей и людской. Итак, не извольте всему верить, хотя я и знаю, что немало слухов неверных до ваших благочестивых ушей о некоторых из нас доносят, будто мы постановляем что-то противное вере и церкви нашей; и хотя еще ничего не постановлено, не только злого, но и доброго, однако мы так несчастны, что нас за отщепенцев и еретиков выдают и не допускают заботиться и думать о церкви Божией и ее покое, смотрят подозрительно на съезды наши и другие дела, церкви нужные. Удивительное дело! Всем еретикам всяких сект вольно съезжаться, порядок в соборищах своих установлять, наконец, не только против веры христианской, но и против религии Божией и превечной хвалы единородного сына Божия сочинения выдавать и людей христианских от старой веры и хвалы Божией к своим проклятым ересям обращать; а нам, горьким епископам, которые неразрывное преемство имеют от Христа и апостолов, нельзя о церкви Божией промышлять и советоваться, чтоб не только нам самим можно было церкви свои и веру православную в целости удержать, но и потомкам нашим что-нибудь доброе на будущее время справить, особенно имея еще благочестивых господарей и панов, патронов веры нашей, между которыми вашу княжескую милость за главное светило религии нашей без всякой лести признавать должны. Но где бы ваша милость, как пан и защитник наш милостивый, должен был нам помогать и побуждать ко всему доброму, тут, как слышно, немилостиво и неласково нас вспоминаешь. Но если отложивши гнев, внимательно рассмотришь дело, то думаю, что и сам нам будешь помогать. На что мы соглашаемся, то вашей милости на письме посылаю, причем и сам охотно был бы, чтоб вашей милости объяснить, для чего это делаем, помня увещанье вашей милости, присланное мне в Брест, чтоб мы старались о соединении с римскою церковию и чтоб это соединение было без нарушения веры и религии нашей. Дай Бог, чтоб ваша милость и теперь, сохраняя то же желание, помог нам в этом деле. Униженно и слезно прошу: не увлекайся гневом, но спокойным и умиленным смыслом прочитай условия унии; увидишь, что в них нет ничего нового, кроме календаря; но календарь не есть догмат веры, а только церемония, которую без нарушения совести церковь Божия может отменить».
Неизвестный художник. Константин Острожский. XVII в.
В ответ на это князь Константин 24 июня выдал грозное для епископов окружное всем православным послание: «От преименитых благочестивых родителей смолоду воспитан я был в наказании истинной веры, в которой и теперь, Божией помощью укрепляем, пребываю; известился я Божией благодатию и уверился в том, что кроме единой истинной веры, в Иерусалиме насажденной, нет другой веры. Но теперь злохитрыми кознями вселукавого дьявола самые главные истинной веры нашей начальники, славою света сего прельстившись и тьмою сластолюбия помрачившись, мнимые пастыри наши, митрополит с епископами, в волков претворились, святой восточной церкви отвергшись, святейших патриархов, пастырей и учителей наших вселенских отступили, к западным приложились, только еще кожею лицемерия своего, как овчиною, закрывая в себе внутреннего волка, не открываются, тайно согласившись друг с другом окаянные, как христопродавец Иуда с жидами, умыслили всех благочестивых с собою в погибель вринуть, как самые пагубные и скрытые писания их объявляют. Но человеколюбец Бог не попустил вконец лукавому умыслу их совершиться, если только ваша милость в любви христианской и повинности своей пребудете. Дело идет не о тленном имении и погибающем богатстве, но о вечной жизни, о бессмертной душе, которой дороже ничего быть не может. Так как многие из обывателей здешней области, святой восточной церкви послушники, меня начальником православия в здешнем краю считают, хотя сам себя считаю я не большим, но равным каждому, в правоверии стоящему, то, из боязни, чтоб не взять на себя вины пред Богом и пред вами, даю знать вашим милостям о предателях церкви Христовой и хочу с вами заодно стоять, чтоб с помощью Божиею и вашим старанием они сами впали в те сети, которые на нас готовили. Что может быть бесстыднее и беззаконнее их дела? Шесть или семь злонравных человек злодейски согласились, пастырей своих, святейших патриархов, которыми поставлены, отверглись, и считая нас всех правоверных бессловесными, своевольно осмелились от истины отрывать и за собою в пагубу низвергать! Какая нам от них польза? Вместо того, чтоб быть светом миру, они сделались тьмою и соблазном для всех. Если татары, жиды, армяне и другие в нашем государстве хранят свою веру ненарушимо, то не с большим ли правом должны сохранить свою веру мы, истинные христиане, если только все будем в соединении и заодно стоять будем? А я, как до сих пор служил восточной церкви трудом и имением своим в размножении священных книг и в прочих благочестивых вещах, так и до конца всеми моими силами на пользу братий моих служить обещаю».
Острожский действовал не одними посланиями: скоро от епископов-униатов отделился один, тот самый, который прежде всех начал думать об унии – Гедеон Балабан львовский. Современники, как мы видели из письма Скумина, смотрели на Гедеона, как на человека, доведенного до крайности борьбою с братством, готового заключить союз с врагом, лишь бы только выйти из своего тяжелого положения. Когда отстранялась эта причина, эта борьба, то Гедеону легко было покинуть дело унии, ибо он не был так связан с ним, как были связаны Терлецкий и Потей. Краковскими поездками и обязательствами пред королем. Еще в начале июня он приезжал к князю Острожскому с просьбою помирить его с братством; князь обещал, а с Гедеона взял обещание склонить на свою сторону Михаила перемышльского и открыто действовать против унии. 1 июля князь Острожский был во Владимире; в его присутствии и в присутствии других знатных лиц Балабан явился в уряд гродский и объявил, что на двух съездах он, вместе с другими епископами, дал Кириллу Терлецкому четыре бланковых листа с своими печатями и подписями для того, чтоб написать на них к королю и сенаторам жалобы на притеснения, претерпеваемые русскою церковию. Но теперь дошла до него, Балабана, весть, что владыка луцкий написал на бланкетах что-то другое, написал какое-то постановление, противное религии, правам и вольностям русских людей. Вследствие чего он, Балабан, протестует против всякого такого постановления, потому что оно составлено в противность правилам и обычаям православной веры, правам и вольностям русского народа, без ведома и дозволения патриархов, без духовного собора, и также без воли светских чинов, как знатных старинных фамилий, так и простых людей православной веры, без согласия которых епископы ничего делать и решать не могут. Князь Острожский немедленно написал Львовскому братству увещание примириться с Гедеоном, а Кирилл Терлецкий немедленно подал жалобу королю, обвиняя Гедеона Балабана в клевете; львовский епископ был потребован к королю на суд, а между тем школьный учитель Стефан Зизаний, перешедший из Львова в Вильну, волновал православных этого города известиями об унии, поднимал их против епископов-предателей. «Великую войну вел с римлянами Зизаний, – говорит летописец, – не только на ратушах и при рынке по дорогам, но и посредине церкви святой». Митрополит, отвергая слухи о своем участии в деле унии, писал (16 июля) виленским священникам, чтоб они, и особенно Зизаний, не смели рассевать подобных слухов между христианами. Но православные жители Вильны требовали выхода из этого смутного положения, и единственный выход, по их мнению, был собор; вместе с Скуминым они послали просить князя Острожского, чтоб выхлопотал у короля позволение на собор, на котором бы миряне съехались с епископами. Таким образом, поступок епископов, сговорившихся на унию, необходимо поднимал вопрос: могут ли одни епископы постановлять о делах церковных, или должны делать это с согласия мирян – вопрос первой важности во всей полемике об унии. Православные, подозревая епископов, должны были настаивать на право мирян участвовать в делах церковных – право, которое было так резко выставлено в патриаршем постановлении о братствах – должны были настаивать на созвании собора и на право участвовать в нем мирянам; епископы же и католическое правительство, выставляя резкое отделение овечек от барашков, как выражался король Сигизмунд в приведенной выше грамоте, должны были всеми силами противиться собору, от которого нельзя было ждать ничего доброго для унии. Православные ждали на собор из Константинополя экзарха патриаршего, протосингела Никифора; король предписал пограничным старостам, чтоб они не пропускали в Литву послов патриарших (28 июля), и в тот же день написал к князю Острожскому с увещанием не препятствовать делу унии, причем прямо высказался против собора: «Не считаем нужным, чтоб был для этого какой-нибудь съезд, о котором сами епископы ваши нас просили, потому что дела, относящиеся к душевному спасению, подлежат власти их пастырской, а мы должны повиноваться решению пастырей, которых Дух Господень дал нам в вожди. Притом же на этих съездах дело более затрудняется, чем к доброму концу приходит». В тот же день король послал похвальную, поощрительную грамоту трусливому, колеблющемуся митрополиту, с убеждением, чтоб он, не оглядываясь ни на что, не опасаясь никаких угроз ни от кого, стоял при своем предприятии и доводил его до конца. Вслед за тем Сигизмунд выдал грамоту, в которой обеспечивал митрополита и всех епископов-униатов от проклятий патриаршеских и утверждал за ними все те права, которые имело и латинское духовенство; о месте в раде обещал говорить на сейме с панами и чинами Речи Посполитой; обещал выдать универсалы и мандаты против всех, кто будет противиться унии; обещал, что в имениях королевских монастырей и церквей русских не будут обращать в костелы латинские, но отказался обещать то же самое в шляхетских имениях; утвердил, что братства должны быть в послушании у митрополита и других епископов; давал право заводить школы греческого и славянского языка, устраивать типографии, но с тем, чтоб в них не печатать ничего противного римской церкви.
